Письма в пустоту (СИ) - Ино Саша

— Я сам…

— Вот и хорошо, а то мне противно…

Он вложил в руку монаха хитрое средство от «холодности», и отошел. Альентес с трудом, борясь с дрожью в руках, умудрился погрузить в себя капсулу. Казалось, его трясло все сильнее, потому как, потеряв равновесие, он растянулся на ковре. Однако возбудитель был уже в его теле и растворялся искусственной смазкой.

Джордж с отвращением цыкнул.

Он метнулся к распластанному монаху и грубым движением поставил его в исходную позу.

В комнате начинало пахнуть характерным сладковатым запахом человеческого наслаждения, смешенного с кислотой растворяющихся в теле лекарств. Альентес был на грани экстаза, по его ногам тянулись блестящие струи смазки, нехарактерные по своему объему для мужского организма.

— Лекарство неплохо работает, — отметил Джордж, наблюдая за картиной, — Твои мышцы расслаблены, ты полностью открыт, а препарат, растворяясь у тебя внутри, не только превращается в смазку, но и стимулирует выработку слизистой влаги.

— Помоги мне… — пошептал Альентес, смотря на американца с мольбой.

— Сам, у тебя все для этого имеется. Я никогда не смогу переспать с мужчиной, мне мерзко даже подумать о таком, — Гленорван кивнул на черный прототип полового члена, валяющийся в ногах у монаха.

— Я… не смогу… Руки не слушают… — протянул Альентес.

— Напрягись. Тебе не привыкать, — грубо бросил Джордж и сам вздрогнул от резкости своего тона.

— Ты прав, я мерзкий, даже в перчатках ты не должен пачкаться об меня, — отчетливо произнес парень.

Он поднял фаллоимитатор, непослушно выскальзывающий из дрожащих рук. Но он не сдавался, Альентес с настойчивостью робота стал засовывать в себя интимную игрушку. Руки дрожали все сильнее, движения сбивались, черный резиновый фаллос прерывисто входил в тело монаха, заставляя его плоть источать все больше и больше жидкости. Все ноги Альентеса и даже пол под ним превращались в переливающийся водопад. Парень жадно ловил воздух, срываясь на стоны.

Джордж снимал бесстыдство на камеру.

В полумраке номера сокращающийся в движении и конвульсиях Альентес напоминал странного причудливого насекомого, собирающего нектар.

— Странно, — отстраненно проговорил Джордж, откладывая камеру, — Даже в таком униженном положении ты не выглядишь пошло, и запах… Твой запах не отвратителен, он сладок… Поразительно!

Альентес отозвался протяжным стоном.

— Я не могу Джордж… — дрожащим голосом простонал монах. Фаллоэмитатор выскользнул из его рук и покатился по полу.

— М? — Гленорван отложил камеру, которая продолжала работать.

— Не могу… помочь себе…

— Ясно, твое тело ослабело, ты ничего не можешь удержать в руках, поэтому глубина проникновения не та…

Альентес вскинул голову и с мольбой в глазах вскрикнул:

— Джордж! Помоги мне!!!

Гленорван подошел вплотную к монаху и с высокомерностью уставился на него, валяющегося возле его ног.

Альентес из последних сил вцепился в полы пиджака американца, бесконечно повторяя одну фразу:

— Джордж… Прошу… Помоги мне… Я умоляю… Дай мне кончить, прошу, иначе я сойду с ума… — он запинался и всхлипывал, а потом, отдышавшись, продолжал, — Помоги мне… Сделай, сделай… Со мной…

Гленорван вздрогнул. Он зажмурил свои голубые холодные глаза, а потом резко отцепил Альентеса от себя.

— Нет, — процедил он сквозь зубы, — Я никогда не стану спать с мужиком! Не проси.

— Я умоляю, — шептал Альентес, сникая на ковер.

— Несчастное дитя! Уходи… Пошел вон! — Джорджа как подменили. Он схватил розенкрейцера, забившегося в его крепких объятиях, и выставил за дверь.

— Уходи! Ползи к себе! Может какой-нибудь добрый самаритянин тебе поможет!

Американец выкинул вслед за Альентесом его лом и захлопнул дверь.

Он с ненавистью шарахнул об стену попавшийся на пути стул, потом разбил вазу, запустив ее в злополучную тумбочку. Казалось, он разнесет весь номер, но нет, увидев пятно, оставшееся после Альентеса, американец схватил бутылку виски и вылетел на балкон. Свежий, даже морозный, ветер лохматил его волосы и обжигал острыми льдинками, кружащимися в воздухе, но Гленорвану не становилось лучше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Душило отвращение и презрение.

Он сполз по стеклу двери и уселся на холодный пол, принимаясь осушать бутылку.

— Как мне все надоело, — прошептал Джордж, с силой потирая лоб, — Все достало…

Он схватился за голову, погружая пальцы в золотые пряди своих волос.

— Почему я должен… — Гленорван тихо рассмеялся, — Ненавижу все это! Акведук, Орден, Итона, себя, всех… Уроды! Твари! Один Альентес невинен, как ребенок, но и его умудрились развратить и изломать. Суки… Все кругом мрази, и я… Я!

Он продолжал смеяться, оскаливаясь, как кобра в момент броска.

КАИНОВО КЛЕЙМО

Диего, милый мой Диего…

Вот и закончена моя эпопея с Джорджем, моя заранее проигранная война. Что и следовало ожидать, коварный змей Акведука меня перехитрил. Завтра к вечеру шпионы принесут в орден видеозапись с моим позором. Игнасио увидит, насколько я жалок и, скорее всего навсегда отвернется от меня. Я не вынесу, но все равно, пока не пробьет час, я остаюсь его верным слугой, храня в сердце преданность Учителю.

Что касается произошедшего час назад в отеле, то тут я буду несколько категоричен.

Мне стыдно… Я стоял на коленях перед заклятым врагом, я удовлетворял себя на его глазах и умолял сжалиться над собой. Джордж выставил меня вон. Использовал, как средство мести розенкрейцерам, а потом выгнал проч. Он поступил верно, но лучше бы убил…

Меня ждет позор, в братстве меня им попросту заклеймят. Я бы ничего не желал больше, нежели смерти, лишающей бремени вины перед драгоценным Учителем и его идеалами. Я умудрился подвести человека, не отказавшегося от моей проклятой небесами натуры.

Диего, прости меня, я действительно гадок.

Теперь ты видишь, почему я так говорю? Почему ненавижу себя?

Во мне ни капли хорошего! Я убийца и мои руки по локоть в крови. Причем я отнимал жизни у таких же безропотных слуг как я, жаждущих лишь угодить хозяевам. А кроме того мое тело — сосуд разврата и похоти. Я спал с другими мужчинами, и моему организму это нравилось, а потом все мои любовники пострадали из-за меня… Все, пожалуй, кроме Гарсиа. Но с ним другое, его купили, и ему было непринципиально, что со мной делать.

Диего, почему ты полюбил меня? Такого отвратительного грешника… отброс божьего царства… Почему? Я могу объяснить лишь твоей бесконечной добротой, иначе никак.

Завтра…

Завтра меня придадут освистанию. Из первого бойца ордена я превращусь в главное разочарование и последнего мерзавца, которого держат лишь из милосердия. Но они сами меня послали в лапы Гленорвана… Я умолял сегодня по телефону Игнасио отозвать меня, я предупредил, что не справляюсь с чуждым мне уровнем противостояния. Но учитель имел иные соображения.

«— Мышонок, ты должен выполнять любую мою команду. Или ты забыл, кто ты? Хочешь отплатить мне за все добро в своей преступной сатанинской манере? О, я не сомневался. На мою милость ты всегда отвечал черной неблагодарностью».

Вот, что мне ответил мой наставник, и его голос даже не дрогнул.

«— Иди и служи мне, даже если мой приказ несет тебе смерть! Ты ничтожество, которое не вправе выбирать, что делать! Ты грех противный богу, ты живешь лишь благодаря его благочестивому позволению».

Так Игнасио закончил наш с ним диалог.

Он хотел моего падения. Учитель жаждал моей крови, чтобы насладится страданием в полной мере. Он всегда так поступал. Смотрел за мной и парнями, наблюдал, как я меняюсь из-за Гарсиа, упивался слезами, пролитыми по Диего в разлуке с ним, то есть с тобой, мой невидимый собеседник.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Но пусть так… Игнасио известный садист, он мой палач и мучитель, но я заслуживаю его бессердечности. Раз судьба меня погрузила в столь грустный омут жизни, значит, поделом мне. Судьба всегда справедлива, просто так она никого не обделит. Я грех… Я тьма… меня надо наказать и уничтожить.