100 великих узников - Надежда Ионина

Боярыня Морозова навещает протопопа Аввакума в тюрьме. Миниатюра из рукописи XVII в.

На другой день арестанта, закованного «юзами, чепью большою», отправили в Андроньев монастырь, где посадили на цепь в темном земляном подвале. Три дня его морили голодом и уговаривали покориться патриарху Никону, но все увещевания были напрасны, поэтому его «отдали чернецу под начало и велели волочить в церковь. У церкви за волосы драли, и под бока толкали, и за цепь трогали, и в глаза плевали». А он в ответ патриарха Никона «от писания бранил да лаял». И тогда строптивого протопопа отправили в Сибирь, но ссылка Аввакума не остановила церковной смуты, как надеялся на то царь Алексей Михайлович. Как снежный ком, пущенный с горы, распространялся по русской земле раскол. Под его знаменем тесно сплотились все защитники старины, считавшие иноземные новшества «дьявольским наваждением» и отстаивавшие древние устои жизни. Личные же страдания не имели над Аввакумом никакой власти.

Более трех месяцев везли ссыльного протопопа до Тобольска, и немало нужд и лишений довелось ему претерпеть на этом пути. Но вместе с ним в Сибирь проникла и весть о волнениях в Русской православной церкви: Аввакум явился как страдалец за истинную веру, и потому его страстные обличения произвели в Тобольске еще большее впечатление, чем в Москве. Тобольский архиепископ Симеон, сам втайне сочувствовавший протесту против церковных новшеств, видел в Аввакуме не ссыльного, а неповинного страдальца, причем пользующегося всеми правами священнического сана. Архиепископ дал Аввакуму церковь, где тот вновь явился перед прихожанами облаченный авторитетом своего сана и потому стал выступать с ничем не стесняемой проповедью. В Тобольске и за его пределами распространилась молва о благочестивом протопопе. Люди шли к нему за поучениями и советом в вопросах веры, к нему водили на исцеление бесноватых, которых он старался лечить постом и молитвой. Вокруг Аввакума собрался кружок людей, привлеченных его строгой жизнью и решивших отказаться от мирской жизни и посвятить себя Богу. Но то, что так привлекало к протопопу одних, других восстанавливало против него. Резкие проповеди и обличения его задевали интересы очень многих людей и создали ему немало врагов. На Аввакума пошли жалобы, и из Москвы пришло новое повеление – ехать в ссылку дальше.

В качестве священника Аввакума причислили к военному отряду, который отправлялся в Даурию на поиски удобных для поселений мест и для возведения там русских крепостей. По рекам Сибири отряд переправлялся на примитивных дощаниках и плоскодонных барках, и потому не раз жизнь людей подвергалась опасности. Трудности пути усугублялись еще и тем, что отряд был недостаточно снабжен продуктами, порой люди умирали с голоду. Нередко «скитаясь по горам и острому каменью, наги и босы, травою и кореньями перебивающиеся, кое-как мучилися. А зимою кости находили от волков пораженных зверей, и что волк не доест, то доедали».

Во главе отряда стоял грубый и жестокий воевода Пашков, и, конечно, у протопопа сразу же начались с ним столкновения. Аввакум открыто выступал против злоупотреблений начальника; восставал против казней, плетей, кнутов и пыток, которым воевода подвергал подчиненных. Скоро протопопу пришлось на себе испытать крутой нрав воеводы. Пашков отнял у него дощаник и заставил всю дорогу идти по берегу: «О горе стало! Горы высокие, дебри непроходимые; утес каменный, яко стена, стоит, и поглядеть – заломя голову!» Но Аввакум не унимался и даже написал «Малое послание» Пашкову по поводу его беззаконий. Воевода приказал солдатам привести непокорного протопопа: «Взяли меня палачи перед него: он со шпагой стоит, дрожит… Он же рыкнул, яко дикий зверь, и ударил меня по щеке, тоже по другой, и паки в голову, и сбил меня с ног, и, чекан ухватя, лежачего по спине ударил трижды, и, разболокши, по той же спине семьдесят два удара кнутом… Так горько ему, что не говорю: пощади! И он велел паки бить по бокам… Сковали руки и ноги и бросили в барку. Осень была, дождь на меня шел, всю нощь под капелию лежал».

Так всю дорогу скованного и везли Аввакума. Прибыл отряд к Братскому острогу и расположился здесь зимовать. Протопопа посадили в холодную тюрьму, и только в середине ноября воевода распорядился перевести его в теплую избу, но и здесь его продолжали держать как преступника – в оковах и «с собаками». Весной отряд тронулся дальше: оковы с протопопа сняли и даже разрешили соединиться с семьей, но за то заставили вместе с казаками тянуть лямкою суда.

Когда Аввакуму повелели вернуться в Москву, он не сомневался в своей полной победе: если его зовут обратно, значит, «воссияла чистая старая вера, низложен антихрист, спасена от дьявола Россия». Но первые же впечатления, как только Аввакум вступил в европейскую часть России, тяжело упали на его душу. Он увидел, что новшества Никона не отменены, а старые книги и старый чин церковный по-прежнему в опале. Тогда зачем его вернули в Москву? Осмотревшись в столице, протопоп сразу же возобновил свою деятельность. Он потребовал у царя восстановить нарушенную церковную старину, отменить «Никоновы затейки», вернуть прежние обряды, освободить тех ревнителей старины, которые томились в заключении. Сначала он ограничивался «бранью с отступниками» в знакомых домах, горячими спорами с Симеоном Полоцким и другими сторонниками новизны. Но когда Аввакум возвысил свой голос, «власти на него, яко козлы, пырскать начали». Правда, и тогда еще лаской и обещаниями пытались склонить протопопа к уступчивости: посылали ему денег, предлагали место царского духовника и справщика на Печатном дворе, лишь бы он прекратил свои проповеди. Но Аввакум решительно отказывался признать церковные нововведения, и тогда его снова отправили в ссылку – город Мезень, где полтора года держали в темном подземелье Пафнутьева монастыря. И все ждали, не образумится ли неистовый протопоп, но он оставался непреклонным.

Собор, собравшийся по делу патриарха Никона, хотел решить вопрос и с раскольниками. Долго убеждали протопопа примириться с церковью: «Вся Палестина, все православные земли крестятся тремя перстами, один ты стоишь на своем упорстве… Так не подобает». Но Аввакум был уже закален долгими годами тяжких испытаний и потому резко отвечал: «Ваше православие пестро от ересей, а моя вера чиста… и прах от ног моих я отрясаю перед вами по писанному; лучше един, творяй волю Божию, нежели тьмы беззаконий».

И тогда непокорного протопопа расстригли и предали с единомышленниками анафеме. А потом посадили в глубокое подземелье Николо-Угрешского подворья, где он усердно клал земные поклоны перед почерневшей от времени иконой. Из Угрешской тюрьмы протопопа перевели в Боровский монастырь, где он пробыл в заключении год. А потом Аввакума опять повезли на Собор, куда на этот раз прибыли и Восточные патриархи. На все увещевания он советовал им заимствовать свет у Русской церкви и «впредь приезжать к нам учиться». Когда возмущенные члены Собора бросились на протопопа, он закричал им: «Постойте, не бейте! Как же вы, убивши человека, будете совершать богослужение?» После этих слов он отошел к дверям и лег на пол, тем самым выказывав полное пренебрежение к увещеваниям вселенских патриархов.

В 1667 году Аввакума сослали в небольшой городок Пустозерск – «место тундряное, студеное и безлесное», куда даже ворон костей не занашивал. На север от города тянулся песчаный берег, а за ним раскинулось суровое море с его вечными льдами и грозными бурями. Вместе с ним в ссылку прибыли еще трое вождей «церковных мятежников»: соловецкий старец Епифаний (духовный отец Аввакума), бывший дьякон Федор Иванов из Благовещенского собора Кремля и отец Лазарь – священник из города Романова. В качестве «добавочной казни» старцу Епифанию и отцу Лазарю отрезали языки.

Тюрьмой Аввакума стала глубокая яма, вырытая в мерзлой, никогда не оттаивающей земле. В нее был спущен бревенчатый сруб, а между стеной сруба и землей оставался узкий коридор. Все это сооружение было покрыто толстыми бревнами и засыпано землей, наподобие могильного холма. С одной стороны его был простой лаз в коридор, прикрытый тяжелой дверью с запором. Они сидели по одиночке, каждый в своем срубе – без света, без воздуха, страдая от собственных испражнений… В знак протеста против таких условий содержания протопоп и его «соузники» отказались от всякой одежды и жили в ямах голые. Аввакум еще и постился, доведя себя до полного изнеможения. По ночам, пока стража дремала, они вылезали из своих ям и, отводя душу, вели тихие беседы. Протопоп Аввакум из своего сурового заточения ухитрялся посылать единоверцам послания, в которых призывал их к стойкости в борьбе за старую веру. Он даже здесь находил друзей и единомышленников, которые изредка приносили ему вести о том, что делается на свете, принимали его послания и разносили их по всей стране. Своими посланиями, которые оказывались самым ходовым товаром на Красной площади и в Охотном ряду, неистовый протопоп приводил царский дом в судорожный трепет.