Призрачно всё... - Алексей Мальцев

Так и происходило уже год. После условленного звонка по мобильнику Савелий выходил на проспект с пустой банкой пива и не спеша делал вид, что периодически к ней прикладывается. Вскоре к нему присоединялся Шота с точь-в-точь такой же банкой.

Они какое-то время шли рядом, беседуя о пустяках.

Нет, они не просто брели, — тщательно изучали обстановку. Имея в запасе по настоящей банке. Мало ли что, — «Отдел» не дремлет. Рисковать не стоило.

Затем Шота делал вид, что поправляет ботинок. Банка при этом ставилась на какую-нибудь поверхность. Этот же трюк повторял и Савелий.

Потом они брали не свои банки и вскоре расходились. Савелий находил в банке завернутые в стерильный бинт ампулу, пилку и одноразовый шприц. Любой туалет подходил для того, чтобы произвести манипуляцию. Оставалось, что называется, дело техники.

Сегодня он заказал две ампулы. Разумеется, за двойную плату. Шота лишних вопросов не задавал. Передача товара прошла как по маслу, без эксцессов. Матери дома не было, поэтому Савелий решил не «изобретать велосипед», а просто уколоться в комфортных условиях.

Он какое-то время размышлял над тем, сколько вкалывать: полтора или два кубика. С двух кубиков чистого промедола могла наступить остановка дыхания, он хорошо знал это как сын врача. Но, с другой стороны, меньшая доза могла оказаться недостаточной для того, чтобы понять главное: что случилось с тем самым врачом, то есть, с отцом…

Последние «заплывы» явно свидетельствовали: отец на что-то решился, на какую-то страшную авантюру. Его аура бледно мерцала на расстоянии, появлялась в проемах света, и Савелию недоставало сил и времени ее достичь.

Нет, надо вколоть два кубика! Он так решил.

В его комнате пахло ее духами. Ими же пахло постельное белье и накидка дивана. Савелий вдруг поймал себя на том, что опасается, как бы отец не унюхал ничего подобного. Ведь он отправляется к нему. В том, что это так, Савелий не сомневался.

Он боялся отцовской ревности! Какой пассаж!

И вот он в ночном городе. Плыть на этот раз пришлось дольше обычного. Город-аквариум не хотел его выпускать из своих объятий. Дома и скверы словно обладали магнетизмом и затягивали к себе. Савелий даже испугался, что заблудился, — так долго пришлось плутать по безлюдным темным улицам.

Наконец, он увидел впереди высотное здание, в одном из окон которого горел свет. Его тянуло туда сильнее, чем к другим. Намного сильнее. Вскоре он стал различать в окне силуэт. Кажется, это был силуэт его отца. Отец сидел, склонившись над столом и что-то писал.

До горевшего окна оставалось совсем немного, когда отец вдруг поднялся, посмотрел на часы и вышел из комнаты. Савелий приближался к окну, чувствуя, что силы покидают его. Неужто два кубика — недостаточная доза? Неужто он ошибся? Ему должно хватить!

Он обязательно дотянется до окна. Он уже различал рисунок на обоях. Еще немного усилий — и он влетел в окно, разбив стекло в дребезги. Отца в комнате не было. Лишь на столе лежал исписанный его почерком листок бумаги.

Савелий начал его читать. Строчки то двоились, то плясали перед глазами, он с трудом понимал смысл прочитанного. Отец просил у них с матерью прощения. За что?

Папа, родной, в чем ты перед нами провинился? Ну, почему ты здесь ничего не пишешь? Что ты задумал? Как это узнать?

Чувствуя, что сил совсем не остается, Савелий принялся ходить по комнатам, затем вышел на лестничную площадку. И в этот момент за окнами что-то упало, пролетело сверху вниз.

Почувствовав неладное, он поспешил к окну, кое-как раскрыл его, в узкий створ никак не получалось выглянуть, как он ни старался. Наконец, створка подалась, и он выглянул наружу.

Внизу, в кустах ничком лежал… отец. Савелий понял это по футболке и трико. Вернее, не лежал, а продолжал лететь. Савелию вдруг стало не по себе. Сердце словно сорвалось с цепи, виски сдавило, и он вывалился в окно. И полетел. Вниз, вслед за отцом.

В это невозможно было поверить, но они летели вглубь земли, не встречая никаких препятствий. Неведомая сила несла Савелия по извилистому подземному лабиринту, он все отчетливей видел впереди отцовскую футболку. Расстояние между ними сокращалось.

И вот, когда отец оказался совсем близко, когда можно было до него дотянуться рукой, на их пути встретилась развилка. Тоннель раздваивался. Отец скрылся направо, а Савелия утянуло в левый проем. Как он ни кричал, как ни сопротивлялся, отца впереди больше не было.

Вокруг ничего не было: кромешная темень и пустота. Савелий впервые в жизни ощутил полное отсутствие материи вокруг себя.

Но долго находиться в неизвестности не вышло: вскоре раздался скрип степенек, гром щеколды и над Савелием загрохотали шаги. Сквозь узкие щели он различил огромную фигуру с фонарем типа «летучая мышь» в руках. Через пару минут половина потолка отъехала с истошным скрипом в сторону, и парень смог разглядеть того, кто грохотал только что над ним, во всей красе. Грохотавший спускался к нему, освещая собственную опухшую физиономию фонарем.

Савелия неведомым образом занесло в подпол деревенской избы. В мерцающем свете фонаря можно было различить на полу огромный ларь с картошкой, подернутую плесенью морковь и свеклу на полках. Не сразу Савелий понял, что находится наполовину в стене, «выставляясь» из нее плечом прямо в бутыль, за которой, как оказалось позже, и спустилось опухщее от многодневных попоек чудовище.

— Как бухать, дак все, — хрипело чудовище, хватаясь за бутыль, в которой от «транспортировки» тотчас заплескался мутный самогон. — А как за первачом, дак Хаманю… Хаманя на побегушках, ля!

Вслед за чудовищем в подпол спустился пушистый кот с вдавленным носом. Увидев Савелия, он грозно зашипел на него.

— Ты ч-че, Гвен? — пропело чудовище басом. — На мышей разве так реагируют? Или, может, крысу увидал? Эта тварь побольше будет…

Через несколько секунд Савелий витал над дымным застольем, слушая не совсем внятную матерную речь. Ничего особенного и полезного для себя он не услышал, пока обнаженный по пояс бритоголовый главарь не грохнул кулаком по столу:

— Спать пора, портянки! Не забыли, надеюсь, куда завтра идем?

Все одобрительно загудели, задвигали табуретками. Бритоголовый отошел на минуту в сени, потом вернулся и бросил на усыпанный крошками стол мятую фотографию.

Со снимка на Савелия взглянул совсем юный Аркадий Изместьев, его отец.

Потеря опоры

Внешний мир ничуть не изменился: также скверно кормили в больнице, у руля государства по-прежнему астматически дышал Константин Устинович. В больничном парке лежал пушистый снег, дети, видимо, сбежав с уроков, играли в снежки, лепили снежную бабу.

Акулина стояла у окна и размышляла о превратностях судьбы. Декабрь-1984 выдался слякотным и снежным.

После того, как ее «вернули» с того света на грешную землю, окружающий мир как бы слегка обесцветился. Краски стали не такими яркими, как раньше, голоса — более приглушенными. Оно и понятно: реанимация никого не красит.

В горло ей словно кто-то насыпал опилок: она постоянно пила облепиховое масло для восстановления слизистой. Грудная клетка ныла по ночам и к перемене атмосферного давления. На третий день после «воскрешения» ее перевели в обычную палату, и, как ни странно, к ней повадились посетители.

Первой ее навестила Жанна Аленевская. Увидев свою школьную любовь в потрепанном больничном халатике на пороге палаты, Изместьев лишился дара речи. Чего нельзя было сказать об Аленевской. Усевшись на свободную кровать, она положила ножку на ножку.

— Вот что, бабушка, — взяла сразу же быка за рога десятиклассница. — Уж не знаю, откуда вы свалились на нашу голову, но фактически прошу оставить Аркашку в покое. Если еще раз увижу с моим парнем, то… так легко вы не отделаетесь! Натурально! Он занят! Мало вам в… Мухасранске вашем… комбайнеров?

— Так я ж… не претендую, Жанет! — сорвалось у колхозницы, отчего подведенные глаза десятиклассницы, казалось, потеряли всякую обводку:

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — с оттенком брезгливости простонала девушка. — Этот обормот, что ли, прокололся? Ишь, сманстрячил! Чем-то вы его зацепили, натурально говорю…

— Я про тебя знаю все, и очень хочу, чтобы вы с Аркадием были счастливы, — тоном многоопытной свахи «благословила» молодых Акулина, не сводя почему-то глаз с коленок девушки. — И тебе, такой красавице, я не конкурентка, можешь не сомневаться ни минуты в этом. Куда мне, доярке, до тебя, фотомодели? Я даже и не помышляю… Ты смотри за ним только… Парни в этом возрасте — чистые бесы. Еще из себя ничего, а уж гонору-то, гонору! Особенно после выпускного дала старайтеся…

— Что такое сотовый? — озорно прищурилась Жанна. — А все-таки? Вы как-то обмолвились. Я такое словцо фактически… впервые в жизни слышу. Вполне конкретно!