Сядьте на пол - Алексей Андреев

«‑ Сеть была для него Книгой Джунглей. Он рано потерял родителей, его воспитывали в основном обучающие программы и виртуалы‑хакеры. В определенном смысле он был дикарь: есть очень много вещей, о которых не написано в Сети.

‑ Неужели? Что же это за тайны человечества?

‑ Не тайны, наоборот ‑ само собой разумеющиеся вещи. Представь обычный кулинарный рецепт, где написано "обжарьте лук", но не написано "очищенный и нарезанный". Такое в Сети на каждом шагу. Знания о человеке, которые можно почерпнуть из Сети, искажены ещё сильнее, чем то, что киплинговский Маугли узнавал от волков».

И даже такое описание слишком оптимистично. Например, воспитанный машинами герой «Паутины» неплохо говорил по‑русски. Однако, если задуматься – зачем это самой машине? Люди в целом гибче роботов, люди легко обучаются примитивным машинным языкам – всего за 30 лет на этих языках стали говорить 50 миллионов программистов. То же самое в миллионных масштабах можно увидеть в современных чатах, где грамотность, связность и образность речи заменяются на простые механистичные коды: смайлик, лайк, ок. Скорее уж люди станут разговаривать как роботы, чем наоборот.

То же самое касается и всех остальных «знаний», которые предлагает вам машина: от рекламной выдачи поисковиков до биржевых паник, созданных торговыми ботами. Роботы решают свои задачи ‑ с чего вы взяли, что их информация полезна для людей?

«‑ Представляешь, я ей говорю: "Закрой рот!". А она мне отвечает: "Привет, вот что мне удалось найти в Интернете по запросу "Закрой рот"...

‑ Да, Siri так и работает.

‑ Это я не про Siri рассказываю. Это про Еву.» (сентябрь 2015)

Но отложим пока Интернет – ему посвящена вся третья часть этой книги. А здесь вернёмся к учителям. Ладно, пусть на этой работе останется человек. Но может быть, профессия как‑то трансформируется в эпоху информационных технологий? Один логичный вариант предложить могу.

Мой старший сын постоянно заваливает меня вопросами по химии, электронике и другим дисциплинам, которых в школе нет. Я стараюсь отвечать, но знаю не всё. Казалось бы, самое время использовать Интернет по назначению. Я же опытный сёрфер, на игрушках не залипаю, запросы умею составлять… но даже с такими умениями не всегда могу найти ответы в оставшемся множестве сайтов. Потому что я не владею предметной областью, и любая небольшая лакуна в знаниях требует дополнительного поиска, уточнения, возвращения к первоначальному тексту – и так много раз. Даже для взрослого человека процесс самообучения далёк от красивой модели «кликнул и прочёл». Знание в принципе не так устроено!

Насколько проще было бы, если бы мы не рылись в гигантской свалке информационных отбросов, а задавали вопросы человеку‑эксперту по заданной теме! И это давно можно делать через тот же Интернет, в тематических форумах и сообществах.

Но такой опыт вызывает у меня естественный вопрос: а почему так не делают в школе? Почему урок не состоит в том, что ученики задают вопросы учителю по интересующему предмету? Вместо этого происходит нечто странное: учитель рассказывает о том, чего у него никто не спрашивал, а потом ещё и сам начинает спрашивать детей, словно у него провалы в памяти!

«Кит сегодня закосил школу и провёл со мной весь день на конференции PHDays. Коллеги говорили: «Вот бы мне так в детстве!» И действительно: он столько народу сегодня замучил своими расспросами, что по количеству полученной информации этот день равнялся, наверное, паре месяцев школьной учёбы. А дольше всего он провёл на стенде TOOOL, вскрыв штук шесть разных замков четырьмя видами отмычек. Мелкая моторика, товарищи педагоги ‑ вот чего не хватает нашей начальной школе.» (май, 2014)

Видите, опять внешкольное образование работает более естественным путём: дети подходят с вопросами к преподавателям кружков, ведущим мастер‑классов, докладчикам конференций. Обучение, идущее от вопроса, от интереса к загадке, придумано задолго до Гугла.

Предмет без названия

«‑ Ева, если ты будешь бить Лёву игрушками, я выброшу твои игрушки!

‑ Красоту не выбросишь!» (август 2012)

«Заметил, что в этом году чаще стал употреблять с детьми слова "красиво" или "некрасиво" в оценке поступков, планов и других нехудожественных вещей. Возможно, со стороны, с точки зрения детей, эти слова звучат очень абстрактно. Но в моём представлении мира это стало важным принципом, особенно в тех случаях, когда трудно формализовать свои ощущения». (январь 2016)

Ощущения, конечно же, начались раньше слов. Несколько лет назад я вдруг стал отчётливо различать симпатичные и несимпатичные здания. В Москве на улице Льва Толстого есть один старинный домик, проходя который, я часто размышлял о том, чем вызвана моя симпатия к этому строению ‑ врожденным чувством гармонии или научением?

Сперва казалось, что эта любовь к домикам прошлых веков пришла из детства: новгородские церкви и питерские дворцы научили уважать "старое доброе". Может быть, и своих детей лучше воспитывать среди архитектуры XIX века?

Но красивые здания бывают не только столетней давности. А в столетних, при ближайшем рассмотрении, куча косяков: окошки, например, очень маленькие, внутри темно. И сейчас я склоняюсь к тому, что моё обострённое отношение к архитектуре больше связано с конкретным опытом, который называется «семейная жизнь». В одиночку‑то я жил где попало, спал и на пляжах, и в приютах Армии Спасения. А с детьми стал разборчивее в том, как должно быть устроено жилище, двор и город вообще. В итоге мы поселились в очень симпатичном месте, хотя никаких старинных домиков поблизости нет.

«Лежу на траве около Удальцовских прудов, смотрю, как Ева и Лева строят песочные замки... и вспоминаю лекцию Филиппа Зимбардо про "Стэнфордский тюремный эксперимент". Он начал выступление с описания собственного детства в Нью‑Йорке, в Южном Бронксе: "Нужно было пройти десять кварталов, чтобы увидеть дерево". Я видел эти каменные джунгли и в Европе: жилые кварталы Лондона и Барселоны очень отличаются от того, что показывают туристам.

И вот теперь подумалось, как мне повезло: моё детство прошло вдали от мегаполисов, среди лесов и рек. А школа и университет ‑ рядом с петергофскими парками. И даже в ортогональном Питере мы жили около ЦПКиО, за которым прячется целый неевклидовый мир островов и мостов. И московские квартиры снимали ‑ то Сосенки, то Сокольники. А теперь вообще такой район, где каждый двор как роща. Тут Лёвины каштаны, там Евина любимая яблоня в цвету и стадион в липах, где мы с Китом в футбол играем. А если пройти десять минут в любую сторону, то и в большой парк попадёшь. Сегодня катались на лодках в Воронцовском, вчера ‑ на великах около Дворца Пионеров. В прошлые выходные смотрели первоцветы в Ботаническом саду МГУ. А в будни по пути на работу я прохожу вдоль речки через парк 50‑летия Октября… и после этого город уже не так страшен. Разве что моря не хватает». (май 2016)

Британский философ Дэнис Даттон в книге The Art Instinct рассказывает об экспериментах, выявляющих «дарвинистские истоки красоты» [85]. Людям разных стран показывали снимки с различными ландшафтами и предлагали выбрать самый симпатичный; взрослые отвечали вразнобой, а вот дети почти всегда выбирали пейзаж саванны ‑ даже если они там не бывали. В других исследованиях тоже было доказано, что люди разных культур и эпох предпочитают календари со сходными пейзажами, которые привлекали человека ещё со времён плейстоцена как благоприятная среда обитания. На таких картинах обычно есть деревья с низкими ветками (спасение от хищников), есть птицы и другие нехищные животные (еда), есть берег реки или моря (вода). Мне тут сразу вспомнилось, как писатель Эдуард Лимонов раскрыл тайну популярности Пушкина, назвав его «поэтом для календарей».

Но Даттон идёт дальше, показывая, что и другие общие черты человеческих культур стали результатом эволюции. Это касается не только физических параметров, таких как отвращение к гнилому мясу и привлекательность симметричного тела. Преимуществом при половом отборе становится мастерство и красота любой хорошей работы, в которой человек демонстрирует выносливость, виртуозность и умение делать необычные вещи ‑ будь то каменный топор, танец или забавная история.

Интересно, что все исследования, на которые ссылается Даттон, относительно недавние; он сам отмечает, что в XX веке знатоки эстетики не поддерживали идею общих элементов человеческой культуры. В западной психологии господствовала идея разума как «чистого листа», который заполняется локальной культурой, потому и представления о красоте объявлялись продуктом места и времени.

Однако я знаю отличный учебник по эволюции красоты, созданный ещё в середине XX века, задолго до Даттона. Это «Лезвие бритвы» Ефремова [86].

«Для успешного выживания нужен опыт верного выбора. Это подсознательно ведёт человека к чувству красоты, ощущению вредности места или пищи – всему тому, что в наиболее ярких проявлениях раньше приписывалось божественному наитию. Накопление индивидуального опыта в подсознательном часто ведёт ученых к внезапным, интуитивным открытиям, на деле же это результат очень длительного, но подсознательного выбора фактов и решений. Иногда какие‑то ощущения из накопленной памяти прошлого опыта ведут к возникновению галлюцинаций… они ведут нас к головокружительной возможности – заглянуть через самого человека в бездну прошедших веков его истории…