Испытание войной – выдержал ли его Сталин? - Борис Шапталов

Советские мехкорпуса (2, 16 и 18-й), созданные для сокрушающей атаки, никакой роли в отражении наступления противника не сыграли. А силы у них были: 2-й мехкорпус на 22 июня насчитывал 520 танков, 16-й – 470 танков, 18-й – 280 танков. Итого 1270 танков. В полтора раза больше, чем у 1-й танковой группы немцев. Но те дошли до Киева и далее – до Ростова. Так почему советские танковые дивизии не дошли до Плоешти и Бухареста? Более того, они даже не пытались сделать то, для чего их формировали. Вот вам и «самая наступательная армия в мире».

И на фактор внезапности валить уже не было возможности. В «Истории Великой Отечественной войны» констатировалось, что отсутствие «в июне активных действий крупных сил противника позволило командованию армии в сравнительно спокойной обстановке привести войска в боевую готовность» (т. 2, с. 43). Но что толку? Пришлось мемуаристу, как это уже было принято, прибегнуть к спасительному, все объясняющему вранью.

Приведя эпизоды, где советские части успешно (что закономерно) отражали вылазки румынских частей через реку Прут, бывший комфронта взял на себя тяжкий грех обмана: «К этому времени (8—10 июля. – Прим. Б.Ш.) враг имел перед войсками Южного фронта более чем двукратное общее превосходство в живой силе и более чем полуторное – в артиллерии… Такое положение позволяло противнику создавать еще большее превосходство в силах на направлениях намеченных ударов» (18, с. 132).

11-я немецкая армия и румынские войска «огромной численности» начали наступление 2 июля, и уже 16 июля был оставлен Кишинев. Причем столицу Молдавии и всю ее центральную часть заняли румынские войска. Что же надо было такое сотворить, чтобы Красная Армия, еще недавно воевавшая лучше японцев, имевшая абсолютное превосходство в танках и равенство в авиации, оказалась слабее румынской армии?

Не прояснил ситуацию с Южным фронтом и новый коллективный труд светил уже российской исторической науки. В 1998–1999 гг. вышли четыре тома монографии «Великая Отечественная война. 1941–1945. Военно-исторические очерки». В ней также не было сказано ни слова про борьбу в Карелии, но зато появилось несколько информативных предложений про схватку за Молдавию. В частности, сообщалось, что уже через несколько дней командующий 11-й армией Э. Шоберт, «ссылаясь на отсутствие горючего и необходимость восполнения потерь (молодцы красноармейцы. – Б.Ш.), просил у фельдмаршала Рундштедта передышки в наступлении. Тот согласился, но просил повернуть 54-й армейский корпус для помощи румынам в овладении Кишиневом. 10 июля Гальдер докладывал Кейтелю: «шансы 11-й армии на успех незначительны…» (19, т. 3, кн. 1, с. 163–164).

Но Гальдер плохо знал командование Красной Армии, оставшееся после сталинских «чисток». Тюленев уже успел сделать вывод о многократном превосходстве врага и принял решение об отводе войск за Днестр. Без приказа Ставки он санкционировал всеобщий отход. «Однако Главное Командование признало такое решение не отвечающим обстановке и отменило его. 7 июля Тюленев получил приказ контрударом отбросить противника за Прут, чтобы территорию Бессарабии использовать как плацдарм для будущего наступления…» (11, кн. 1, с. 163). Можно представить психологическое состояние солдат: их части успешно приближались к спасительному Днестру, как им приказали разворачиваться и атаковать «превосходящие силы» противника. Разумеется, из контрудара ничего не вышло.

Начальник генерального штаба сухопутных сил Ф. Гальдер записал в дневнике 13 июля 1941 г.: «После отхода противника перед фронтом 4-й румынской армии давление противника на правый фланг 11-й армии заметно ослабело» (19, т. 3, кн. 1, с. 127). Теперь 11-я армия могла спокойно целиться в тыл Юго-Западного фронта.

Помимо мифического превосходства врага И.В. Тюленев объяснил отход своего фронта тем обстоятельством, что противник обходил его фланг со стороны Украины. Пришлось отступать сначала за Днестр, потом за Южный Буг… Но в середине июля никакой угрозы прорыва в тыл Южного фронта не было. Группа армий «Юг» билась далеко на севере с превосходящими силами Юго-Западного фронта. Если бы Южный фронт удержал линию обороны по реке Прут, то правый фланг 11-й немецкой армии растянулся бы на опасную величину. Пришлось бы из имевшихся семи дивизий отряжать на фланг все больше сил, а не один корпус. Значит, ударная сила армии падала бы по мере продвижения вперед. А если бы еще в ее тыл нацелился мехкорпус и 2-й кавалерийский корпус под командованием будущего героя обороны Москвы генерала П.А. Белова, которыми располагал командующий Южфронтом… А так 11-я армия протаранила оборону Юго-Западного фронта и в первых числах августа сомкнула кольцо вокруг 6-й и 12-й армий (Уманский котел). Южный фронт, несмотря на солидные силы, ничем им помочь не смог, ибо отбивался от мощной румынской армии.

Когда же в июле два мехкорпуса и две стрелковые дивизии были переданы Юго-Западному фронту, ударное значение Южного фронта окончательно упало до нуля. Правда, судя по всему, его и не собирались использовать в таком качестве.

В итоге семь германских пехотных дивизий сумели погнать Южный фронт на восток с его танковыми корпусами, по пути, в районе Умани, организовав окружение еще двух советских армий. В таких случаях говорят: слов нет…

Нельзя сослаться на внезапность, как на причину отступления, и Карельскому фронту. 22 июня в Москву переслали декларацию Гитлера о войне с СССР. В ней были следующие слова: «Сотрудничая со своими финскими товарищами, соратники победителей Нарвика держат берега Ледовитого океана. Германские дивизии под командованием победителя Норвегии охраняют финляндскую землю вместе с героями финляндских битв за освобождение, действующими под руководством своего маршала».

Вероятнее всего, Гитлер сдал финнов, чтобы у тех не было путей к отступлению, а также в надежде на поспешные действия Москвы. Так и случилось. После такого пассажа сомневаться, что будут делать «финские товарищи» в войне, не приходилось. Решено было в этот раз упредить готовящийся удар и атаковать первыми. Так сказать, совершить «22 июня» наоборот, уже применительно к противнику.

25 июня советская авиация нанесла удары по финским военным аэродромам, что стало формальным поводом Финляндии объявить войну СССР. Странно то, что в Москве не учли одного: финская авиация была столь малочисленной, что если б даже ее накрыли на аэродромах, то особого толку от уничтожения нескольких десятков машин не получилось бы. Однако финны были готовы к нападению. Они тоже читали декларацию Гитлера, к тому же готовились к войне и успели рассредоточить и замаскировать авиацию. Да и «внезапная атака» советских ВВС была произведена лишь на третий день войны. В общем, никаких результатов нападение не дало. Был поврежден один финский бомбардировщик, зато нападавшие за пять дней налетов потеряли 71 самолет. Вот так советское ПВО встретило бы люфтваффе на западной границе.

А далее произошло, как везде. Под давлением мифических превосходящих сил противника 23-я армия на Карельском перешейке и 7-я армия в Карелии отступили на всех направлениях до Ленинграда и реки Свирь. Учитывая, что финская армия всего лишь полтора года до этого потерпела поражение и у нее почти не было танков и бомбардировщиков, ее успехи выглядели чрезвычайно впечатляюще и… непонятно. Ведь никаких видимых причин для столь глубокого отступления не было. Расстояние между Выборгом и Ладожским озером 90 км. Не бог весть какая ширина фронта, чтобы не удержать ее на важнейшем направлении, тем более что местность больше благоприятствовала обороне, чем наступлению. Да и наступали хоть и «могучие силы», аж целых семь пехотных дивизий, но все-таки при желании сдержать такую грозную рать было можно. И в Карелии наступало шесть дивизий и три бригады, – тоже на батыево нашествие не тянет. Однако…

Получается, финская армия как бы ответила Сталину, который на совещании высшего командного состава РККА 14 апреля 1940 г., посвященном итогам зимней кампании, дал следующий, как всегда, по мнению собравшихся, гениальный анализ свершившихся событий. В частности, вождь отметил основные недостатки финской армии. «Она создана и воспитана не для наступления, а для обороны, причем обороны не активной, а пассивной… Я не могу назвать такую армию современной». И вывод: «Мы разбили не только финнов – эта задача не такая большая. Главное… мы разбили технику, тактику и стратегию передовых государств Европы, представители которых являлись учителями финнов» (12, с. 607, 608).

Сталин дважды жестоко ошибся (для войск, конечно): сначала недооценив оборонительные возможности финской армии, а потом ее наступательный потенциал.

Получилась удивительная вещь: в первый и последний раз в своей истории румынская и финская армии в июле – августе 1941 г. провели победоносное наступление. А потом как отрезало. Больше никогда и нигде. Даже гуттаперчевые советские историки предпочли не объяснять необъяснимое и отмолчались.