Колодец старого волхва - Елизавета Дворецкая

— За грехи и за неусердие в вере Бог послал иноплеменное нашествие! — сказал епископ Никита, стоявший на забороле возле тысяцкого. — За грехи людские, за почитание старых идолов, за совет со старыми волхвами, бесовыми угодниками…

— Да, знать, плохо Обережа печенежского навя прогнал, — со вздохом согласился кто-то. — Вот он на нас и навел орду.

Не имея постоянных поселений, печенеги кочевали круглый год и в поход шли всем народом. У дымящих костров сидели старики в длинных халатах, женщины помешивали варево в медных котлах, подвешенных над огнем, меж кибиток бегали смуглые оборванные дети. Огромные табуны коней и овечьи стада, составлявшие главное богатство печенежского племени, паслись под охраной подальше в степи. С заборола казалось, что племя Змея Горыныча заполонило полмира и нет спасения от грозной силы. Снова она пришла за данью, и никогда славянские земли не будут избавлены от нее.

А перед городом на ровном поле молодые воины скакали наперегонки на своих быстрых конях, бросали копья, стреляли на скаку в подвешенный на высоком шесте круглый щит — хвалились своей удалью перед белгородцами. Особенно отличались два молодых печенега с широкими серебряными поясами, в ярких шелковых халатах с золотой тесьмой.

— Видать, княжичи, — решил старый кметь Почин, уже не раз встречавшийся с ордой хана Ро-домана. — У ихнего князя сыновей не то четверо, не то пятеро, а сии два — старшие. Ишь, красуются!

— Жаль, стрелой отсюда не достать!

— Да они не глупы — так далеко и поставили стан, чтоб мы их ни стрелой, ни копьем не достали. И будут стоять хоть до зимы… Да мы тут раньше перемрем…

Печенеги в те времена не знали никаких приспособлений для осады и брали города измором. Они не подходили к стенам близко и не причиняли, казалось, никакого вреда, но прочно перекрывали все возможные входы и выходы из города и могли так стоять, как всем было известно, много-много дней, пока оголодавший и умирающий город сам не откроет ворота и не сдастся на милость степного воинства, не знающего, что такое милость.

Один из ханских сыновей отделился от толпы всадников и поскакал к Белгороду. Остановившись перед стенами, он умело заставлял легконогого коня плясать, поигрывал плетью и с гордым видом осматривал забороло и стоявших на нем людей. Он смотрел на них снизу, но чувствовал себя выше их, зная, что все они в его власти.

Сознавали это и белгородцы. Не сдержав досады, кто-то из гридей быстро наложил стрелу и выпустил ее в печенежского княжича. Тот ловко уклонился от стрелы, и она воткнулась в землю возле ног его коня. На смуглом лице всадника с широко раскинутыми, словно крылья степной птицы, черными бровями не отразилось ни капли страха. Он подался вместе с конем чуть в сторону, но не думал бежать. Белгородцы схватились за луки и принялись стрелять в него, со стены слетело несколько копий. Но то ли тревога и досада застили очи белгородцам, то ли молодой печенег был заговорен от чужого оружия, ко никто из стрелявших не попал в него, все стрелы пролетели мимо и потерялись в густой траве под нековаными копытами печенежского коня. Вертясь вместе с конем, словно танцуя, ханский сын то приподнимался на стременах, то откидывался назад, играл с опасностью, зубы его ослепительно блестели в улыбке, он бросал людям на стене задорно-вызывающие взгляды, гордясь своей удалью.

Вместе со всеми на него глядела и Медвянка. Никто не был удивлен больше нее: сын печенежского хана показался ей очень красивым. Он не был похож ни на славянских парней, ни на тех печенегов, которых она видела в степи. Красота его угольно-черных бровей, блестящих темных глаз, темного румянца, белых крепких зубов, еще более ослепительных на смуглом лице, била в глаза и потрясала сердце. Его ловкость и бесстрашие не могли оставить Медвянку равнодушной, она бессознательно любовалась и восхищалась им, не понимая, что же с ней делается. Сердце ее содрогалось в горячей дрожи, она была околдована, и тем более это поражало, что она не ждала увидеть такое чудо среди племени Змея Горыныча. Против воли она желала молодому печенегу остаться невредимым в его опасной пляске и вздрогнула, когда стрела свистнула совсем рядом с его головой.

Выпустил стрелу один из гридей, стоявших на забороле неподалеку от Медвянки. Ханский сын обернулся, отыскивая глазами стрелявшего, словно хотел поздравить его с промахом. И взгляд его темных глаз, сверкающих, как отражение огня в глубине ночной реки, упал на Медвянку.

Она вздрогнула, словно обожглась о его взгляд, и застыла, замирая от непонятного, восторженного ужаса и не в силах отвести глаза. Это и вправду было колдовство, перед которым ее легковейное сердце оказалось слишком слабо. Медвянке казалось, что она — былинка на сильном ветру, березовый листок в бурном потоке и этот поток несет ее неведомо куда, а она беззащитна перед ним и целиком в его власти.

Печенежский княжич тоже задержал на ней взгляд и остановился на несколько мгновений, а потом вдруг резко развернулся и погнал коня к ханскому шатру. Медвянка отвернулась и села на пол, прислонясь спиной к ограждению заборола, закрыла руками запылавшее лицо, стараясь опомниться, почувствовать опору под ногами. Перед взором ее горел огонь, опаливший ее из глаз внука Змея Горыныча, сердце стучало, и она никак не могла унять дрожи. Нашарив на рубахе подвешенный с правой стороны оберег — костяную фигурку рыси, она сжала ее в руке, стараясь унять смятение.

Не меньше ее испуганная Сияна стояла возле подруги на коленях, тормошила ее и звала, причитала и взывала к Матери Макоши и к Деве Богородице, боясь, что Медвянку сглазит, испортит черный глаз враждебного чужака. Сила, ловкость и бесстрашие делали печенежского княжича еще более опасным врагом, а значит, тем более он был ей отвратителен.

— Эх, смотри, и железо его не берет! — с досадой и невольным уважением говорили белгородцы, глядя вслед ускакавшему невредимым печенежскому княжичу и жалея напрасно выпущенных стрел. — Это вроде старший Родоманов сын, я его в прошлый год видал. Это он со своими-то воями Мал Новгород разорил. Лихой вояка, ничего не скажешь, чтоб ему шею свернуть.

— Ежели старший, то это Тоньюкук, — сказал рыжебородый купец, загнанный в Белгород страхом перед ордой. — Мы с ними торговали прежде. Сей воин у них первым удальцом зовется.

— Горе он наше! — гневно и тревожно крикнула Сияна. — Змей проклятый! Красовался бы у себя в степи, а к нам бы не хаживал вот и был бы молодец!

Назавтра перед полуднем к стене снова подскакал тот печенег в ярко-желтых шароварах и с приувядшей березовой веткой в руках — видно, свежей не потрудился сломить.