Петр Великий - Мэтью Андерсон

Его усилия развить и улучшить интеллектуальный и культурный климат России, таким образом, только ограничили успех. Они достигли только крошечной доли населения. Их успех только расширил разрыв между образованным высокопоставленным меньшинством и массой населения, которое было совсем не затронуто этими новыми веяниями. Снобизм расширил этот разрыв еще больше. К более поздним годам правления Петра в высших слоях общества появилась тенденция, ставшая более заметной в последующих десятилетиях, использовать в сильной степени иностранные слова и фразы как признак просвещенности и современности. Русский в такой ситуации казался языком крестьян и ремесленников. Так, в 1717 году было издано руководство по хорошему поведению для молодых господ, убеждавшее их, в качестве признака образованности и воспитанности, беседовать по возможности на иностранном языке, особенно в присутствии слуг[128]. Это отразило разделение, которое пошло намного глубже. Все больше офицеров или должностных лиц, получивших образование в одной из новых школ и имевших некоторый контакт с новыми и иностранными идеями, имели доступ к интеллектуальному миру, закрытому для крестьян или ремесленников, чьи горизонты остались теми, какими они были в течение столетий. Эта интеллектуальная дихотомия была, вероятно, не такой резкой, как считают многие историки. В течение долгого времени после господства Петра большинство членов русского правящего класса, воспитанных в основном кормилицами-крестьянками, разделяя популярные набожность и суеверия и в течение лет своего становления находясь в близком контакте с крестьянской жизнью, продолжали знать и понимать культуру масс. Однако интеллектуальный мир, который символизирует Санкт-Петербург, был уже очень отдален от того, в котором все еще жило огромное большинство русских. Православное благочестие и огромный вес религиозной традиции, совершенно отделенные от материальных трудностей, недостатка денег и образованных преподавателей, не предусматривали никакого преобразования российской интеллектуальной жизни в то время. Рядом с новой элитой, в основном с техническим или профессиональным образованием, там все еще жили массы, чье воображение лелеялось в неприкосновенности, а представление о мире формировалось церковными церемониями и богослужениями, дополненными богатым набором традиционных народных сказок. Даже среди образованных было еще слишком рано надеяться на большой творческий потенциал, использующий воображение. Достойная внимания современная российская литература начала развиваться только в середине столетия, при дочери Петра, императрице Елизавете.

Иностранный и импортированный характер многого в усилиях по развитию образования этих лет особенно заметен. Каждая из технических и профессионально-технических школ, основанных в России в течение правления Петра, имела иностранца в качестве своего первого руководителя. В этих отраслях влияние протестантской северной Европы, Нидерландов, Германии и Великобритании, было преобладающим. Московская Академия и епархиальные школы, которые она вдохновляла, почти во всем зависели от украинского и польского влияний. Новая Академия наук в течение долгого времени была полностью укомплектована иностранцами. Всю свою жизнь Петр надеялся и работал для создания новой интеллектуальной атмосферы, по крайней мере в высших кругах российского общества. Он действительно надеялся на это не менее, чем на создание нового типа русского человека, инициативного, общественно-духовного, открытого для новых идей, свободного от унаследованных предрассудков. В этом стремлении он не был полностью неудачлив. Люди такого типа, страстные сторонники царя, опекуны его наследия и создатели легенды о его достижениях, появлялись повсеместно. Но при всей их важности они были крошечным меньшинством, сознательно ведущим трудную борьбу за изменения и модернизацию. Общество в XVIII столетии повсюду в Европе было отмечено борьбой между образованным меньшинством наверху и мертвым грузом невежества и консерватизма снизу. Ни в одном главном государстве пропасть между этими двумя сторонами не была настолько широкой, как в России: но Петр справедливо не может быть обвинен в том, что расширил ее. Развитие России, а может быть, даже выживание ее, требовали быстрого создания образованной элиты с некоторым знанием современных методов и идей, к которому он и стремился.

Администрация и управление

Аппарат правительства, который унаследовал Петр, имел много дефектов, был одновременно и примитивным, и сложным. Для такой огромной территории и даже для населения России он не был чрезмерно большим: в конце XVII столетия вся центральная администрация, состоящая исключительно из писцов, насчитывала всего лишь 2000 человек. Тем не менее он был тяжелым на подъем и медлительным. Расхождения между законодательством, административными инструкциями и судебными решениями делали юридические нормы расплывчатыми, административная машина оставалась, по последним исследованиям, просто иерархией должностных лиц, собирающих налоги и дань, структурой с корнями, уходящими в монгольскую эпоху средневековой России.

Центральное управление реализовывалось в основном приказами, министерствами, каждое из которых было ответственно или за отдельный аспект политики (например, Посольский приказ отвечал за внешние сношения), или за широкий диапазон функций в специфических географических областях (например, Сибирский приказ — за Сибирь). Эта система была путаной и бессмысленной. Полномочия и обязанности различных отделов часто переплетались и находились изумительным образом в противоречии, так как они могли создаваться и упраздняться с непринужденностью, которая делала всю структуру удивительно текучей и нестабильной. Таким образом, многое в механизме управления могло быть приспособлено к желаниям или капризам правителя быстрее и с меньшим сопротивлением, чем в другом месте Европы. Мощных и глубоко укоренившихся учреждений с реальной независимой живучестью, способных к сопротивлению, по крайней мере до некоторой степени, требованиям монарха, особенно недоставало в России. Разнообразие центральных отделов, их названий и функций было таким широким, что трудно сказать с уверенностью, сколько приказов имелось в любой данный момент: в 1699 году могло быть до сорока четырех.

Потребность в модернизации осознавалась неясно. В 1690 годах имелась тенденция к объединению ряда различных отделов, чтобы сконцентрировать их в руках одного человека; так, в течение ряда лет Ф. А. Головин, например, отвечал за шесть отделов одновременно. Но это мало изменяло архаичную систему, которая была продуктом незапланированного роста в течение длительного периода. Боярская Дума, группа представителей крупной знати, которая по традиции давала советы царю, была теперь в упадке и совершенно неспособна обеспечивать центральное руководство управлением. Даже количество ее членов быстро снижалось: в 1691–1692 годах она насчитывала, по крайней мере на бумаге, 182 члена, в то время как десятилетием позже это количество сократилось до 86. Количество человек, фактически посещавших заседания в 1690 году, кажется, было не больше, чем 30–40, и к тому времени она почти не имела отношения к действительно важным делам государства. Хотя формально Дума никогда не отменялась, в действительности она прекратила существование примерно к 1704 году. Полномочия были приняты маленькой и меняющейся группой советников, без общей организации или статуса, чья важность зависела полностью от их личного влияния на царя.