Русская красавица. Напоследок - Ирина Потанина

— Нельзя воздействовать на то, чего нет! — заявляла Наташа в ответ очень серьезно, и мы воспылав корректностью, вдруг отставали.

А сегодня, вот вдруг обнаружилось, что Томара вернулась. То ли других уборщиц не было, то ли вина ее была прощена из-за прошедшего времени… В общем, только что, посреди нашей репетиции, уборщицу одолело непреодолимое желание немедленно помыть сцену, и нас согнали в курилку.

— Немыслимо! — на этот раз возмущалась не только Наташа. Я тоже ругалась на чем свет и мысленно рисовала страшные картинки гибели зловредной уборщицы…

После вчерашнего выездного Новогоднего Безобразия, Марик привел меня в неописуемый восторг. В обоих залах нам попался настолько приятный зал, что все мы прибывали в великолепном настроении. Все-таки актер очень зависит от того, насколько верят в него зрители… И режиссер тоже зависит. Марик, не таясь, улыбался во весь рот и выглядел очень разнеженным. Думал о чем-то, оглядывал нас томно и внимательно, как увлеченный коллекционер давно не рассматриваемые экспонаты…

В результате, он сообщил, что увидел место для меня в большом спектакле. Да, да, не в легкой развлекательной пьеске для детей, а в настоящей драме, которую ребята катали по городам и весям в свободное от праздников время. Марику захотелось чег-то новенького, он присмотрелся, и решил вводить в две картины массовку. Меня и Светлану — барышню, появляющуюся у нас крайне эпизодически, исключиельно чтобы узнать, нет ли для нее «какой-нить денежки»… Не разу не видела задействованной в работе, поэтому вопросам таким искренне удивлялась. Но, вероятно, у нее с театром были старые счеты, потому что Марик реагировал на эти набеги довольно добродушно.

И вот именно в тот момент, когда нас со Светланой экстренно вводят в спектакль, какая-то уборщица сворачивает все мероприятие и выгоняет нас прочь…

— Немыслимо! — из последних сил сдерживая тон, бормочу я и хватаюсь за сигареты. Бессильная ярость — самое страшное состояние. Не любишь ни себя, ни мир, хочешь немедленно учинить что-то резко-негативно-сумасшедшее, и поделать при этом ничего не можешь.

— Ути-пути, — подмигивает Никифорович, и зачем-то изображает пальцами «идет коза рогатая».

Он всегда насмехается, когда видит меня в состоянии злобы. Мои габариты отчего-то кажутся ему несовместимыми с потребностью дать кому-то в морду: — Мы отважные герои очень маленького роста! — дразниться он. Потом понимает, что дело серьезно и бросается успокаивать. Верное проверенное его средство борьбы с овладевшей коллективом печалью — «отвлекать, развлекать и подчивать баечками».

— Ну что вы, чесс-слово, господа хорошие, так печалитесь. Работоголики прямо! — издалека начинает он. — Курилка — лучшее место для репетиций. Все великие артисты придумывали главные «па» своей роли именно во время таких вот перерывчиков. На сцене, даже во время этюдных наметок, даже в самый разгар импровизации, ты — марионетка в лапах режиссерищи. А тут можно отвлечься, не ожидать ежесекундного: «Оставить!» или «Переиграть!», взвешенно обдумать свой образ… Это не я вам говорю, это сам Миронов говорил! Обожал отвлеченно думать над ролью, не топчась на сцене, а раскинувшись в кресле и…

Вообще-то Никифорович — непревзойденный знаток театральных историй и биографий известных актеров. Но иногда намеренно все немного искажает.

— Только он не в курилке думал, — безжалостно вмешиваюсь, — А в зале. Наблюдая за тем, как второй состав репетирует. А со сцены у них никто никого не сгонял. Попробовали бы!

— Точно-точно, — легко сдается Никифорович, — Не в курилке, а из зала. Это ж Миронов, если не ошибаюсь, страшно обижал коллег, эгоистично заявляя что «второй состав затем и нужен, чтобы первый мог пронаблюдать пьесу со стороны».

— Да что вы! — поражаюсь совершенно искренне. — Вы же мудрый человек, а верите трактовкам завистников. Миронов был интелигентнейшим человеком. Он никогда такого бы не сказал! То есть, говорить-то что-то подобное он говорил, но имел в виду обоюдную пользу обоих составов. Скорее фраза звучала: «два состава в спектакле нужны в том числе и затем, чтобы каждый мог увидеть пьесу со стороны». Чувствуете разницу? А злоумышленники и гонящиеся за грязными сенсациями исследователи нарочно все наизнанку вывернули…

— Неужели?! — прикладывает обе ладони к старческой груди Никифорович. А глаза смеются, а уголки губ — дрожат. Понимаю, что «купилась, как девочка». Он нарочно спровоцировал меня на спор, чтобы вытащить из состояния злобы на уборщицу. И вытащил, кстати. При всем желании, не сомгла бы вернуться к своим обидам. Как-то уже попустило…

— Спасибо, — говорю язвительно. Пусть знает, что технологии его разгаданы. Но Никифоровичу уже не до меня. Теперь он занялся врачеванием возмущающейся Наташи. Обсасывает интересующую ее тему. Эта загадочная Никифровоческиая энергетическая ответственность за каждого из нас и умение в любой момент снять напряжение, весьма восхитительны. Если момент позволяет — увлекает всех общей байкой. Нет — обрабатывает по одиночке излюбленными темами. Интересно, он специально, или подсознательно?

— А эта курилка, я вам скажу, — как шаман рану, забалтывает Наташину ярость он, — Совершенно святое место. Я тут первый раз с женой поцеловался. Да! Из-за вот этой особы, между прочим! — Никифорович указывает на Наташу и та мгновенно заливается краской.

— Вовсе не из-за меня! — опускает глаза кокетливо. — Глупость какая!

— Из-за нее, из-за нее. Вышли с женой — тогда еще малознакомой, но очень запавшей в душу преподавательницей — перекинуться невинными рассказами о погоде и нерадивых студентах. И тут смотрим, эта мерзавка, — снова кивок в сторону Наташи, — Перед зеркалом рожи корчит. Да еще какие! Глазками стрель, язычок по губам, ресницы томно опущены… Ох, Мэрлин Монро во плоти… Скажу вам прямо, глянул я на нее и застыл, сраженный желанием. Но так как я человек на тот момент уже немного влюбленный был, то желание мое не в зеркало, а в другую сторону направлено было. Не удержался, развернулся соколом — как в былые времена приосанился, заключил будущую свою супругу в объятия и приник к устам ее сахарным… Пришлось жениться! И все из-за нашей эротической Наталии!

— Ох, ну сколько вам объяснять, — с невесть откуда вязвшимся томным шармом смеется Наташа. — Я репетировала. Ну неужели не помните, во второй картине я должна была соблазнить молодого пажа… Как престарелая графиня может это сделать? Я искала яркие варианты…

— Слыхали, — не унимается наш духовный целитель. — Она должна была соблазнить пажа, а в результате я соблазнил Клавдию и женился на старости лет. Спасибо, ничуть не жалею…

У жены Никифоровича пять котов, две собаки, больная мама, двое взрослых сыновей и свои тараканы в голове в виде постоянно пасущихся у нее дома студентов, которых она собирается сделать светилами. Любой другой на месте Никифоровича повесился бы, а он — всерьез одобряет и помогает по мере сил. И в результате — счастлив.

Загадочно, все же, устроена жизнь. У меня бзиков и проблем в два раз меньше, а счастье я так никому и не дала. И не дам уже, наверное — не та степень веры в возможность семейных отношений. Смешно конечно, но вот, кажется, я докатилась до образа мысли, за который когда-то страшно презирала пару барышень, которые, как и я, довольно рано развелись и стали одинокими женщинами в поиске. Презирала я их за решение быть недотрогами. Мне казалось, они, едва сбросив одни кандалы, тут же засадили себя в другие — на этот раз сотворенные собственными руками, а не общепринятой моралью. И вот, теперь и я такая же. Даже и не ищу никаких приключений, а тем, которые находят меня, отвечаю отказами. Получувсвтва — не нужны. Секс ради секса отчего-то уже не впечатляет. А настоящее-возвышенное-важное все уже пооканчивалось. Исчерпала я в своей жизни лимит романтики… А жалко, между прочим. Страшно жалко!

Никифорович, между тем все твердит о Наташиной эротичности и пользе от поздней женитьбы. Давно уже он заставил всех забыть и о зловредной уборщице, и о идее коллективной жалобы на нее.

Вы не думайте, что мы тут все такие примитивные: за ниточку дернул и распсиховались, кнопочку нажал — и успокоились. Это только Никифоровичу мы такие подвластные. Ну умеет человек разговаривать, ну что поделаешь!

Как вспомню его предыдущие «баечки», так сразу тепло на душе делается:

— А про Леонида Быкова мне старшие товарищи из театра Шевченко рассказывали. Да вы, небось, ни театра, ни актера такого не знаете. У-у-у, темные! — начинал Никифровочи.

При этом он смачно затягивался, и все присутствующие — думаю даже те, кто никогда не курил — ловили себя на остром желании ощутить горьковатый привкус его сигареты. Именно такой, как у Никифоровича — дешевой, без фильтра. Уж слишком блаженное становилось у рассказчика лицо после затяжки.