Флэш по-королевски - Джордж Фрейзер

В имение мы прибыли, когда уже начало смеркаться. Моя благоверная нервничала и злилась, и потому вышедшим встречать нас слугам досталось по полной. Для нас накрыли ужин в отделанной панелями столовой, с гостеприимно пылающим очагом — все выглядело так шикарно и аппетитно. Но она извинилась и поднялась наверх в компании фрейлины и вереницы лакеев. Зато мы, мужчины, церемониться не стали, и от души навалились на еду, а потом на портвейн и коньяк. Не прошло и много времени, как ужин превратился в шумную пирушку. Благодаря отсутствию ее надутого высочества и превосходному угощению я пребывал в превосходном настроении, и, хотя де Готе сидел с кислой миной — я был готов прибить его за эту вкрадчивую, спокойную улыбку — Руди и оба штракенца подхватили мой порыв, и мы стали кутить по полной.

При всех их недостатках я отдаю должное немцам как отличным компаньонам по части пожрать и выпить. Руди был в ударе: мундир расстегнут, волосы взъерошены, он выводил рулады звучным баритоном, но глаза его были ясными и трезвыми — подозреваю, этот парень никогда не бывает пьян, сколько бы ни выпил. Я изрядно набрался и достиг стадии, когда мне хочется устроить какую-нибудь гадость. Но тут пришел лакей и сообщил, что ее высочество собирается отойти ко сну и просит прекратить этот гомон.

Все замолчали. Руди откинулся на спинку стула, улыбаясь через бокал. Штракенцы смущенно переглядывались. Я встал, слегка покачиваясь и опрокинув стул, и заявил, что раз герцогиня собирается спать, то и я иду тоже. Пожелав всем спокойной ночи, я направился — не слишком твердым шагом, надо полагать, — к двери.

Один из адъютантов вскакивает и спрашивает меня, не нужна ли мне помощь.

— Нет, сынок, спасибо, — говорю я. — Я и сам справлюсь.

Он, покраснев, отпрянул назад, и, выходя, я слышал, как Руди засмеялся и провозгласил:

— Господа, у меня тост! За слияние… вы меня понимаете, принца Карла-Густава с ее высочеством герцогиней Штракенцской.

Я проковылял вверх по лестнице, скинул одежду в гардеробной, отослал прочь Йозефа, натянул ночную рубашку и отправился прямиком в спальню. Меня переполняли алкоголь и похоть. Вид Ирмы, захваченной врасплох в белой сорочке посреди комнаты, вовсе не остудил мне голову. Ее холодная, горделивая красота разожгла меня, и я сбросил с себя рубашку. Она вскрикнула и прикрыла глаза.

— Веселее, женушка, — говорю я, — больше внизу никто не будет петь.

С этими словами я подхожу и стаскиваю с нее сорочку прямо через голову. Она вскрикнула, и поскольку, на мой взгляд, имея дело с нервными девицами, лучше переходить сразу к делу, я подхватил ее на руки и затопал по комнате, распевая:

— Вот как скачут леди: цок-цок, цок-цок, цок-цок.

Насколько помнится, я пел по-английски, но сомневаюсь, что она заметила. Помню, что мы закончили дело в кровати; я посмеивался, напевая «хром-хром, хром-хром, и в канаву кувырком», и уверял ее, что она — чертовски отличная герцогиня и что страна может ею гордиться. [XXXVII*]

Полагаю, потом я задремал, а когда проснулся — снова набросился на нее. Но будучи в этот раз несколько трезвее, заметил, что она лежит словно бревно и совсем не принимает участия в забаве. Будь это любая другая женщина, я подбодрил бы ее парой хороших шлепков пониже спины, но чувствовал, что с герцогинями лучше проявлять терпение.

И, как оказалось, был прав. После происшедшего я опять заснул, оставив ее лежать с закрытыми глазами, напоминая прекрасное привидение. А разбудила меня — не могу сказать, через какое время — не что иное, как маленькая ручка, крадущаяся по моему бедру, и прядь волос, щекочущая мое лицо. Так, думаю я, королевы или селянки, все они в душе одинаковы, черт побери. Должен признаться, я был вымотан, но не мог ударить в грязь лицом, поэтому опять принялся за дело, и на этот раз она извивалась как пиявка. Прям как Элспет, подумалось мне: внешне — прям пай-девочка-недотрога, а внутри — похотливая мартышка.

Я знавал слишком многих женщин, слишком многих, чтобы утверждать, что понял их. Их ум работает слишком загадочным образом, чтобы я мог в нем разобраться, да и штудии мои как правило ограничивались изучением их тел — поэтому, возможно, я и не преуспел в иных вещах. Но я знаю, что герцогиня Ирма проснулась на следующее утро другой женщиной — по крайней мере в отношении ко мне. Накануне она была надменной, гордой, капризной девчонкой, нервной, как мышка, и холодной, как рыбья чешуя. И меня не удивило бы, если после моего с ней обращения она поставила бы крест на всем мужском роде. Но на утро она была настроена весьма дружелюбно; казалась задумчивой, но была явно довольна и весьма внимательна ко мне. Похоже, она была несколько ошеломлена, но тем не менее изъявляла готовность говорить со мной и, что еще удивительнее, слушать. Хотя не могу сказать, что я не великий охотник вести долгие разговоры по утрам.

Я пишу это все не для того, чтобы похвастаться, или заявить, что для парня типа меня плевое дело подцепить девчонку, с ходу наскочить на нее и, дескать, она уже готова есть из моих рук. Ничего подобного. Мне приходилось опробовать этот способ на иных женщинах, а в ответ те или пытались отплатить мне холодной сталью, или держались от меня подальше. Но по некоторым причинам, с Ирмой эффект получился совсем иной: могу утверждать, что начиная с той ночи и в течение всего времени нашего знакомства в ее обращении со мной сквозило нечто, очень близкое к обожанию. И это показывает, насколько глупы бывают влюбленные молодые девушки.

Все это способствовало, ясное дело, нашему счастливому времяпрепровождению в Штрельхоу. Днем у нас была масса занятий, включая выезды на пикник — хотя снег еще лежал местами, погода была не по сезону теплой, — охоту в лесу и скачки (на лошадях) после обеда. А по вечерам мы слушали музыку в исполнении наших леди или играли в бильярд, ели и пили в свое удовольствие. Я снова почувствовал себя королевской особой: люди заискивали передо мной, угадывали малейшее желания; к тому же вовсе не так плохо, когда прекрасная юная герцогиня виснет у тебя на руке — даже если из-за нее ты не высыпаешься по ночам. Это была жизнь что надо — ничего не делаешь, веселишься, охотишься, катаешь шары в бильярдной и греешься в постели с Ирмой — такие немудреные удовольствия самое то для простых парней вроде меня.

Единственной ложкой дегтя были Руди и де Готе, само присутствие которых служило постоянным напоминанием о деле. Как ни странно, я немного сблизился с де Готе, обнаружив, что он разделяет со мной одно из главных моих увлечений — любовь к лошадям. Он был авторитетом настоящего пошиба, из тех, кто никогда не претендует казаться большим, чем есть на самом деле, а в седле был хорош почти так же, как я, — а это значит, являлся одним из лучших наездников в мире, даже учитывая индейцев шайеннов, которые, на мой взгляд, вне конкуренции. Мы много катались вместе, но я никогда не забывал захватить с собой кого-то из штракенцев или пару грумов — мне не по вкусу оказаться в лесу наедине с парнем, которого я располосовал шлагером, и который явно не забыл этого.