Последний штурм — Севастополь - Сергей Ченнык

Насколько плотным и интенсивным был огонь французов говорит тот факт, что Архангелогородский Его Императорского Высочества Великого Князя Владимира Александровича полк, ни разу не ходивший в атаку на высоты, потерял от неприятельского огня 168 нижних чинов.{441} Кстати, с 1846 по 1848 гг. этот полк носил имя Короля Сардинского, того самого, подданные которого в августе 1855 г. обстреливали русские батальоны.

Дополнительным фактором, способствовавшим успеху французов, был их необычайно высокий моральный дух, дух наступления, дух поиска славы, который не смог поколебать даже неудачный штурм Севастополя. На Черной речке, да и во время всей Крымской войны вновь, как во времена Наполеона, начали трепетать «фибры народной души под мундиром».{442} В этот период отличительной чертой французской армии вновь стали возводимые в ранг доблести черты природной храбрости, в которой «…есть не только твердость, но и порыв».{443} Эмоциональный подъем в войсках был невероятным: «Она (армия — С. Ченнык) не ждет врага, а бросается на него и захватывает его врасплох, появляясь неожиданно, подобно зуавам в битве на Альме. И эта внезапность появления делает саму скорость одним из элементов победы. Это смелость вторжения, смелость наступления. Это искусство или, скорее дар, идти вперед, извлекать пользу из медлительности врага, удивлять его своим поведением и наносить сильные удары раньше, чем враг сможет прийти в себя. Именно такая смелость наилучшим образом соответствует нации, которая более любой предназначена искренностью своего духа, склонностью к всеохватывающему распространению черт своего характера, легкостью своего языка, принятого всем миром для того, чтобы разносить по свету свои чувства и идеи. И небесполезно напомнить об этом в тот момент, когда столь большое количество французов противостоит опасному врагу в Крыму».{444}

Правда, лет через 20 ура-патриотизм французов немного остудят немцы, менее эмоциональные, но достаточно понятно объяснившие им под Седаном об опасности последствий самоуспокоения и длительного почивания на лаврах победителей. Пруссаки отомстят французам и за Альму, и за Черную речку при Сен-Прива и под Седаном. Командующему победителями — великому Мольтке, «с намеком» будет вручен орден Св. Георгия — высшая русская военная награда. Заодно ее получит и австрийский эрцгерцог Альбрехт фон Габсбург, чья государственная позиция способствовала поражению Франции в войне с Пруссией. А до того как получить высшую — 1-ю степень награды, он же был удостоен и ее IV-й и III-й степени, за то что «примерно наказал» итальянцев при Кустоцце за их участие в Крымской войне на стороне союзной коалиции. Конечно же, эти награждения носили в большей степени двусмысленный, политический, нежели военный характер, но высочайший уровень наград, щедро розданных иностранцам, свидетельствует о стремлении Александра II осуществить месть за поражение в Крымской войне каждому, посмевшему оскорбить Россию.{445}

На Черной единственное, что могла противопоставить воодушевлению и энтузиазму союзников русская армия — героизм ее солдат и офицеров. Однако не подкрепленные систематической военной подготовкой в мирное время, ведомые откровенно слабыми командирами полки, терпели неудачу, один за другим откатываясь со склонов Федюхиных высот. Судьба сражения находилась в прямой зависимости от того, чего не было: «…от степени, на которой стоит в мирное время военная наука, и наконец, от удачного разрешения вопроса о рациональном тактическом образовании войск».{446}

ГИБЕЛЬ ГЕНЕРАЛА РЕАДА

«Как пали сильные, погибло оружие бранное!»

Все сражение генерал Реад находился под неприятельскими пулями у каменного верстового столба в районе Трактирного моста. Сейчас трудно предполагать, что творилось в душе заслуженного генерала, на глазах которого уходила в никуда вторая из его дивизий. Вряд ли он мог полностью осознавать происходившее с его войсками. «Туман до такой степени был густ, что издали трудно было что-либо распознать, но он приносил нам ту пользу, что неприятельский огонь не мог быть слишком метким».{447} Единственной информацией были доклады дивизионного квартирмейстера, отправлявшего полки в атаку и возвращавшегося к корпусному и дивизионному командирам.

Но уже вскоре, когда из тумана стали выходить поредевшие батальоны, критическое положение русской армии стало очевидным. К сожалению, этого не видел сам Горчаков, после неудачного штурма приказавший атаковать высоты силами целой дивизии. Но так как к тому времени из состава дивизии остались лишь два полка 1-й бригады, Реад приказал бросить на склоны Федюхиных высот Вологодский полк. Французские военные исследователи считают, что одной из ошибок, совершенной Горчаковым, было нащупывание уже непосредственно в ходе сражения слабых мест в обороне противника. Заранее они не были определены, а время, затраченное на их поиск, привело к трагическим последствиям. Союзники не только успевали перебросить войска на место вероятного (и предсказуемого) удара русских, но и в конце концов создавали равенство сил на всех участках.

Атаки превратились в попытки проломить стену неприятельской обороны лобовыми ударами в разных местах в надежде, что где-нибудь она окажется более слабой. Создавалось впечатление, что Горчаков попросту растерялся. Имея право остановить сражение, он колебался с этим приказом, рассчитывая, что хоть на одном из участков французы дрогнут. Удар кулаком не получился, вместо него начались тычки растопыренными пальцами: «При планировании операции не определили главный пункт атаки и его спешно изыскивали уже во время боя».{448}

Отправив Вологодский полк, дивизионный квартирмейстер (Кузмин) вернулся к корпусному командиру в ожидании приказа, в содержании которого лично сам он уже не сомневался. Не думаю, что ему, человеку как показали события храброму и умелому, перспектива добавляла вдохновения и гордости за порученное дело. Скорее наоборот. Реад должен был приказать ему вести в бой последний полк 5-й дивизии — Архангелогородский. Сцена просто дышала драматизмом. Она разыгрывалась под сумасшедшим обстрелом, интенсивность которого достигла своего пика. Понимая, что решается судьба сражения, сардинские и французские артиллеристы демонстрировали первоклассную выучку, поддерживая максимальный темп стрельбы. Все что могло стрелять — стреляло. Под металлическим ливнем героические Галицкий, Вологодский и Костромской полки выходили из боя. Они сделали что могли и никто не мог потребовать от них сделать большее.

Квартирмейстер задал Реаду единственный вопрос: «Прикажет ли Его Высокопревосходительство направить на штурм последний полк дивизии, как были им направлены три полка?». Провидение хранило архангелогородцев. В этот момент прямо у груди генерала разрывается граната. По всей видимости, это был или отрикошетировавший от земли разрывной заряд, или низко сработавшая шрапнель. Смерть была мгновенной. Осколок сорвал левую часть головы генерала Реада, не оставив ему никаких шансов.

Все как будто ждали этого мгновения. Начинает происходить нечто невообразимое и с трудом поддающееся пониманию. На вполне резонный вопрос квартирмейстера к офицерам штаба: от кого ему теперь получать приказы и вообще, что будем делать дальше, один из свитских генералов со словами, которые Кузмин, с каким-то ироничным подтекстом, называет произнесенными «на несовершенно чистом русском языке»: «Надо доложить князю», ускакал к главнокомандующему. Не сильно раздумывая, не долго колеблясь, за сим «блюдущим» субординацию персонажем унесся весь штаб, предоставив истекающей кровью 5-й пехотной дивизии самой определяться в выборе дальнейших действий. Но в дивизии тех, кто по своему служебному положению и статусу был вправе принимать решения и отдавать приказы, не осталось. К тому времени выбыли из строя ее командир генерал-майор Вранкен, командир 1-й бригады генерал-майор Тулубьев и командир 2-й бригады генерал-майор Проскуряков, все (!) командиры полков и 10 (из 16) командиров батальонов. Из невредимой публики корпусного значения принять на себя ответственность за дивизию не решился никто. Перспектива победы окончательно стала нереальной, искать славу было уже бесполезно, а вот ответственность за поражение нести никто не хотел.

Дивизионный квартирмейстер, оставшись единственным представителем штаба не потерявшим самообладание, организовал вывод дивизии из огня. Он приказал командирам батальонов Архангелогородского полка, увеличив интервалы, пропустить в них остатки трех полков дивизии, и затем, вновь сомкнувшись, прикрывать их отход в близлежащую лощину, обеспечивавшую защиту от неприятельского огня.{449} Как только Вологодский полк отошел, Архангелогородский начал медленное движение, «шаг за шагом», притом в совершенном порядке.