Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых - Василий Звягинцев

— Я могу заниматься этим самым с мужчиной, который мне понравился, когда и как хочу, но я никогда НЕ СПЛЮ с мужчинами. Это ж надо такое представить! — Майя фыркнула возмущенно. — Если тебе лень возвращаться домой — ложись в гостевой комнате. Или могу машину вызвать.

— Да нет, спасибо. Я лучше по снежку прогуляюсь.

Вадим быстро оделся, не зная еще, как относиться к случившемуся. С одной стороны — унизительно как–то, а с другой — какое он имеет право вообще на что–то претендовать? И на том, что уже было, — большое спасибо.

Когда он затягивал ремень шинели в прихожей, Майя стояла в дверном проеме, накинув на плечи пеньюар, но даже не запахнув его, так что он имел возможность в последний раз полюбоваться ее изысканными прелестями, и изображала при этом на лице чуть ли не разочарованную мужской грубостью невинность.

Наверное, если бы Ляхов согласился заночевать на прикроватном коврике, она была бы довольна куда больше.

— Честь имею кланяться, — поднес Вадим руку к козырьку.

Она вдруг шагнула к нему, прикоснулась губами к щеке.

— Только не вздумай на меня обижаться, слышишь? Я не могу просто так вот взять и отказаться от своих принципов. Даже ради тебя.

Повисла чересчур длинная пауза.

Она ждала его ответа или подумала, что сказала слишком много, и соображала, как исправить ошибку. Нашлась, наконец.

— Или ради кого угодно. Звони, я буду рада… — Майя сунула ему в руку визитную карточку из коробочки на телефонной тумбочке.

— Благодарю, — стараясь, чтобы голос звучал посуше, ответил Вадим и не удержался от прощальной шпильки: — Принципы — это хорошо. Но советую запомнить, интереснее всего — люди без принципов…

Глава пятнадцатая

С трудом подавляющий зевоту портье прочитал рекомендательную записку, стал любезен и предложил несколько комнат на выбор. Елена взяла большую угловую на третьем этаже, окнами выходящую в сторону Воздвиженки, а просторной лоджией — во внутренний двор с садом.

Судя по огромным старым липам, чьи черные голые ветви колыхались прямо перед глазами, весной и летом здесь будет хорошо.

Она подумала так и удивилась: неужели придется прожить здесь несколько месяцев? Отчего бы, ведь квартирный вопрос должен решиться куда скорее? Но предчувствиям она доверять привыкла, и они ее редко обманывали. Ведь и перед тем, как увидеть журнал с портретом Ляхова, ее несколько дней томили странные ощущения, похожие на предвестники приступа у эпилептиков. Так что же должно произойти теперь?

Неужели это как–то связано с полученным заданием? Она не очень верила, что ей удастся разыскать Ляхова, но знала, что, отрабатывая полученный аванс (и не только поэтому), предпримет все возможное.

Размышляя так, Елена разложила по полкам стенного шкафа те немногие вещи, что взяла с собой, еще раз пересчитала спрятанные в пакетах с бельем доллары. По–прежнему их было 13 тысяч, она не потратила ни одного. Мужу она об этом внезапно свалившемся богатстве, разумеется, не сказала. И это означало, что разрыв между ними практически произошел. Сколько они теперь проживут вместе — неважно. Может быть, и всю оставшуюся жизнь, это уж как сложится, но, если представится случай, она расстанется с ним без колебаний и сожалений.

После душа Елена надела просторную и теплую ночную рубашку, легла в постель со стаканом сильно разведенного тоником розового джина, к которому привыкла за границей. Включила приемник. Знакомый буэнос–айресский диктор торопливой скороговоркой сообщал о том, что еще неделю назад ей было близко, имело реальное значение, а сейчас — словно из другой галактики доходили до нее новости. И трудно было представить, что действительно существует где–то там этот романтичный город, и ее бывшая квартира, и муж…

Странно все в этой жизни.

Заснула она как–то внезапно, не допив свой джин и не выключив приемник.

Снился ей престарелый дон Херардо, который стоял перед ней на коленях и снова совал ей в руки деньги, но уже совсем за другое. Он умолял Елену поехать к нему на виллу и там стать его любовницей.

— Мы будем с вами чудесной парой. Ведь я мазохист, а вы настоящая садистка. Вообразите, как это будет прелестно…

Утром она позвонила мужу, чтобы сообщить, что у нее все хорошо, и вдруг услышала, что только что, час назад, поступило сообщение, что бразильская армия перешла границы Боливии и Парагвая. Если в ближайшие часы конфликт не будет урегулирован, Аргентина собирается выступить на стороне жертв агрессии.

А это означает очередную региональную войну. Буэнос–Айрес почти наверняка подвергнется бомбардировкам с моря и с воздуха, и посольство, скорее всего, переведут в глубь страны, в Кордову или Мендосу.

— Но мы тут пока еще надеемся на лучшее. Может быть, Штаты выступят с ультиматумом…

— А чем все это грозит нам лично? — спросила Елена.

— Понятия не имею. Пока что. С равным успехом меня могут отозвать в ближайшее время, а могут оставить здесь до конца войны.

Не зная, что еще можно сказать в такой ситуации, она пожелала мужу удачи, попросила быть осторожнее и в ближайшее время позвонить, сообщить, как идут дела.

— А я тут буду следить за новостями…

…Всего три дня потребовалось Елене, чтобы осмотреться в Москве, привыкнуть к повсеместно звучащему русскому языку, наладить минимально достаточный для временно свободной женщины комфорт. Это было несложно, поскольку комнаты убирала прислуга, ей же можно было отдавать в стирку белье. Кухонными делами Елена не занималась в Буэнос–Айресе, не собиралась заниматься и здесь, привыкнув пользоваться услугами бесчисленных ресторанчиков и кафе. Вообще, при определенных условиях, она готова была всю жизнь прожить в отелях, для разнообразия меняя их время от времени.

Дальновизионные новости не радовали. Аргентина и Уругвай на второй день конфликта объявили–таки войну Бразилии, и уже состоялся первый морской бой в устье Ла–Платы между аргентинскими и бразильскими крейсерами. Правда, без решительного результата. Обменялись несколькими залпами и разошлись. Аргентинцы под прикрытие береговых батарей, а бразильцы — в открытое море.

Информационные агентства сообщили, что семьи дипломатов и гражданских специалистов цивилизованных стран будут в ближайшие дни эвакуированы, возможно, через Чили, так как морское и воздушное сообщение с зоной боевых действий прервано.

Елена представила себе эту эвакуацию и порадовалась, что успела выбраться оттуда вовремя. И сразу же подумала, что, наверное, теперь ее договор с доном Херардо сам собой теряет силу или откладывается на неопределенный срок. До сабли ли, пусть и антикварной, пожилому человеку, когда его родной город бомбят вражеские самолеты? А война ведь может затянуться и на год, и на два.

Однако уже на следующий день ей позвонили. Хорошо говорящий по–русски человек передал ей привет из Аргентины «от нашего общего друга» и поинтересовался, предприняла ли она какие–нибудь действия к поиску «известного лица»?

— Какие действия? Я только что приехала, еще и багаж разобрать не успела. Да, а откуда вы узнали мой номер телефона, я сама его еще не успела запомнить?

— Мне сообщил друг. Наверное, ваш муж ему сказал. Я понимаю ваши обстоятельства, но все же прошу поторопиться. Это в наших общих интересах. До свидания.

— Простите, а как я вас смогу известить… — спохватилась Елена, но с той стороны провода уже повесили трубку.

Теперь она была по–настоящему встревожена и даже напугана. Ну не мог муж дать ее телефон и адрес совершенно незнакомому человеку, он был достаточно осторожен в таких вопросах, как и всякий дипломат. Она тут же набрала посольство. Спутниковая связь, к счастью, пока еще действовала.

Знакомый дежурный атташе ответил, что Владислав Петрович выехал сегодня утром по заданию посла и пробудет в отлучке несколько дней.

— У вас там все в порядке, мне он ничего не передавал?

— Пока нормально, дипломатический городок еще не бомбили. Для вас ничего нет. Я передам, чтобы позвонил вам, когда вернется.

Вот странно, она ведь решила уже, что с мужем ее давно ничто не связывает, кроме общей постели и тех жизненных благ, которые она получала от своего положения жены советника дипслужбы первого ранга. А сейчас испытала тревогу, даже страх за него.

Как–то все непонятно и неприятно складывалось. Зачем он дал зловещему (да, теперь рафинированный дон Херардо представлялся ей зловещим) старику ее телефон? Или не ему, а кому–то из знакомых, а уже тот…

Или, еще проще, в посольстве почти каждый знает адрес этой гостиницы, и обслуживающий персонал из местных тоже может узнать в любой момент. Так что особого повода для беспокойства нет, но все же…

Почему так все странно получается?