Сияние Каракума (сборник) - Курбандурды Курбансахатов

С замершим сердцем я ждала, что ответит Тархан.

Он молчал.

Подал голос незнакомый старик:

— Не умножай язвы родителей своих, молодой джигит. Не всякий, кто побывал в Мекке, хаджи становится, не всякое ученье ума прибавляет. Отец-мать тебе добра желают. Послушайся их, отправь эту светловолосую «муллу» туда, где аллах определил ей место, и готовься к свадьбе. Невесту тебе нашли благопристойную, пыгамбер[5] определил счастливое сочетание созвездий, всё только от тебя зависит.

Наступило молчание. Лязгнула крышка чайника, упавшая в пиалу. Лишь свёкор обронил:

— Пойди, сынок, разбуди свою пришлую, пусть чай заварит.

— Сиди! — сказала свекровь. — Сама заварю, обойдёмся без неё!

Но я уже на цыпочках мчалась к овечьему загону. Потом вспомнить не могла, как через дувал перелезала, как дома под одеялом очутилась.

Я не могла уразуметь, что происходит. Услышанное за дувалом, казалось нелепостью, не имеющей ко мне ни малейшего отношения, потому что и дома, и в школе меня воспитывали в совершенно иных принципах человеческих отношений. Какое право имеют старики вмешиваться в нашу с Тарханом жизнь? Это в царское время женщину за человека не считали, а теперь они главными героинями страны стали.

Я бодрилась, а на сердце кошки скребли. Неужели Тархан уступит? А как же я тогда? Что со мной будет? Куда мне деваться?

Вопросов было много, ответы приходили один другого глупее, и я не заметила, как уснула. Будто в яму провалилась.

Проснулась так же внезапно. И увидела, что Тархан зажигает керосиновую лампу. Наши взгляды встретились, он потупился. Потом, не раздеваясь, сел на край постели и сообщил:

— Утро скоро.

Я ждала, что он скажет самое главное, но он медлил, и я не выдержала.

— Тархан, милый, что случилось? У тебя такое лицо, словно беда пришла в наш дом!

— Свадьба пришла, Анечка! — выдохнул он.

— Кепбана женят? — слукавила я.

А сердце — клик! — и оборвалось, и покатилось, как камешек по склону бархана — вниз… вниз… вниз… И слёзы из глаз посыпались сами собой — словно маш из прохудившегося мешочка. Такой маленькой я себе показалась, такой жалкой и беспомощной, так страшно мне было потерять Тархана и остаться в одиночестве, что я готова была в голос завыть от безысходной тоски.

— Не плачь, Анечка, что-нибудь придумаем, — тихонько сказал Тархан и погладил мою руку.

— Колдунья! — раздался голос свекрови. Она возникла на пороге комнаты беззвучно, как большая и кусачая летучая мышь. — Колдуешь своими слезами? Хватит! До сих пор ты морочила голову моему сыну, глаза ему отводила. Отныне — всё, он — наш, он сел у домашнего очага! Поняла? Наше с отцом слово, — поняла? Из дому не гоним, живи, если хочешь. Только не ревнуй к молодой жене моего сына — его на вас двоих достанет.

— Мама, замолчи! — закричал Тархан и вскочил, словно скорпион его ударил жалом.

— На мать голос не повышай! — прикрикнула свекровь. — На свою светловолосую повышай!

Я вытерла слёзы и сказала каким-то странным, чужим голосом:

— Я люблю Тархана. Хоть десять жён ему найдите, а я от него всё равно никуда не уйду. Кроме него, никто на свете мне не нужен.

Свекровь посмотрела на меня, словно на базаре к телушке приценивалась, пожевала губами и ушла молча.

Мы с Тарханом тоже молчали. До тех пор молчали, пока в окне зарозовело утро.

— Что делать будем, Аня? — спросил он наконец. — Хоть ты посоветуй что-нибудь, а то я совсем ничего не соображаю.

Можно подумать, что у меня в голове полдюжины решений! Что могу посоветовать я, если он, мужчина, растерялся, как малый ребёнок?

А он продолжал:

— Может, действительно, плюнем на всё и уйдём куда глаза глядят? Ну говори же ты в конце концов, не сиди молчком!

— Нет у меня ни сил, ни соображения, чтоб совет дать, — ответила я ему. — Но наверно всё-таки нехорошо бежать из дому — мы чужого не брали, мы своё требуем. Неужто никто урезонить их не может?

— Хоть голову ты им напрочь отрежь! — с досадой воскликнул Тархан. — Ночь напролёт убеждал их, умолял, грозил. Ничего слушать не хотят. Как мулла: уши заткнули и бормочут своё, только себя и слышат. Но я им прямо заявил: хотите брать в дом новую невестку — для себя берите, а я, даже десять лет пусть рядом живёт, не гляну в её сторону, пальцем к ней не прикоснусь. Веришь мне, Аня?

— Ладно, — сказал я, — поживём, посмотрим, что будет дальше.

— Не веришь, — решил он, хотя я и сама не знала в тот момент, верю ему или нет. — Правду говорю тебе! Чем хочешь поклясться могу!..

— Слушай, — вспомнила я, — в селе ведь есть комсомольская ячейка!

— Нет, — ответил он, подумав. — Во-первых, мы с тобой не комсомольцы, а во-вторых, смешно на родителей жаловаться. Лучше я к Кемалу-ага схожу. Он меня посылал на учёбу, пусть и теперь выход ищет.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Трое мужчин, засучив рукава халатов, копали очаги для свадебных казанов. Другие свежевали овец. Женщины разжигали тамдыры и месили тесто. А я смотрела на все эти приготовления, и неуютно мне было среди людей, спрятаться хотелось в сусличью норку, да от себя самой никуда не денешься.

Горько мне было, бесприютно. Как оплёванная бродила я по двору, ловя на себе то сочувственные, то насмешливые взгляды, и не раз дурные, тёмные мысли приходили в голову, подкрадывались, как кошка к больному цыплёнку. Они звали в дорогу без возврата, и я гнала их прочь, они расползались, прятались где-то, но оставляли в сознании липкий след, какой оставляет улитка, проползшая утром по виноградному листу.

Меня окликнули.

Это был Кепбан. Я не видела его несколько дней, и меня поразило, как сильно он изменился за это короткое время: осунулся, побледнел, сгорбился, словно груз непосильный держал на плечах. Даже ноги по-стариковски подволакивал.

— Что с тобой стряслось, Кепбан?!

Он кивнул в сторону приготовлений к свадьбе.

— Ну и что? Это мне переживать надо, а не тебе, — сделала я жалкую попытку пошутить и с трудом проглотила застрявший в горле ком.

— Знаешь, кого невесткой берут? — спросил он.

— Девушку, наверно, не верблюдицу.

— Айджемал берут.

— Кого!?

— Айджемал.

— Твою?!

— Да.

Бедный Кепбан! Так вот почему он сам на себя не похож! Странно, но мне стало немного легче. Вероятно потому, что уже не одинока я была в своей беде, другой человек разделял её. И в то же время я очень сочувствовала Кепбану, а он смотрел на меня отчаянными глазами и говорил:

— Нельзя ей, — понимаешь, Алмагуль? — никак нельзя выходить замуж за Тархана, понимаешь?

В общем, я догадывалась, в чём дело. Как-то свекровь снизошла и велела мне обмазать печь саманом. Уже темнело, но я решила всё приготовить, чтобы утром пораньше взяться за работу, и пошла в саманхану. Там и наткнулась на Кепбана и Айджемал. Кепбан, по своему обыкновению, молчал, зато Айджемал накинулась на меня, как барханная кошка-каракул. «Ты пойдёшь и всем расскажешь? — наседала она на меня, даже не приведя себя как следует в порядок. — Иди! Хоть сейчас иди и говори! Никого я не боюсь! Пусть весь мир против меня выходит — не испугаюсь!» «Не кричи, — сказала я ей, — а то сама на свою голову лихо накличешь», — и ушла, так и не набрав самана. После этого случая Кепбан долго прятал от меня глаза и старался не встречаться в доме. Но постепенно всё вошло в норму, и я опять стала поверенной в его сердечных делах. Мы с ним почти ровесники были, но относился он ко мне как к старшей сестре, и это льстило мне. Вот и сейчас смотрит так, словно я из собственного рта выну его спасение и положу ему на ладонь.

— Почему ты не умыкнёшь её? — просила я. — По-моему, вы договорились об этом.

— Нельзя, — потряс головой Кепбан. — Если б другой кто был. А то — брат мой старший. Никак нельзя, гельнедже.

— А если самому Тархану сказать? Ты, кстати, не знаешь, где он пропадает?

— Не знаю. Наверно ему стыдно перед тобой. А сказать… что ж, сказать можно, да поможет ли. Тархан не пойдёт против воли родителей, сломали они его, согнули.

— Не говори так! — рассердилась я. — У него доброе сердце, поэтому он и не хочет огорчать отца с матерью. А согнуться он ни перед кем не согнётся!

— Правильно, — сказал Кепбан с горечью, — он добрый…

Тут его позвали сбрасывать с крыши мазанки колючку для тамдыра, и он пошёл, как всегда, беспрекословно. А я стояла и думала. Для себя самой я бы на это не решилась, но Кепбана я просто обязана была выручить из беды, а поэтому выход один: просить о содействии сельскую власть. Если же не поможет…

Кепбан возвратился, и я сказала:

— Идём к Кемалу-ага! Где он?

— В сельсовете наверно.

— Проводи меня в сельсовет.

— Ладно. Только я вперёд пойду, а ты немножко отстань, чтобы нас вместе не видели.