Семь цветов страсти - Людмила Бояджиева

— Ой, тут есть даже соленые огурцы! — Удивился почему-то Майкл, засмотревшись на кисленькую снедь.

— Здесь это обязательное лакомство. Для тех, кого мутит после всех этих цирковых приключений. Вы не страдаете морской болезнью, Майкл?

— Я люблю соленые огурцы. Если они здесь выдаются в качестве антирвотного средства, я готов прокрутиться в какой-нибудь из тех отвратительных мясорубок. — Прищуренные глаза кузена опасливо устремились к вертящимся в сиянии разноцветных огней аттракционам.

Гремели, перебивая друг друга, динамики — песенки, мяуканье, электронные завывания Кинг-Конга и шум морского ветра. Что-то металлическое лязгало, угрожающе свистело: идиотский клоунский хохот, усиленный динамиками, сменялся плачем. Маленькая девочка рядом с нами дернула за руку маму:

— Мицы лучше остаться в машине, боюсь, его может стошнить, — с опаской показала она на игрушечного кота.

Майкл потянул меня в темные кусты в стороне от центральной аллеи, по которой в обе стороны двигалась толпа, хрустя поп-корном, облизывая леденцы или мороженное. Я зацепилась каблуком о траву и чуть не упала.

— Да осторожнее вы, наследница! — прошипел Майкл. — Здесь полно полицейских.

Он прижался ко мне и выдохнул:

— Кошелек!

— Вы хотите купить жвачку или пластиковый нос? Не стесняйтесь, Микки, Дикси не обидит мальчика.

— Кошелек! Мне надо двести, нет, — триста шиллингов!

— Возьмите все. Вы же все равно собрались меня придушить.

Мы все еще стояли в обнимку и для пущего страха Майкл вцепился в мое платье на уровне пупка, притягивая к себе.

— Фу, простите… — схватившись за лоб, он отступил. — Задурачился, Дикси. Рядом с этой детской площадкой так и тянет нашкодить… Правда, я не умею быть альфонсом. Дайте мне взаймы до Москвы, чтобы я мог не чувствовать себя «совком»… Ну, какой-никакой, а все же — мужичок. Почти барон. Дайте, Дикси.

Я протянула ему пять сотенных.

— Хватит?

— Еще я должен вам… за вчерашний кофе, за оперу, такси… ну, у меня там записано.

— Вы мелочный и скучный тип, — я решительно повернулась и двинулась к толпе.

— Постойте! А то я начну кричать и громко ругаться по-португальски.

— Почему по-португальски?

— Русский в этом районе вся торговая братия понимает. А португальцев здесь мало. Вот, смотрите: «Ambra di merdi!» — завопил он.

Тут же из-за кустов выглянул милый молодой жандарм в беретике набекрень, внимательно оглядел парочку и любезно осведомился:

— Фрау требуется помощь?

— Нет-нет! Все в порядке. Спасибо, — улыбнулась я и потянула упирающегося Майкла в строну.

— Что вы такое здесь орали? Это же общественное место, полно детей!

— Я не орал, а продекламировал. Это значит: «пахнет дерьмом». В любом суде меня бы оправдали. В тех кустах побывали собаки! Кроме того, знаете, почему я ушел из Оперы? Признаюсь: мне хотелось вырваться на сцену и допеть это… — Встав в позу, он исполнил финал арии Альфреда. Несколько хуже, чем Пласидо Доминго.

— У вас противный голос, — не удержалась я.

— Неправда, посмотрите, все оборачиваются! — Майкл раскланялся прохожим.

— О Боже, Майкл! Нас могут арестовать… Послушайте, дайте честное слово бойскаута или кто там у вас — коммуниста, что будете вести себя прилично. С вами дама в вечернем платье! Задумайтесь, Микки!

— Анита Экберг у Феллини в вечернем платье купалась в фонтане!

— Далась она вам! Это заслуга режиссера, сумевшего использовать индивидуальность актрисы настолько удачно, что люди из-за железного занавеса спустя тридцать лет постоянно упоминают ее имя!

— Гениальный режиссер. Волшебная женщина. Чудесный фонтан! Ах, как студент Артемьев мечтал, до злых ночных слез, прогуляться у Треви, посмотреть «Сладкую жизнь» целиком, а не отрывки в разных телепрограммах! Я бы отдал все, чтобы вытащить мокрую Аниту из-под струй и катать ее по ночному Риму… Вам не понять, Дикси. У дикарей свои причуды…

— Перестаньте злиться. Я не внучка Клары Цеткин и понимаю, что мать нашей Клавдии Бережковской, то есть баронессы, неспроста сбежала от большевиков.

— Это потом, — махнул он рукой.

— Для бесед у камина? Тогда скажите сразу — она была достойной русской буржуйкой или легкомысленной шансонеткой?

— Клавдия Бережковская была хорошей певицей. И абсолютно аполитичной, синеглазой барышней.

…Мы обходили парк, рассматривая аттракционы и выбирая подходящий, с учетом возраста, экипировки и личных пристрастий. Меня влекла вода, совсем как Аниту Экберг. Но признаваться в этом теперь не хотелось. Майкла тянуло в воздух — ко всяким летучим парашютикам и каруселям. И мы оба «запали» на «крутые виражи». Желающих, кроме нас, не было. Парень, обслуживающий аттракцион, взял у нас билетики и с сомнением оглядел «прикид». Но ничего не сказал. Конструкция из металлических рельсов и труб высотой с трехэтажный дом, напоминала экспонат выставки модернистов 30-х годов — крученый металл, а в нем, в лабиринте извивающихся рельсов маленькие санки на двоих. Мы с трудом втиснулись в «авто» — Майкл у руля, я за его спиной, и пристегнулись ремнями. Парень отошел к стенду и нажал кнопку. Мы понеслись с грохотом и лязгом вагоноремонтного цеха. Я зажмурилась и вцепилась в плечи кузена.

— Держитесь лучше за поручни, я могу вылететь, — гаркнул он сквозь лязг.

И тут мы действительно рухнули. Чертовы шутники! Оказывается, закрученная дорожка имела неожиданный провал, в который наша посудина загремела с шумом металлолома, сбрасываемого экскаватором на свалку. Я лязгнула зубами, чуть не прикусив язык, и сильно ударила колено о спинку переднего кресла.

Мы выгрузились под насмешливым взглядом парня, радостно улыбаясь, нырнули в кусты, и только тут зло посмотрели друг на друга. Майкл согнулся в три погибели, потирая зад. Я занялась коленями. Мы ныли и охали, как побитые собаки, изнемогая от желания подраться.

— Это вас, дорогой друг и товарищ, потянуло продемонстрировать мужскую доблесть!

— Я только сопровождал даму, рвущуюся к острым ощущениям.

— Уж слишком острым, — на моем колене, под рваной дырой тончайших колготок, алела ссадина. Я жалобно ойкнула, вытянув ногу.

— Колготки оплачивать не стану. Вы уже здесь, наверно, не в первый раз раскалываете таким образом своих кавалеров, — буркнул Майкл. — И вон, глядите-ка — подол платья оторвался! Это не от Версачи ли? Ах, очень сожалею… Но вы уже в Оперу явились в рваном… Бедный мой, хрупкий, нежный копчик!

— Я в рваном? — раненым коленом я пнула кузена под больной зад.