Последний койот - Майкл Коннелли

– Не беспокойся. У меня есть все, что нужно. Подождешь здесь минутку? Мне нужно кое-что убрать.

Он пристально взглянул на нее:

– Мне наплевать, если у тебя не убрано...

– Я не поняла...

– О'кей. Делай, что хотела, и не торопись.

Он ждал минуты три, потом она открыла дверь и впустила его. Если она и в самом деле что-то убирала, то делала это в темноте. Единственный лучик света в ее квартире пробивался с кухни. Она взяла его за руку и потянула за собой в темный коридор, уходящий в глубь дома. Когда они вошли в спальню, она включила лампу, осветившую спартанскую обстановку комнаты, в центре которой стояла кованая кровать с пологом. Рядом с ней помещался ночной столик из неполированного дерева. У стены располагалось такое же бюро, а рядом с ним – антикварная ножная швейная машинка фирмы «Зингер», верхнюю деку которой украшала синяя ваза с мертвыми, засохшими цветами. Стены были голыми, но в одном месте Босх увидел торчавший из белой штукатурки гвоздь. Джасмин заметила мимолетный взгляд, брошенный Босхом на засохшие цветы, быстро подошла к швейной машинке, взяла вазу и направилась к двери.

– Надо выбросить это сено. Я забыла сделать это перед отъездом.

Пока она отсутствовала, Босх осмотрел участок стены с гвоздем. В этом месте на побелке проступали едва заметные очертания прямоугольника, и Босх решил, что раньше здесь висела какая-то картина. Джасмин оставила его за порогом квартиры не для того, чтобы прибраться. Иначе она избавилась бы и от засохших цветов. Она хотела снять и спрятать от него эту картину.

Вернувшись в комнату, Джаз водрузила опустевшую вазу на швейную машинку.

– Пиво будешь? У меня, кстати, есть еще и вино.

Босх подошел к ней и всмотрелся в ее лицо. Эта странная женщина, окутанная некой тайной, все больше его интриговала.

– Спасибо. Что-то не хочется.

Не сказав больше ни слова, они заключили друг друга в объятия. Целуя Джасмин, он ощущал исходивший от нее легкий запах табака, чеснока и пива, но ему было на это наплевать. Он знал, что она чувствует то же самое. Прервав поцелуй, он ткнулся носом ей в шею, вдыхая аромат жасминовых духов.

Потом они двинулись к постели, снимая с себя одежду в перерывах между объятиями и жаркими поцелуями. У Джаз было красивое загорелое тело с белыми полосками от купальника. Босх поцеловал ее небольшие, хорошо очерченные груди и опустился вместе с ней на постель. Она попросила его не торопиться, перекатилась на бок и достала из ящика ночного столика запаянные в фольгу презервативы.

– Это то, что называется предусмотрительностью? – спросил он.

Они расхохотались, и последнее остававшееся еще между ними напряжение исчезло.

– А вот мы сейчас это выясним, – ответила она.

Обычно Босху требовалось время, чтобы вступить в сексуальную близость с женщиной. Ему было необходимо узнать партнершу, проникнуться к ней нежными чувствами и соединить их с сексуальным желанием. Но иногда бывало, что все это волшебным образом уже присутствовало в зарождающихся отношениях, и это оказался как раз такой случай. Босху чудилось, что он давно уже знает Джаз и она всегда ему нравилась, просто не хватало смелости сказать ей об этом раньше. И не важно, сколько времени продлится их близость – час или несколько минут. Он знал, что будет прекрасно. Когда он лежал на ней, всматриваясь в ее широко раскрытые глаза, Джаз сжимала его плечи с такой силой, словно стремилась удержать не только его, но и саму свою жизнь. Их тела двигались в унисон, а потом замерли, словно повинуясь единой команде. Босх уткнулся лицом в ложбинку между ее шеей и плечом, переводя дух и с шумом втягивая в себя воздух. Ему было так хорошо, что хотелось смеяться, но он сдержался. Подумав, что смеха она не поймет, он отважился лишь приглушенно откашляться.

– Все нормально? – тихо спросила она.

– В жизни не чувствовал себя лучше.

Гарри медленно заскользил по ее телу, целуя груди и живот. Потом незаметно для нее снял презерватив и уселся на постели между ног Джасмин, раздумывая, как от него избавиться.

Спустив ноги на пол, он поднялся с постели и направился к боковой двери в надежде попасть в ванную, но это оказался встроенный шкаф. За соседней дверью он нашел то, что искал. Спустив кондом в унитаз, он рассеянно подумал, что эта штуковина, возможно, через некоторое время всплывет в заливе Тампа-Бей.

Когда он вернулся в спальню, Джасмин сидела на постели, обернув бедра простыней. Босх поднял с пола свой пиджак, вынул из кармана сигареты, прикурил две и передал одну женщине. Потом склонился над ней и поцеловал в грудь. Джаз рассмеялась. Ее смех звучал так заразительно, что Босх не мог удержаться от улыбки.

– Мне нравится, что ты пришел ко мне неподготовленным.

– «Неподготовленным»? Что ты хочешь этим сказать?

– Только то, что ты намеревался сходить в аптеку. Это кое-что говорит о тебе как о человеке.

– Что же именно?

– Если бы ты приехал сюда из Лос-Анджелеса с презервативами в бумажнике, это было бы слишком... ну, не знаю, как сказать... преднамеренно, что ли... Тогда ты был бы ничем не лучше любого здешнего сердцееда, и все, что с нами произошло, лишилось бы элемента неожиданности, спонтанности... Я рада, что ты не такой, Гарри Босх. Именно это я и хотела сказать.

Босх кивал, пытаясь понять причудливый ход ее мысли и невольно думая, как расценить тот факт, что сама она оказалась «подготовленной». Потом он решил оставить эту тему и прикурил очередную сигарету.

– Где ты так повредил руку?

Джасмин заметила отметины у него на пальцах. Босх, вылетая из Лос-Анджелеса, снял бинты. Ожоги начали подживать и превратились в два ярко-красных рубца.

– Заснул с сигаретой в руке.

У него было такое чувство, что ей он может рассказать о себе все.

– Господи! Это же очень опасно.

– Да уж, хорошего мало. Постараюсь впредь не допускать ничего подобного.

– Хочешь остаться у меня на ночь?

Босх потянулся к ней и поцеловал в шею.

– Да, – прошептал он.

Джаз дотронулась до старого шрама у него на плече. Женщины, с которыми он спал, всегда это делали. Шрам, честно говоря, был довольно уродливый, и он не знал, почему представительницам прекрасного пола так хочется его потрогать.

– В тебя стреляли?

– Да.

– Это еще опаснее.

Босх пожал плечами. Эта история относилась к области преданий, и он редко о ней вспоминал.

– Ты не такой, как другие копы, которых я знала. Тебе удалось сохранить свою человечность. Интересно, каким образом?

Он снова пожал плечами, дескать, не имею представления.

– Тебе хорошо, Босх?

Он затушил окурок в пепельнице.

– Мне хорошо. А почему ты спрашиваешь?

– Не знаю... Помнишь, о чем пел бард Марвин Гай до того, как его убил собственный отец? О возможности духовного исцеления через секс. Утверждал, что секс полезен для души... что-то вроде этого... Как ни странно, я в это верю. А ты?

– Возможно.

– Твоя душа, Босх, нуждается в исцелении.

– Может, в таком случае ляжем в постель?

Она легла и натянула на себя простыню. Босх прошелся по комнате, выключая свет. Когда он нырнул в темноте к ней под простыню, она повернулась к нему спиной и попросила обнять ее. Он обхватил ее руками и прижал к себе. Ему нравился исходивший от нее запах.

– Почему люди называют тебя Джаз?

– Не знаю. Так уж повелось. Этакое обязательное приложение к моему имени. А почему ты спросил?

– Так просто. Запах твоего тела прекрасно сочетается с обоими именами – и Джаз, и Джасмин. От тебя пахнет музыкой и цветами.

– А как, интересно, пахнет джаз?

– Он пахнет темнотой и табачным дымом.

Они надолго замолчали, и Босх даже подумал, что Джасмин заснула. А ему не спалось. Он лежал с открытыми глазами, вглядываясь в темное пространство комнаты. Неожиданно Джасмин заговорила снова:

– Скажи, Босх, что самое плохое ты сделал для себя в своей жизни?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Итак, что было самым худшим? От чего ты не можешь заснуть, если вспоминаешь об этом?

Прежде чем ответить, он немного подумал над ее словами.

– Трудно сказать... – Он выдавил из себя короткий смешок. – Я в своей жизни много чего плохого сделал. Вероятно, и по отношению к себе тоже. Я часто думаю об этом ночами...

– О чем же ты думаешь? Расскажи хотя бы об одном своем прегрешении... Мне ты можешь довериться.

Он знал об этом. Знал, что может открыть ей почти все свои тайны, и она не будет судить его слишком строго.

– Когда я был ребенком – а будучи сиротой, я воспитывался большей частью в казенных учреждениях, – старший мальчик отобрал у меня новые ботинки. Мягкие мокасины. Не то чтобы они слишком уж ему нравились... По-моему, они ему даже по размеру не подходили. Но он все равно их у меня отобрал. Так сказать, по праву сильного. Потому что мог это сделать. Он был в нашем приюте заправилой и позволял себе все, что угодно. А я никак тогда на это не отреагировал, по крайней мере, внешне. Но обида еще долго меня жгла.