Росские зори - Михаил Павлович Маношкин

бог Высочайший и Иисус из Назарета. Рим, собравший под имперской крышей многочисленные народы, нуждался в новых, общих для всех богах. Бог Высочайший объединил в себе могущественнейших божеств разных народов и привлек к себе состоятельные слои Боспорского царства, а к Иисусу обратились все обездоленные, угнетенные Римом люди…

Танаиты молились богам, ворочались с бока на бок в своих постелях, гадали, что ждет их завтра, старались представить себе размеры надвигающейся беды. Как быть?

Что лучше — отправиться на кораблях неведомо куда и начать там жизнь заново или уйти к родичам в степь? И то и другое плохо. А может быть, вообще никуда не уходить, стать в ряды защитников города и до конца удерживать его? Может быть, и так — не впервые отбиваться от степи, глядишь, и опять пронесет беду… Подумать было о чем. Однако жизненный опыт подсказывал: против степи, если она поднялась вся, не устоять; раньше или позже кочевник накинет на загнанного танаита свой гибкий аркан и поволочит за собой. Степь огромна, кочевники неисчислимы, за племенем идет племя, их кибитки и табуны не объять — степь рождает их, как травы…

Единственным местом, где и ночью обычно не затихала работа, был танаисский порт: здесь почти круглосуточно разгружались и нагружались корабли, купцы заключали сделки, между складами и стоящими у причала судами сновали грузчики.

А этой ночью ни один корабль не разгружался и не было заключено ни одной сделки, хотя в порт вошел большой малоазийский караван. Предупреждая возможные в темноте столкновения судов, на кораблях, стоящих в гавани, вспыхнули огни. Все обошлось благополучно, малоазийцы разместились вдоль берега, бросили якоря. Огни погасли, освещался только причал. К утру и здесь притушили огни. Порт ненадолго задремал, отдыхая от деловой суеты, чтобы вскоре пробудиться и опять бодрствовать чуть ли не до новой утренней зари.

Едва выглянуло солнце, Танаис проснулся, будто боясь пропустить солнечный восход. Туман над рекой таял, а над городом поднималась дымная пелена: в жилищах загорались очаги, возвещая о начале нового хлопотливого дня. Через южные ворота к пристани и от пристани в город потянулись люди, по улицам застучали сандалии, где-то закричал проголодавшийся осел; на агоре привычно ударили в гонг — резкие металлические звуки, многократно отраженные крепостными стенами, были слышны всюду и напоминали танаитам о том, что торг начинается.

Но в это утро горожане не спешили на площадь, хотя новоприбывшие купеческие суда сулили им немало превосходных товаров. День начинался необычно: по приказу пресбевта все крепостные ворота, кроме южных, остались закрыты, а через южные люди проходили мимо вооруженных ополченцев, готовых в случае необходимости пустить в ход мечи. Непривычно пусто было на торговой площади: танаиты будто забыли о ней; странно выглядел порт: в нем стояло более пятидесяти кораблей, и ни один не разгружался!

Всюду — над городом, над окрестной степью, над рекой — нависло тревожное ожидание. Танаиты были ко всему привычные; опасность, постоянно угрожавшая им из степи, наложила свой отпечаток на их сознание и быт. Что бы они ни делали — сеяли хлеб, обжигали глиняную посуду, выделывали кожи или восстанавливали крепостные стены, — они не расставались с оружием. Степняки налетали внезапно, и горожане были всегда готовы дать им отпор. Летучие отряды кочевников обычно нападали на них вне крепостных стен и вскоре снова скрывались в степных просторах — с добычей или без нее. Надо было лишь вовремя заметить их, не дать захватить себя врасплох. Теперь же степняков еще не было, а город уже приготовился к худшему — к признанию своего бессилия перед ними. На Танаис надвигалась вся степь — неторопливо и грозно, сознавая свою силу пред узкой полосой эллинско-ромейского мира.

Осады город не страшился: осадной техники у кочевников не было, а без нее крепость взять трудно. Танаис мог бы долго противостоять степи, только это противостояние не имело смысла. Город существовал лишь благодаря торговле со степью. Торговля была той кровеносной системой, которая поддерживала интенсивный пульс в боспорских городах. Какое-нибудь степное племя могло враждовать с городом, нападать на танаитов вне крепостных стен, но торговля от этого не прекращалась: другие племена обеспечивали стойкий рынок. Теперь на Танаис шли все племена. Не исключено, что они еще одумаются, вернутся к здравому смыслу, то есть к необходимости торговать, а не воевать с ними, эллинами, но будет уже поздно. Дни Танаиса и, быть может, других боспорских городов сочтены: наступала пора пожаров, разрушений, кровавого разгула смерти. Когда сквозь ужасы снова проглянет здравый рассудок, уже не будет ни Танаиса, ни эллинов, ни торговых путей, соединяющих людей разных культур, а на месте прежних сарматских кочевий окажутся пришельцы из-за восточной реки, для которых весь мир — только объект грабежа и разрушений…

А признаки близящейся беды становились все очевиднее.

Утром из Танаиса выехали конные разъезды, чтобы осмотреть окрестности и заодно подогнать к крепости городской табун.

С одним из разъездов отправились Фалей, Останя и Раш — на сарматских конях, несколько десятков которых постоянно находились в городе.

День обещал быть знойным. Поднимающееся солнце очистило небо от облачных пятен и уже с утра припекало. Дождей давно не было, степь высыхала, к острому запаху полыни примешивались соленые запахи моря.

Разъезд миновал городское кладбище. Среди могильных холмиков выделялись свежие — смерть была частой гостьей в Танаисе. Дальше начинались возделанные поля. Хлебам явно не хватало живительного дождя. Ехали не спеша, вглядываясь в складки степи: кочевники изобретательны и ловки, могли напасть из засады.

Табуна на месте не оказалось — широкий след от множества копыт вел в степь. Разъезд двинулся по нему дальше. Верстах в семи от города наткнулись на тяжело раненого пастуха, он лежал на земле в луже крови.

Узнав своих, он попросил воды. Ему дали напиться, но вода не могла спасти его. Перед смертью он сказал:

— Они схватили пастухов и угнали табун. С ними был Фаруд…

Фаруд… Значит, это еще не пришельцы из степных глубин, но весть все равно дурная. Фаруд, у которого в Танаисе жена и три дочери, вряд ли поднял бы руку на собственность города, если бы не был уверен в полной безнаказанности. Выходит, не сомневался, что дни Танаиса сочтены, и пора брать свою долю добычи…

В этом табуне были кони Остани и Фалея. Хорошо, что Раша успели отозвать в город. Если бы этого не сделали, он бы наверняка разделил участь умирающего пастуха.

Фалей намеревался ехать дальше, но Останя, подумав, как ловок и хитер Фаруд, предупредил его:

— Дальше нельзя!