Холодные сердца - Антон Чиж

Она вытерла ладонью сухие глаза.

– Чего напрасно гонять… Мне постовой твой вчера рассказал. Все уже выплакано. Вот только себе дела не найду. Раньше-то суетилась ради Ивана, чтоб ему все горячее. А теперь и не для кого. За веник взялась, чтобы руки занять. Знаю, что не полагается сейчас в доме мести, а мне и все равно. Даже зеркала не завесила. Не могу… Все равно теперь…

– Я бы очень хотел вам помочь…

– Теперь уже ничем не поможешь… У меня блины есть остывшие, еще что-то на плите, может, покушаешь, Родион?

Надо было согласиться, надо было отдать долг вежливости, но времени было мало.

– Я помогу вам тем, что найду убийцу Жаркова, – сказал Ванзаров. – Обещаю, Марья Сергеевна. По-другому утешить у меня не получится.

– Да где ж ты его найдешь… После такого…

– Потерпите день-два. Осталось немного. Мне нужна ваша помощь. Могу я еще раз осмотреть комнату Жаркова?

Хозяйка махнула рукой – делай что хочешь. Чего теперь спрашивать.

Ванзаров вернулся в спальню. С прошлой ночи здесь ничего не трогали. Он тщательно проверил стол, опять заглянул под кровать и даже порылся в шкафу, проверив карманы пиджаков и брюк. Ни одной записки, клочка или хоть обрывка с записями не нашел. Он помнил это отлично, только проверил.

Марья Сергеевна сидела на стуле в той же позе.

– Нашел, чего искал? – спросила она.

– У Жаркова были записные книжки или какие-нибудь записи? Тетради, например?

– А тебе зачем?

– Надо кое-что проверить, – ответил Ванзаров.

– Чего-то Иван строчил, сядет порой и давай записывать.

– В его комнате нет никаких записей. Не знаете, куда они могли деться?

Лукьянова вздохнула.

– Я не трогала, Иван в комнату не разрешал входить. Разве сам выбросил. Чудной он был, веселый…

– Очень важно найти любую его записку. Он никогда вам записок не оставлял?

– Поищу, – сказала Марья Сергеевна, тяжко поднимаясь, будто сразу постарев.

Она прошла в кухню и принялась греметь кастрюлями. Что-то там стучало, шуршало и переставлялось. Женщине надо было занять руки. Ванзаров не вмешивался. И терпеливо ждал с полчаса, не меньше.

Лукьянова вернулась, сунула замызганный клочок, вырванный из гимназической тетрадки.

– Вот, послание его. Все мне письмишки смешные оставлял. Я их выкидывала, а вот это осталось. Бери, коли надо…

На листке было написано:

«Милая тетка Марья! Не тужи, держи нос по ветру! К ужину не жди, загуляю до рассвета. Как вернусь, наемся до отвала и побегу на службу. Так что спи – не храпи! Твой Иван».

Ванзаров вложил листок в записную книжку.

– Если вам что-нибудь будет нужно, дайте знать в участок, – сказал он. – И простите меня еще раз…

Марья Сергеевна подошла, обняла его, расцеловала и перекрестила.

– Иди с богом. Делай, что сможешь… Ты хороший человек, Родион. Загляни как-нибудь к тетке Марье. Я тебе всегда блинов напеку…

Ванзаров нахмурился, поклонился и быстро вышел. Что-то подступило к горлу, и нельзя было ручаться, что глаза останутся сухими. Слезы для чиновника сыска – роскошь невозможная.

Он подозвал постового и попросил передать старшему городовому Макарову, что пост снимает. Нечего людям зря силы тратить. Еще понадобятся в другом месте.

Доктор сидел на лавочке, будто и не вставал с нее. И прекрасный день делал еще прекрасней дымком тонкой папироски. Подставляя лицо солнцу, он не боялся загореть, а с наслаждением жмурился, как весенний кот. Во всей фигуре его было столько умиротворенности и спокойствия, что одно это должно было благотворно действовать на нервных пациентов. На живых, разумеется.

Завидев приближающуюся фигуру, Асмус помахал рукой.

– Ванзаров! – сказал он с той особой интонацией, что принята у однокашников, называющих друг друга по фамилии с института. – С вашим появлением в нашем скучном городке забурлила жизнь. Городовые бегают, как угорелые. А мне сколько радости! Практически забросил пациентов, зато практикуюсь в анатомии. Не останавливайтесь!

– Рад, что застал вас здесь, – сказал Ванзаров, садясь на скамейку. – Уже осмотрели Усольцева?

– В этот раз справился бы студент первого курса. В легких полно воды, на затылке травма. Но вот с семейством Стаси Зайковского порадовать нечем. Их, несомненно, оглушили, но больше я ничего не нашел. Теперь перед вами чист, и мы можем, наконец, устроить обещанный ужин.

– А с приставом что?

– Боюсь, этому городу потребуется новый пристав. Вы диагноз правильно поставили, мне Фёкл Антонович сказал. Барон Нольде, конечно, может им в лазарете заняться, но скажу вам честно: надежды мало. Если только не отправить его куда-нибудь в Швейцарию. Говорят, там электрошоком в чувство приводят. Что мы все о грустном, день-то какой…

Асмус раскинул руки, будто хотел обнять от широты души весь мир.

– Антон Львович, я все знаю, – сказал Ванзаров.

Доктор с удовольствием затянулся и выпустил струйку дыма.

– Это прекрасно, но что именно вы знаете?

– В истории убийства Анюковой вы кого-то покрываете.

– Ах, вот что… – Папироска взлетела и упала в траву, Асмус потер переносицу. – С чего вы взяли?

– Я ознакомился с делом.

– Всего лишь дал показания, рассказал, что видел.

– Ваши показания я читал. И уверен, что вы не сказали значительно больше, чем сказали. Если не знали точно, то наверняка догадывались, кто убил Аньку-модистку.

– Больше всего мне бы хотелось забыть ту историю, – ответил Асмус. – Буду вам очень благодарен, если не станете ворошить прошлое.

– Неужели вы не понимаете! – вскрикнул Ванзаров.

Доктор удивленно посмотрел на него.

– А у вас нервишки-то шалят. В таком возрасте это не к добру. Так что я не понимаю, по-вашему?

– Вы и Фёкл Антонович – последние живые свидетели по тому делу! Трое уже убиты. Что вам скрывать теперь? Назовите мне, кто убил Анюкову, хотя бы одно ваше предположение, и я смогу опередить убийцу. Неужели вы не видите, что цепочка уже привела к вам? Вы – следующий!

– Родион Георгиевич, давайте успокоимся, – сказал Асмус. – Нервы еще никого до добра не доводили. Хорошо, допустим, я скажу, кто это сделал. И что? Скорее всего, его уже нет. Доказать ничего невозможно. Да и богат я только подозрениями. Зачем вам?

– Вы забываете о Лапине, который получил десять лет каторги.

– Ах да… Как нехорошо. Но поверьте, я не думал, что так все обернется… Это грязная история. Я не хочу в ней копаться снова. Простите меня…

– Хорошо, тогда я назову убийцу, а вы подтвердите, правильно или нет.

– Это ни к чему не приведет…

– Оставьте вы свои интеллигентские принципы, сейчас не до них… Это Жарков?

Асмус отвел глаза, открыл портсигар и взял папиросу.

– Это Усольцев?

Чиркнув серной спичкой, доктор коротко прикурил.

– Не мучьте меня, – сказал он и бросил папиросу. – Давайте лучше кого-нибудь еще вскрою для вас.

– В таком случае, я вынужден просить вас отправиться в участок и сесть в погреб, – сказал Ванзаров.

– Это зачем же такие страсти?

– Надеюсь, что завтра-послезавтра я возьму убийцу, и тогда вам ничего не будет угрожать. А до тех пор у меня нет иного способа обеспечить вашу безопасность.

Асмус легкомысленно отмахнулся.

– Да ну, Ванзаров, я думал, вы серьезно.

– Я очень серьезно. Я чрезвычайно серьезно. Ладно, не хотите в погреб, тогда уезжайте немедленно. Отсидитесь недельку и вернетесь, когда все будет кончено.

– А что будет с моими пациентами? Кому я их оставляю? Нет, это невозможно…

– Ну, тогда… – сказал Ванзаров. – Возьмите хотя бы револьвер. Приставу он все равно не нужен, а мне будет спокойней.

– Голубчик Ванзаров! – Асмус приятельски ткнул его в плечо. – Вы замечательный человек. Только не перегибайте. Я вас старше лет на пятнадцать, это очень много. Но все равно мне с вами интересно. Спасибо, что так беспокоитесь за мою никчемную жизнь. Только знаете… я хоть и врач, но фаталист. Чему быть, того не миновать. И погребом с револьвером от этого не защитишься…

Ванзаров встал и пошел так запросто, как будто рядом с ним на лавочке никого не было. Асмус опешил.

– Ванзаров! Родион Георгиевич! Вы обиделись? Не обижайтесь! – кричал он вслед.

Ванзаров, наконец, обернулся.

– Вы могли бы помочь мне. Но вы отказались. Это очень плохо. Теперь мне придется тратить драгоценное время. Прощайте. Ужин наш отменяется навсегда. Я не хочу вас больше знать. А сегодня вечером возьму и напьюсь. Так и знайте.

С чем и ушел. Доктор только головой покачал. Достал новую папироску, закурил.

– Гордый юноша, – сказал он, выпуская дым. – Умный, но несдержанный. Так и норовит всех спасти. И как таких в полицию берут?

Пристав был в темноте. Темнота была повсюду. И темнота стала им. Он не знал, куда идти. Ни знака. Ни шороха. Ни звука. Глаза ничего не различали, кроме тьмы. Где же это он? Как занесло в такую даль? Пристав кричал, но ему не ответили. Он звал, но его не услышали. И смотреть некуда.

Оставили одного. Наверное, заблудился. Быть может, его ищут? Уже отправили отряд городовых на поиски. Нельзя, чтобы город оставался без пристава. Это недопустимая чепуха. Не стоять городу без пристава, это основа всего. Все на нем держится. Только вот разобрать, как он здесь очутился. Помнится, было что-то такое, что его крепко подвело. Не заметил вовремя предательства, вот его и окрутили. Тихо подбирались, пока не засунули сюда. А что здесь? Не поймешь, хоть глаз выколи.