В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва - Сергей Николаевич Дурылин

Мужик смахнул слезу, а баба всплакнула не смахиваючи.

– А мне как раз корова нужна. Сколько возьмешь?

Мужик сказал. Отец отсчитал вдвое против сказанного, вручил деньги растерявшемуся крестьянину и, велев извозчику трогать и погонять, крикнул бабе:

– А корову детишкам сведи!

Только и слышал он, уносясь на санках:

– Пошли тебе Господь…

А что «пошли», уж ветром отнесло.

Отец умел понимать, больше того: умел чуять чужую нужду.

В детстве и юности он сам испытал большую нужду. Она же ждала его в старости.

Он никогда не рассказывал про свое детство.

Не знаю, по какой причине: из-за разорения ли его отца, Зиновея Осиповича, или по проискам мачехи (она водворилась в доме, когда отцу было всего одиннадцать лет), или еще по какой другой причине, только свое отрочество и юность он провел не в отцовском доме в Калуге, а в Москве, у богатых купцов-шелковщиков Капцовых, куда был отдан в «мальчики» и где, отслужив положенный срок «мальчиком», вышел в приказчики.

Это была тяжелая школа. Дом Капцовых был известен не только своим строгим порядком, но и своей, говоря старым языком, «жестоковыйностью»: «мальчики» проходили всю школу «заушения» и «наказания», считавшегося законным и необходимым, с точки зрения педагогики Диких и Большовых. Почему считалось при этом необходимым и держать этих «мальчиков» и впро́голодь и впро́холодь, это необъяснимо, но все это горькое сиротство детской беззащитности и покинутости отцу пришлось испытать полностью. Никакого недовольства этой долей я никогда не слышал из уст отца. Наоборот, не скрывая суровости пройденной им капцовской школы, он признавал, что вынес из нее знание своего дела (шелкового) и приобрел требовательность к себе.

Помню рассказ отца, как ему, уже «молодцу» (приказчику), а не «мальчику», приходилось путешествовать с шелковым капцовским товаром на Нижегородскую ярмарку. Ездили на лошадях по Владимирке, по которой гнали в Сибирь ссыльных и присужденных к каторге. По дороге еще «пошаливали» то там, то тут, по изложинам, по овражкам и лесным чащобам; еще более, кажется, «пошаливали» на постоялых дворах, где приказчиков, ехавших на ярмарку с хозяйским товаром, опаивали сонным снадобьем, подсыпанным в вино, и одурманивали сладкою бабьей ласкою – все для того, чтобы пограбить хозяйский короб или растрясти доверенную хозяевами мошну.

Отец приучил себя смолоду не идти ни на хмельную сонь, ни на бабью ласку. Он никогда с молодых дён до смерти не брал в рот глотка вина, а тем паче водки. В первый брак, человеком уже не самой первой молодости, лет 26, он вступил девственником.

– Едучи в Нижний на ярмарку, – рассказывал он, – я не разлучался с хозяйским добром: в избах никогда не ночевал, а всегда при товаре, в повозке. Да и ночью-то, бывало, глаза заведу, будто сплю, а у самого ни в одном глазу сна нет. А в первое время, когда в «мальчиках» подростком служил, за возами с товаром шел пешком.

Ни одной копейки не тратил отец на себя – ни на вино, ни на табак. «Копейки», слагаясь в рубли, шли на приданое сестрицам; всех троих их отец выдал замуж, оставшись после отца 17-летним круглым сиротою. Из этих же копеек сложились и те рубли, на которые он открыл впоследствии, уйдя с честью от Капцовых, свое небольшое шелковое дело.

Из этих же копеек кое-что тратилось им на книги.

Отцовских книг, не считая духовных, было в доме немного, но все они были очень характерны для него. Среди них первое место занимал Ломоносов в толстом кожаном переплете. Это было «Собрание разных сочинений в стихах и прозе» в издании 1803 года – мой первый источник знакомства с одами и похвальными словами великого поэта – «испытателя натуры». Отец питал к нему глубокое уважение – и едва ли не из его уст запомнил я два стиха, выражающих все величие мироздания:

Открылась бездна, звезд полна;

Звездам числа нет, бездне дна[121].

Дальше в книгах отца были исторические романы 1830-х годов: «Рославлев» Загоскина[122] в первом издании с гравированными картинками (1839), «Клятва при Гробе Господне» Н. А. Полевого[123] (1832). У тетушки Лизаветы Зиновеевны хранилась «Шапка юродивого, или Трилиственник» P. M. Зотова[124](1839) – вероятно, также из отцовских книг.

Отец любил историческое чтение. В хороших переплетах стояли в шкафу «Рукописи о Севастопольской обороне», собранные по приказанию наследника (3 тома), и «Два похода на Балканы» кн. Шаховского. Он сам подарил брату Георгию «Историю Суворова» Н. Полевого.

Он выписывал две газеты – утром читался «Московский листок»[125] для телеграмм и текущих городских новостей; вечером из «города» отец привозил «Московские ведомости»[126] – для политики: их отец читал между обедом и вечерним чаем. Он получал их и при Каткове[127], получал и после Каткова и не позволял при себе отзываться о нем неуважительно.

Отец любил русскую военную славу, и имена Суворова, Кутузова, Нахимова, Корнилова и героев недавней турецкой войны – Скобелева, Гурко, Тер-Гукасова (героя Кавказской кампании 1877–1878 годов)[128], Лорис-Меликова[129] – были для отца дороги и заветны.

Отец был монархист, я бы сказал, спокойный монархист, совершенно чуждый какого-нибудь вмешательства в действительную политическую жизнь. На небе – Бог, на земле – царь – это для отца было истиной самоочевидной, но ничего «воинствующего» за эту истину в отце не было, так же как математику, убежденному в том, что часть меньше целого, нет надобности «воинствовать» за эту истину. В гостиной у нас висели портреты Александра III и императрицы Марии Федоровны; когда же началось новое царствование, портреты нового царя и царицы не были помещены на стену. Там по-прежнему царил Александр III. Помню искреннюю скорбь отца по случаю смерти Александра III, которого он уважал за его миролюбие и за любовь ко всему русскому.

Как уважаемый член московского купеческого сословия, отец получил приглашение во дворец на коронацию Николая II. (Я помню «царские» билеты не только для отца и матери, но и билет на шапку кучера для свободного проезда в Кремль.) Старый богатый купец А. Е. Залогин, посаженый отец на свадьбе у матери и отца, поздравил отца с «монаршей милостью», но «милостью» этой отец не воспользовался: не любя торжественного шума, он не поехал в Кремль на царский коронационный выход из дворца в Успенский собор. Вечером же в день коронации он возил нас смотреть на иллюминацию Кремля. Мы смотрели ее с Устьинского моста.

Все, что я пишу здесь об отце,