Война «невидимок». Последняя схватка - Николай Шпанов

Тихо и внутри избы, едва освещенной десятилинейной лампочкой. Углы комнаты тонут в густой тени.

Витема сидел на койке и неотрывно, до рези в глазах, вглядывался в темноту за окном. Он и сам не знал, что заставило его подняться, отбросить книгу и уставиться в эту немую черноту. А взглянув в нее, он нервно передернул плечами. Движение это было так несвойственно ему, что он оглянулся, словно испугавшись, не наблюдает ли кто-нибудь за ним здесь, в этой пустой, одинокой избушке, за сотни километров от жилья.

Витема задул лампу. Впервые за две недели жизни здесь он глядел из своего убежища в тундру, и чем дольше вглядывался, тем все более не по себе ему становилось. Помимо воли один за другим в памяти всплывали те редкие случаи, когда ему бывало страшно. И впервые он с полной ясностью осознал, что все эти случаи — их было слишком немного, чтобы он мог их забыть — связаны с работой в России. Странная, удивительная страна, населенная загадочными существами! В любой другой стране Европы Витема мог заранее более или менее точно предсказать действия своих противников. А здесь?..

Здесь ему приходится усомниться в собственном даре предугадать что бы то ни было! И в результате он, Генрих Вольф-Витема, опытнейший из опытных, старейший волк стаи, прокладывающей в мир пути «арийскому сверхчеловеку», оказался загнанным на край света, в грязную конуру, погребенную под многометровым слоем снега… Да… Всякие роли игрывал он, но впервые оказался в шкуре затравленного волка, следящего за тем, как сжимается вокруг него кольцо облавы. Опытным глазом он видит опасность, чутьем угадывает близость охотников, которые где-то здесь, в безграничных снегах тундры, бродят по его следу. Нет, лучше уж вовсе не думать, чем вспоминать такое. От таких мыслей нервы не приходят в порядок.

И чего они тянут там, в Берлине?! Неужели не было возможности прислать лодку и не заставлять его столько времени торчать в тундре?! И сколько же можно разыгрывать роль человека, прибывшего на смену скупщику пушнины?

Правда, он без большого труда убрал «предшественника» со своего пути, документы у него чистые, он, кажется, предусмотрел все возможные случайности. А между тем… Пока по земле ходит Найденов, Витема не может спать спокойно. Хорошо еще, что удалось утопить на «Марии-Глории» Житкова.

Черт ее побери, эту жизнь на вулкане! Не является ли все в ней столь же призрачным и непрочным, как этот дрожащий серебристый свет, заливающий безбрежную пустыню тундры? Когда он брел сюда, преодолевая одеревеневшими ногами бесконечные мили, горизонт казался таким далеким, что временами Витема терял веру в возможность достичь цели. Теперь же… Теперь этот горизонт подступил к самому окошку зимовья. Вот здесь, сразу за первым же бугром, кончается трепетный зеленоватый мир. А там она — холодная, страшная, безмерная и бесконечно многоликая Россия. И все неудержимо неслось туда, за близкий горизонт, в бездну: бежали серебряные блики, мчались тени, словно отброшенные крыльями летящих над тундрой огромных птиц. Снежные тучи разбегались и складывались в кошмарные видения…

Страшно, страшно, страшно!

Витема провел ладонью по лицу и закрыл глаза.

Хотел отвести взгляд от окошка и не мог. Взор притягивала к себе эта шевелящаяся, стремительно и бесшумно летящая куда-то в неизвестность тундра. С нею поднималась земля, избушка, все летело, неслось туда, в Россию…

Витема в ужасе ухватился за край топчана.

Нет, нет! Что с ним? Нужно взять себя в руки. Не то действительно можно сойти с ума в этой проклятой пустыне, в этом белом безмолвии снега и черном вое пурги. Ведь он Генрих Вольф, Гендрик Витема. Даже наедине с самим собой он должен держать голову высоко… Вот так!..

За спиной громко пробили часы. Витема оглянулся. В избе было почему-то темно, воняло смрадом выгоревшей лампы. Злобно чиркнул спичкой по коробку. От резкого движения коробок выпал из пальцев, Витема слышал, как спички рассыпались по полу. Ощупью отыскал на полке новую коробку, заправил и зажег лампу. Поглядел на часы: девять. Утро? А может быть, вечер? Не все ли равно. Черт бы ее драл, эту странную природу: круглые сутки за окном — ничего, кроме зыбкого зеленоватого серебра снега, летящего под лучами низкого месяца.

Витема потрогал чайник. Он был холодный. Хорошо бы согреть чаю, но нет, лень возиться с примусом. Он вынул из-за пазухи маленькую металлическую коробочку, в каких обычно врачи держат шприц, постучал по крышке длинным черным ногтем. Бережно взял щепотку кокаина, насыпал его на тыльную сторону руки в ямку между большим и указательным пальцами, поднес к носу и сильно втянул в себя. Так же бережно закрыл коробочку и сунул за пазуху.

Снял со стены винчестер, передернул затвор, поставил на предохранитель и, как был, не раздеваясь, повалился на койку, положив рядом с собой оружие.

Тикали на стенке часы. В такт каждому третьему удару маятника Витема со свистом выдыхал воздух. Дышал тяжело, уткнувшись лицом в грязную наволочку из цветастого ситца.

Тихо было и за стенами избушки. Тени облаков по-прежнему бесшумно мчались по тундре, то подставляя зеленоватому лунному лучу, то снова укрывая от него вспухшую высоким горбом крышу фактории.

Когда Витема проснулся, за стенами избы уже раскололась тишина. С севера, где было море, вместе с шорохом и треском потревоженного льда налетели первые удары шквалистого ветра. Тундра задымилась. Как вскинутые взрывами, вздымались и уносились в глубь материка белые клубы снега.

Удары ветра, короткие вначале, делались все более частыми и затяжными, пока не слились в сплошной беснующийся натиск. Снежная крупа со звоном ударялась в единственное еще не доверху занесенное окно избушки. Удары были так сильны, что Витема испугался, как бы не выбило стекло. Он выполз наружу и, борясь с ветром, загородил окно порожним ящиком. Сидя в избе, слушал, как трещали доски, будто по ним непрерывно стреляли из дробовика.

К ударам ветра примешался вдруг страшный вой. В этом вое были тоска, страх. Выли ездовые псы бывшего хозяина зимовья. Витема понял — собаки испуганы надвинувшимся ураганом. Он набросил малицу, надел шапку и откинул щеколду. Дверь сразу с грохотом распахнулась, вытолкав его самого в сени.

В избу ворвались стужа, снег и рев урагана. Лампа погасла, пустив к потолку струю копоти. Витема вышел на крыльцо и окликнул было собак, но тут же сообразил, что они привязаны к кольям и не смогут прийти на зов, даже если бы и услышали его. Он хотел разглядеть их, но снег залепил глаза. Удары острого ветра заставили закрыть лицо руками. Ощупью, с трудом, добрался он до собак. Они копошились под снегом, прижимаясь друг к другу. Ремни одеревенели. Ударами ножа Витема перерезал их и освободил упряжку. Сделав несколько шагов, он понял, что потерял избу, и как ни всматривался в буран, — ничего не мог разобрать. Почувствовав свободу, вся свора перестала выть и метаться. Еще плотнее сбившись в кучу, собаки стали разгребать снег и зарываться в него. Витема вспомнил: от избы он шел против ветра. Значит, возвращаться нужно было по ветру. Десять, двадцать шагов в одну, в другую сторону — ничего. Только снег, снег, снег…