Просто жизнь - Алексей Ельянов

Саня посмотрел на Петра — какова реакция? Совестно стало.

— Жалко, конечно, да ведь охота. Главное, чтоб наповал, чтобы не мучился. А я стреляю, скажу не хвастаясь, как надо. Это уж что есть у меня, то есть, стрелять могу. Что за девочками, что по зайцам, — хохотнул Саня. — Хочешь, поехали завтра? У меня точно будет машина от гаража. Дам ружье тебе, места хорошие, погода — сам видишь. Запомни главное, — сказал Саня тоном пророка, изрекающего самые главные заповеди, — стрелять только по видимой цели. Никакой шорох чтоб тебя не заставил выстрелить. Ясно? Когда подходишь к костру, к деревне, к любому месту, где люди, разряди ружье обязательно. Проверь два, три раза. Чего не бывает. Если кто спросит в лесу, с кем ты на охоте, скажи, со мной. Саня Сидоров тебе дал ружье, понял? Меня тут все знают.

— Понял, — сказал Петр, загораясь азартом.

Кто-то сказал, что мирное время плодит трусов…

Мужчине нужны выстрелы, смерть, дуэли, выстрелить в зайца или пострелять за женщинами, как изрек Саня. Без романтики, при каждодневных «надо», при нынешней усталости и суете жизни человеку важно разрядиться, это Петр понимал. Он прикинул, что может быть ему дома за долгое отсутствие, как отнесется к этому Анюта; сердце щемило, совесть нашептывала, что это все-таки побег, но ум оправдывался, находил вполне весомые аргументы: «Подождет, потерпит, ничего такого не случится… это в первый раз, это даже хорошо — мужчина займется своим делом, а женщина своим… Позвоню, объясню… Друга встретил, от смерти спасся…»

Лихое, опьяняющее чувство свободы, мужской дружбы охватило Петра. Тайна, опасное дело манили его.

— Давай по-быстрому развезем продукты и ко мне, — заторопился Саня.

Разговор уже пошел деловой. Машина бежала неспешно. Заезжали охотники в детские сады, разгружались — кому подсолнечное масло в канистрах, кому сахарный песок в мешках. Разгрузились, набрали всяких объедков для собак: на троих нужно, оказывается, два ведра еды каждый день. Поехали к Саниному дому.

Над морем огненные слоеные облака — фиолетово-бордовые. Красота такая, что и не передать, никакой фотопленке не запечатлеть всех тонов и полутонов света, очертаний, а главное — настроения. Неправдоподобная красота.

Петр и Саня переглянулись. Поняли, что говорить об этой красоте не надо.

— Переночуешь у меня, уйдем на зорьке, — бросил Саня.

— Я тоже так думаю, — согласился Петр. — Только вот как твоя жена, не помешаю?

— Да ты что! У меня жена знаешь какая… — похвастался Саня. И в этом хвастовстве была такая уверенность, надежность, такое право на свою волю, такая уверенность, что все поймется как надо, не осудится, а Петр, хоть и не хотел ударить в грязь лицом, все же не сумел как следует объяснить всю сложность своих домашних обстоятельств.

— Если жена не поймет тебя с полуслова, звонить да объясняться — хуже не придумаешь, — сказал Саня. — Может, потерпит? Завтра заявишься с зайчатиной, и простит ка радостях. Ну, мастер, думай. Мой дом тут недалеко.

Трудно было идти на попятную. «Поймет, подумает, что я у друзей…» — уговаривал Петр себя, а сам чувствовал, что домой не вернется, слишком далеко зашел, заехал… Свобода и охотничий азарт манили непреодолимо.

— Ладно тебе переживать, обойдется, — махнул рукой Саня и выдал свою излюбленную присказку: — А что, а ни фига и не будет до самой смерти. А нам надо в лесу поорать для разрядки международной напряженности.

После рабочего дня надо было поставить машину в гараж. Уже стемнело, зажглись лампочки на столбах, освещавших большую площадь перед автопарком.

— Ты подожди тут, я скоро, — сказал Саня.

Петр выпрыгнул из кабины, его окружили высокие сосны, притихшие в легком холоде первых заморозков.

Петр ходил, энергично двигался, чтобы не замерзнуть, смотрел на въезжающие в гараж машины, слушал веселые переговоры шоферов, вспоминал громогласного Титова и свою заводскую работу, сожалея о том, что ушел от нее, и все-таки понимая, что больше никогда не вернуться к прежней жизни: как бы ни было плохо, неприютно, безнадежно, какие бы выгоды ни сулило любое другое дело — он пойдет своим путем, и это навсегда, как навсегда теперь он с Анютой. Ее каждый день надо защищать в этом холодном, бесприютном мире. Сгущается темень там, за дымкой электрического света. Каким радостным был днем, при солнце, этот еловый и сосновый лес, это высокое небо, и как тревожно все теперь. Но вслед за ночью будет утро.

— Надо поспешать в магазин! — крикнул вдруг появившийся Саня.

От автопарка побежали бегом, перебрались через какую-то заброшенную линию, где стояли старые товарные вагоны, и прямиком направились к станции Зеленогорск, где светилась бледная лампочка под козырьком.

Вот и очередь. Мужики пьют пиво, курят, судачат. Всем хорошо, все пришли после работы, «с устатку» цедят терпкую, пенистую влагу. Сане и Петру тоже выдали в окошечко по кружке. Саня достал воблу с королевской небрежностью, понимая, что сейчас ей тут цены нет. Петр начал чистить рыбу медленно, вдумчиво, содрал шкуру, начал делить.

— Кто же так рвет рыбу, мастер, — сказал Саня. Рыбка в его руках начала разрываться с хвоста по хребту вниз — брюхо в одну сторону, хребтина в другую, красиво и просто. Никогда Петр такого не видел, хоть и побывал у самих поморов, о чем и поговорил, похвастался немного возле ларька. За компанию, конечно, потому что в такой обстановке никто сольного выступления долго слушать не станет. Если ты хоть мало-мальски понимаешь, что к чему, больше двух-трех фраз не говори. Брякнул, дай другому выразиться. Сюда ведь люди пришли не только пиво пить.

Однако долго стоять у пивного ларька нет времени, надо выспаться перед охотой. Все наспех, все бегом, но с наслаждением…

— Ну, вот и пришли, — порадовался Саня. — Это мой барак. Иди по камешкам, не оступись.

Низкий дом, действительно похожий на барак, приятели огибали, ступая по камешкам, брошенным в лужу. Первым шел Саня, за ним Петр. Услышал повизгивание собак, разглядел в полумраке вольер и двух псов, они размахивали хвостами, прыгали радостно на стенку вольера.

— Завтра, завтра, — бросил Саня. — Чуют, — сказал он и похвастал знанием литературы: — Я как Троекуров, с псарней.

Петр еще не мог осознать, что происходит вокруг, а что в нем. Он и радовался, и удивлялся, и прислушивался, и приглядывался, и охотно шел навстречу неизведанному.

Вошли в сени, по двум приступочкам в кухню: светло. Из соседней комнаты выглянула женщина, полная, озабоченная, наспех зачесаны волосы, полураспахнут халат. Петр сразу понял — гостей не ждала, занимается домашней приборкой, наверно сама пришла недавно с работы, а быть может, у нее еще и маленький ребенок. Взглянула на мужа быстро, с вопросом и укором и с тем еще властным требованием ответа, который говорил о том, что в доме она главная, что слишком много накопилось к мужу претензий, но вот снова надо будет промолчать, чтобы не поставить его в неловкое положение перед незнакомым человеком. А Саня, чувствуя все это, с игривой поспешностью представил:

— Люба, знакомься. Дружок с бывшей работы, Петька. Чуть было не задавил я его, да вот теперь на охоту пойдем, зайчишек погоняем.

— Проходите в комнату, раздевайтесь, — сдержанно сказала Люба и подошла к плите, на которой стояло эмалированное ведро и парило.

Петру было неловко, что он так вот внезапно ворвался в чужую жизнь что сейчас с обычной мужской бесцеремонностью они с приятелем займутся своим делом, ужином да разговорами, а Люба станет им что-то подавать, делая вид, что ничего особенного не произошло, и потом будет продолжать убираться, смущаясь и сердясь.

— Давай, давай, — подтолкнул Саня. — Пошевеливайся, у нас тут все попросту.

В комнате стояли двуспальная кровать, телевизор на ножках, обеденный стол. Петр сел к столу, сердясь на себя, что согласился остаться, но немного успокоился, когда подумал, что вот так же и к нему мог бы приехать Саня, и тоже было бы не ко времени, но ничего не изменишь — дело житейское, и это даже хорошо, что Саня не побоялся жены, решился, значит, пригласил от души.

Сидел Петр за столом, рассматривал дом украдкой. «И у Сани, как и у меня, — ничего особенного». Дом старый, барачного типа. Летом жарко, зимой холодно. Стены тонкие, уюта мало, ничего тут не сделаешь, как ни прибирайся.

Петр вспомнил каждодневную борьбу Анюты за уют м чистоту в маленькой комнатке. Петра удивило это врожденное чувство женской чистоплотности, желание вымести, вычистить, выстирать все до блеска. Эта постоянная, нудная борьба часто наталкивается на мужское сопротивление: «А, не все ли равно, как…» Из-за этого бывают мелкие стычки, в сущности никчемные, досадные. Петр по-особому это понял здесь, в чужом доме: «И чего мы упираемся понапрасну с такой обидой, как будто бы отстаиваем какое-то особенное свое мужское право… Вот как полезно, Аннушка, бывать в гостях — сам себя устыдил», — подумал Петр, словно бы оправдываясь уже в который раз, за свое внезапное исчезновение.