Мать порядка. Как боролись против государства древние греки, первые христиане и средневековые мыслители - Петр Владимирович Рябов

но отсюда следует, что… должно быть тотальное государство, которое нарушает и отменяет все права человека, и которое всегда право! Привет якобинству и большевизму и фашизму!

Но был такой мыслитель, всем вам известный, и Неттлау не без основания говорит, что если кто-то из просветителей и был близок к анархизму, то это вовсе не Вольтер и не Монтескье, и не Руссо, а – Дени Дидро. Великий лидер «Энциклопедии», парадоксальный писатель, глубочайший мыслитель совсем неглубокого Французского Просвещения и его (само) критик.

Я недостаточно хорошо знаю идеи Дидро, но всё-таки позволю себе на него сослаться. Дидро наиболее либертарен из французских просветителей. Вот Неттлау приводит цитату из книги Дидро: «Природа не создала ни слуги, ни господина. Я не хочу ни давать, ни получать законы». То есть со свободой несовместимо подчинение, рабство не законно. Опять же, я не говорю, что это анархизм, но это несомненно что-то анархическое. Мы говорим о протоанархизме, об определённой идее, контексте и генезисе анархизма, его вызревании, – и тут всякая либертарная идея важна и всякая фигура важна. Дидро не совсем либерал, он выступает против якобинца Руссо. Дидро вот так высказывается: «Природа не создала ни слуги, ни господина. Я не хочу ни давать, ни получать законы». Я, и всякий анархист, легко подписался бы под этим высказыванием. То есть по природе люди равны, и не должно быть власти. Вот некоторые мысли Дидро, заслуживающие упоминания в контексте протоанархизма.

И мы с вами подходим к величайшему событию эпохи – к Великой французской революции.

Но прежде, чем непосредственно перейти к Французской революции, я хочу остановиться на ещё одной странной фигуре, очень загадочной во всех смыслах, мифологической, яркой, трагической. Это Жан Мелье. Есть очень много всяких протосоциалистов, социалистов, либертарных социалистов, левых революционных либералов и прочих. Если говорить о протоанархизме, то вот есть такой человек – Жан Мелье. Это ещё очень задолго до Великой французской революции. Годы его жизни – 1664–1729. То есть, как видите, он умер за 60 лет до того, как парижане пошли крушить Бастилию.

Всё у него странно. Представьте-ка себе: сельский священник (!), живший очень бедно, скромно, который при этом был воинствующим атеистом (уже само по себе это такой оксюморон – священник-атеист убеждённый!), который во время проповедей пытался встать на защиту своих крестьян. И который, по некоторым легендам, (но это спорно – я читал разные книжки, разные версии)… И вот есть красивая и жуткая версия, что в конце концов на почве контраста между своими внутренними убеждениями, которые были совершенно революционные, анархические, атеистические, и своей внешней жизнью священника, зависимого от епископа, вынужденного выполнять все обязанности священника, он вроде бы даже покончил жизнь самоубийством в 65 лет на почве такого раздвоения идентичности.

Но при этом он оставил написанную им книгу. Книга эта огромная, по-моему, аж в трёх томах она выходила, и называется она просто – «Завещание». Эта книга не пропала. Её начали в сокращении издавать Вольтер, французские просветители. Потом её переиздавали во время Великой французской революции. Книгу написал священник, который не верит в Бога, желает революции, уничтожения государственности и частной собственности, и который кончает с собой! Но при этом написал большую-большую книжку. И, без сомнения, можно сказать, что его идеи, в общем-то, в анархистском духе. Вот он, например, пишет: «Сущность государства – это организованное насилие, это тайная система по поддержанию собственности». Власть и собственность. Ключевая идея анархизма – это идея тождества власти и собственности, эксплуатации и управления. Нельзя уничтожить одно, не уничтожив другое. Вот Жан Мелье как раз считает, что это взаимосвязано. Он очень много пишет в этих трёх томах о том, как тяжело живётся крестьянам, как врут священники. У него на разные темы есть яркие и резкие высказывания. Но власть преступна, создаётся путем преступления, поддерживая частную собственность. Необходимо разрушить государство, разрушить церковь, ликвидировать частную собственность. Всё это звучит довольно абстрактно.

Жан Мелье не был, в отличие от Уинстенли, связан с каким-то движением. Он жил таким отшельником, и максимум, что он мог, – это поднимать голос в защиту своих крестьян, и то ему за это давали по шапке. Один раз он выступил с очень скромной речью: сказал, что хотел бы, чтобы сеньор такой-то не обижал крестьян. И вот за это его епископ очень сильно ругал. В общем, вот такая интересная и трагическая своим раздвоением, своим одиночеством и гневным бессилием фигура, связавшая критику официальной церкви, власти, собственности, призывавшая к революции за шестьдесят лет до того, как революция началась. Жан Мелье, надо его упомянуть.

Опять же, трудно сказать, что это стопроцентный анархизм. Там всё еще слишком смутно, туманно, абстрактно. Но всё-таки эта идея отождествления власти и собственности, и идея их ниспровержения довольно чётко и недвусмысленно проводится в «Завещании».

Теперь мы переходим собственно к Французской революции. Но я надеюсь, вы от меня не ждёте, что я вам за пять минут расскажу, что такое Великая французская революция? Понятно, что это величайшее событие эпохи, в котором смешалось множество процессов: и социальных, и политических, и культурных, и экономических.

И, как всякая революция, она была невероятным порывом к свободе, к тотальной эмансипации человека, и поднимала такие пласты культуры, такие вопросы общественные поставила (ну, то есть, всякая революция, если только это не возня на уровне элит, где просто кто-то кого-то подсидел или придушил, ставит такие вопросы; тем более – Великая Революция). Мне глубоко, как анархисту, близок кропоткинский взгляд на революцию. То есть революция – это не когда ночью пришли, взяли Зимний и уселись в нём. Революция – это когда невозможное становится возможным. Революция – это когда самоорганизуются массы, когда пробуждаются личности, когда меняются базовые ценности, когда существующие порядки делегитимизируются. И в этом смысле Великая французская революция (растянувшаяся во Франции в столетнюю цепь революций – до Коммуны 1871 года, и перекинувшаяся на весь Старый Свет и часть Нового Света) ставит множество вопросов.

И в ней много и прекрасного, и ужасного, и симпатичного, и драматичного.

Ну, например, именно в ней наконец-то становится острым и видимым для всех женский вопрос. В Английской революции даже левеллеры и диггеры не считали женщину вполне человеком. А во Французской революции – да: выступают женские революционные клубы, выступают активистки, начинающие поход на Версаль! Возглавляющие партии, говорящие с трибун, разящие тиранов словом и кинжалом. Какие фигуры, какие изумительные революционерки: Теруань де Мерикур! Мадам Ролан! Мадам де Сталь! Шарлотта Корде! Люсиль Демулен!.. Они врываются в историю и начинают