Содом и умора - Константин Кропоткин

Он нагадил прямо на кухонный стол.

Марк впервые поднял на Вируса руку, Кирыч отказался есть на кухне, а я созвал экстренный семейный совет.

— У меня аллергия! — вдохновенно врал Марк.

— Я работаю! — говорил Кирыч.

— А я что макраме плету? — вопил я.

— Вау! — осуждал Вирус, мотая из стороны в сторону кудлатой мордой.

Да, крику тогда было много, а толку мало. Ни дать, ни взять Государственная Дума бюджет делит. Каждый гнул свою политику, напрочь забыв про политес.

Где-то через час мы нарисовали график. Кирыч вывел наверху тетрадного листа «Расписание псовой охоты» (название мое, одобрение — дружное), а внизу заштриховал клеточки в три цвета. Согласно плану он выгуливал Вируса в черные дни, я — в синие, а Марк — в красные.

Как это часто бывает при торжестве демократии без протестов не обошлось.

Делая бровки сердитым домиком и беззвучно шевеля губами, Марк вновь и вновь пересчитывал клеточки, но ошибки не находил. Все было по честному. Смен было поровну.

— Что же мне теперь и не уйти никуда? — наконец заквохтал он, устав от арифметики. — И не встретиться ни с кем? Сиди дома, как пес цепной?!

— Бери Вируса с собой! — предложил я.

— Вау! — радостно согласился Вирус, предвкушая еще один плодотворный визит на помойку, где водятся роскошные болонки.

Ему нравилось выгуливать Марка. Из нас троих он был самым слабосильным.

— Но я… — Марк хотел было опять заныть, но осекся, заметив брезгливую гримасу Кирыча.

Он смотрел на пятно на столе, которое еще недавно было кучей.

Смеркалось. Холодало. Говорливая собеседница утомила, и я перестал даже поддакивать. Только очами тяжело поводил, сам себе напоминая страшилище из какой-то сказки и искренне желая, что морок скоро кончится. Вот подскочила бы эта тетка, да и зависла в воздухе, будто воздушный шар. А я ткнул бы ее легонько в клетчатый бочок, она и лопнула. Сдулась.

— … надо ведь, маньяком оказался троюродный брат ее подруги. Ни за что не догадаешься! — рассказывала Нелли последние похождения Лампы, не подозревая о моих кровожадных планах.

— Как интересно, — вставил я, не сразу поняв, что ввиду она имела не собаку, а ее литературную тезку.

— Ай-яй-яй! — вдруг заверещала любительница иронических детективов.

С легкостью, неожиданной для стольких килограммов, Нелли отскочила в сторону, открыв моим глазам прелестную картину.

Вирус оседлал Лампу.

— Она у меня еще девочка, — растерянно сказала Нелли, глядя на тела, слившиеся в любовном экстазе.

— Была, — сказал я и, не особо усердствуя, добавил. — Фу!

Вирус соскочил на землю и завизжал, как резаный. Лампа тоже взвыла. Собаки рвались в разные стороны и орали так, что будь на дворе лето, то с деревьев нас запросто посыпался дождь из оглушенных птиц.

— …Что делать-то! — взрыднула Нелли, глядя на черно-белое чудище, которое, пытаясь разорваться пополам, стенало в две глотки и скребло землю восемью лапами.

— Ничего, — сказал я. — Ничего тут уже не сделаешь. Поздно.

Сила, которой прелюбодеи были притянуты друг к другу, доказывала, что пройдет совсем немного времени и на свет появится выводок маленьких ламповирусов. Почувствовав себя без пяти минут родственником Нелли, я не очень обрадовался, но тем не менее хихикнул.

Виной тому была мысль, которая просилась в заголовок этой истории.

Я придумал Вирусу новую кличку.

Раб Лампы.

ЖЕНСКОЕ СЧАСТЬЕ

Погода стояла сумрачная, отчего в комнате было, как погребе: темно, сыро и неуютно. Настроение было под стать. Нет, я не из тех чувствительных истероидов, что каждую тучку воспринимают, как личное оскорбление, просто трудно радоваться жизни, когда на диване напротив сидит вечная девушка Лилька говорит чепуху.

Она пребывала в унынии, что очень неприятно. Оснований на то у нее не было, — что неприятно вдвойне и мне хотелось взять ее за худые плечики и как следует потрясти. А лучше сказать: «Да оглянись же ты, дура! Неужто не видишь ничего!». Но, не зная с какой стороны подобраться, я молчал и слушал.

— …Морщины вылазят, грудь обвисает. Так и состарюсь одна, — сеяла Лилька противным сереньким дождиком…

— Осталось только кота завести, — согласно кивнул я.

— Зачем?

— Чтобы ни у кого никаких сомнений не осталось, — заявил я. — Одиноким девушкам на пенсии полагается кот, которого надо звать «Мурзиком», закармливать дорогими кошачьими консервами, а на ночь брать с собой в постель, как грелку. А еще лучше трех котов. Так даже самый глупый человек на свете не примет тебя за довольную жизнью пожилую даму.

Лилька с ужасом глядела на меня, словно будущее, которое я настрогал из настоящего моей двоюродной тетки, также неминуемо, как завтра, а за пазухой я прячу выводок котят, ждущих своих имен, консервов и мест на лилькиной кровати.

Эмоция, впервые за последние полчаса выраженная свежо и внятно, приободрила и я даже пожалел, что котят под рукой нет. Впрочем, щенки бы тоже пригодились. «Черт, хоть бы она поскорее родила», — подумал я, вспомнив про обесчещенную Вирусом пуделиху и впервые этому обстоятельству радуясь. Если Лилька и дальше будет ныть, то я точно выпрошу для нее парочку ламповирусов.

— Я с тремя не справлюсь, — предупредила Лилька.

— Справишься, — махнул рукой я. — Вон Таня трех парней одна воспитывает и ничего. Цветет и пахнет. В прошлое воскресенье опять детей у нас оставляла. Даже Гошку приволокла, чтоб, не дай Бог, не заявился не вовремя.

— Зачем? — спросила Лилька.

— А ты хочешь, чтобы она привела любовника в дом, где дети? — спросил я. — Гошка и так в стрессе. Ему школу заканчивать, а тут еще жениться хочет на матери своего ребенка. Он таниному кавалеру ведь и в лоб дать может. Гошка в прошлый раз бывшего отчима так стукнул, что тот бежал и плакал «помогите».

— Какой невоспитанный ребенок, — голосом строгой учительницы сказала Лилька.

— Ничего себе ребенок! — воскликнул я. — У него уже подруга беременная, а ты — ребенок. Знаешь, какие у него кулаки?!

Вспомнив про гошкины руки, я благодарно улыбнулся. В свой последний визит, пока Марк распевал с Моськой гнусавые песни, а Петька тиранил Вируса, старший сын Тани починил холодильник, который мы уже собирались выбросить на помойку, как советовал слесарь из домоуправления. Правда, слесарь был пьяный, но трезвым дядя Паша никогда не бывает, а с работы его еще не выгнали, из чего мы сделали вывод, что приговор, вынесенный дряхлой «Бирюсе», верный и обжалованию не подлежит.

Вывод был неправильным. Гнать надо в шею таких ремонтников, а вместо них брать молодых работящих юношей, на которых приятно смотреть, а разговаривать с ними — одно удовольствие. Если, конечно, не поднимать вопросов о ранних беременностях и контрацептивах. Я, например, узнал много любопытного про американских футболистов, один из которых (почему-то из Японии), в ранней молодости снимался в кино про голубых и теперь публично в этом кается, потому что в футболе педиков не любят. Да, так Гошка и сказал, «педики», но потом засмущался и стал глядеть куда-то мимо меня, будто это он снимался в порнофильме, а я был всей американской общественностью, перед которой ему надо срочно оправдаться.

— …Бог знает что, — пока я думал о постороннем, Лилька осуждала. — Трое детей на руках и туда же. Мать называется.

— Своих заведи, а потом воспитывай, — огрызнулся я.

Меня устраивает танина жизненная позиция. По крайней мере, она не бряцает своим воздержанием, как какая-нибудь Мария Львовна. Работая в препохабнейшем журнале, бухгалтерша тем не менее не устает хулить развращенность нынешней молодежи. Думаю, что ловко уклоняться от налогов она научилась именно на панели. Сутенер — это тебе не налоговый инспектор. Так я ей сказал. Ой, что она мне тогда наговорила! Если кратко: «Гореть мне в аду». Нет ничего злее Марии, в которой распознали магдалину.

Но вот от Лильки я такого не ожидал.

Ее можно упрекнуть за унылый вид, излишнюю худобу, отсутствие вкуса, некрасивость, в конце-концов. Но она уж точно не ханжа.

Лилька просто немного несчастна.

Будешь тут счастливой, если ее последний роман с неким ученым-физиком, случившийся еще год назад, закончился пшиком. Ученый дядя прошмыгнул мимо распростертых лилькиных объятий в руки коллеги по лаборатории, по заявлению Лильки, такой же страшной, как и он сам.

— Женился даже, — жаловалась она тогда.

Я мысленно дрейфовал от негодования к жалости, а, Лилька, тем временем, наливалась обидой.

— …Я с тобой, как с другом, как с бывшим коллегой, как с человеком, а ты… — сказала Лилька и захлопнула рот, давая понять, что теперь из нее слова и клещами не вытянешь.