Воющие псы одиночества - Александра Маринина

Они не обязаны. Они не должны думать о ее удовольствиях и желаниях. И все-таки они думают. Наступают себе на горло, готовятся провести ночь с валидолом под языком, лишь бы ей было хорошо. Господи, папа, мама, как я вас люблю! В этот момент Гена с его гитарой, длинной челкой, стильной рубашкой и сладким голосом показался Элле таким глупым и таким ненужным, а тот странный парень, что сидел за стенкой, на кухне, и варил для нее макароны, таким близким и таким необходимым… К черту поход, у черту костер с песнями и лирические сопли, она не уйдет отсюда, пока ее пинками не выгонят, она не пожертвует ни одной минутой пребывания рядом с Назаром.

- Нет, папа, спасибо, но я подумала, что лучше я и правда дома останусь. Завтра воскресенье, пойдем куда-нибудь все вместе, мы Андрюшке давно обещали в зоопарк сходить. А потом в кафе-мороженое. Хорошо?

- Хорошо, конечно, - в голосе отца послышалось облегчение. - Андрюшка будет рад. И мы с мамой тоже, давно мы никуда всей семьей не выбирались. Когда ты придешь?

- Попозже. Я на дне рождения. Вы не волнуйтесь, не ждите меня, здесь совсем близко, и меня проводят.

- Кто? - отец снова заговорил строго, даже требовательно.

- Да здесь полно ребят, папуля, весь наш бывший класс.

Элла врала легко и уверенно, даже сама от себя такой прыти не ожидала.

- Ну ладно, - он окончательно успокоился.

Она вернулась на кухню, где Назар уже растапливал масло на сковороде и резал толстыми ломтями «Любительскую» колбасу.

- Как дела? - спросил он, не оборачиваясь.

- Позвонила домой, сказала, что никуда не поеду.

- От сердца оторвала? - насмешливо бросил Назар. - С кровью выдавила из себя отказ?

- Ты знаешь, как ни странно, нет. Все было легко, как будто только так и может быть. Я даже удивилась.

Он повернулся к ней, в одной руке нож, в другой - круглый аппетитный ломоть темно-розовой с белыми кружочками жира колбасы, и неожиданно запел немного скрипучим высоким голосом:

А я по улице иду как хочу,

А мне любые чудеса по плечу,

Фонари свисают - ешь, не хочу,

Как бананы в Сомали.

Элла расхохоталась весело, от души.

- Это что еще за классика русского романса?

- Никогда не слышала?

- Нет.

- Ну вот, а туда же, авторская песня, гитара, костры… Слушай, пока я добрый:

У окна стою я, как у холста,

Ах, какая за окном красота!

Будто кто-то перепутал цвета,

И Неглинку, и Манеж,

А над Москвой встает зеленый восход,

А по мосту идет оранжевый кот,

И лоточник у метро продает

Апельсины цвета беж…

Потом они вместе жарили колбасу, промывали макароны кипятком и пели хором про «кожаные куртки, сброшенные в угол», про атлантов, которые «держат небо на каменных руках», и про товарища Парамонову, которая, как известно, в это время пребывала за границею.

Потом они жадно и с удовольствием ели, потом Назар угощал ее кофе, сваренным каким-то особым способом, потом в сумерках, не зажигая света, снова пели все, что могли вспомнить. А потом как-то так получилось… Ну, в общем, получилось. Элла в какой-то момент поняла, что очень этого хочет, и когда оно случилось, была на седьмом небе от счастья.

А потом оказалось, что уже почти одиннадцать часов и нужно идти домой. Назар проводил ее до подъезда, на прощание легонько сжал ее плечо, и она, очумевшая от случившегося, окрыленная и полубезумная, взлетела по лестнице и вошла в лифт. И только дома вспомнила, что Назар ничего не сказал на прощание и даже не попросил номер ее телефона.

Но это ничего, думала, засыпая, счастливая Элла, он знает, в каком доме и в каком подъезде она живет, найти ее не составит труда, тем более он же в милиции работает, свое имя и фамилию она ему назвала, так что нет проблем. Уже завтра, ну в крайнем случае послезавтра он ей позвонит. Или даже еще лучше - придет с огромным букетом цветов. Она познакомит его с родителями, против такого кавалера они возражать не будут, взрослый парень, двадцать три года, высшее образование, лейтенант милиции, не обормот какой-нибудь.

Но ничего не произошло ни завтра, ни послезавтра, ни через три дня, ни через неделю. Начались каникулы, в институт ходить не нужно, и Элла целыми днями простаивала у окна в надежде увидеть его. Иногда видела. Назар шел домой или, наоборот, из дома. Иногда один, но чаще - с красивой, модно одетой девушкой. Сердце Эллы сжималось в тугой комок, а потом взрывалось изнутри и разлеталось во все стороны маленькими жалкими кусочками. Она вспоминала свою мимолетную обиду, когда в самом начале их знакомства Назар предположил, что она может плакать из-за парня, который вовремя не позвонил. Тогда ей казалось, что она никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не стала бы из-за этого расстраиваться. Как же она ошибалась! Элла продолжала надеяться и ждать, потому что не знала точно, что это за девушка идет время от времени рядом с Назаром, может, соседка, которой с ним по пути, или родственница, приехавшая в Москву в отпуск, или еще что-нибудь такое же неопасное и необидное. Она стояла у окна и ждала, слава богу, родители целыми днями на работе и не видят ее, а Андрюшка еще слишком маленький, чтобы что-то понимать и задавать неудобные вопросы.

Примерно через месяц, в субботу, она увидела, как к дому, где жил Назар, подъехали две «Волги», из одной вышли две средних лет женщины и один мужчина, а из другой - Назар в черном костюме и та самая девушка в белом свадебном платье. И еще двое, парень в милицейской форме и молодая женщина.

Элле показалось, что она умирает. Она никому ничего не могла рассказать, она просто легла в постель и проболела до сентября, до начала занятий в институте. Родители приглашали к ней самых лучших врачей, но никто так ничего и не понял и диагноз не поставил. Слово «депрессия» во второй половине шестидесятых было еще не в ходу, а общесоматические заболевания с состоянием нервной системы и психики никак не связывались.

Осенью родители велели Элле съездить в музыкальный магазин на Неглинной, купить Андрюше папку для нот: его отдали в музыкальную школу. Едва миновав Большой театр и свернув в сторону Неглинной, Элла вспомнила смешную песенку про «Неглинку и Манеж», и расплакалась прямо на улице. Ей теперь все время было больно. Купить папку она так и не смогла, она просто не дошла до магазина. Дома наврала, что ей стало плохо в метро, она отсиделась в вестибюле и вернулась, не рискнула ехать дальше. Родители, с учетом недавней такой непонятной и длительной болезни, поверили, пожалели, уложили в постель, принесли горячего сладкого чаю и вазу с фруктами - яблоки, груши и гроздь бананов. Бананы в то время были большой редкостью, и Николай Михайлович, которому эти бананы подарил коллега, вернувшийся накануне из загранкомандировки, искренне радовался, что может побаловать детей экзотическим фруктом. Элла увидела зеленовато-золотистые плоды и забилась в истерике, закончившейся судорогами и рвотой. «Фонари свисают - ешь, не хочу, как бананы в Сомали…»

Она не винила Назара, не считала, что он поступил плохо, потому что помнила его слова: «никто никому ничего не должен». Да, ей хотелось бы, чтобы он позвонил, пришел, чтобы искал встречи с ней, чтобы между ними установились долгие и прочные отношения. Но он ей этого не должен. С этим было трудно смириться, но за длинные летние дни, проведенные у окна, Элла столько раз воспроизводила в памяти их встречу, каждое сказанное слово, каждый жест, каждую пропетую вместе ноту, что постепенно свыклась с теми идеями, которые он пытался ей внушить. Она признавалась себе, что поняла далеко не все, и далеко не со всем она согласна, и даже то, что никто никому ничего не должен, кажется ей сомнительным и спорным. Но Назар думает именно так, и с этим ничего нельзя поделать.

Постепенно она успокоилась. На Неглинке, бывать перестала, но от Манежа деваться было некуда, Институт стран Азии и Африки находился в аккурат напротив него, на проспекте Маркса, рядом с юридическим факультетом и Первым медицинским институтом. К Манежу Элла притерпелась, Неглинку избегала, бананы не ела.

Через год ей показалось, что все прошло. За ней ухаживали юноши и молодые люди, она ходила с ними в кино и театры, успешно училась, осваивала три языка, съездила на стажировку, получила распределение во Внешторг, познакомилась с будущим мужем, сразу после свадьбы уехала с ним в Индию. Она была уверена, что все позади, но уже через полгода поняла, что никуда ей не деться от Назара с его внимательными глазами и странными разговорами. Сексуальные впечатления от той единственной встречи смазались, стерлись, интимные детали Элла помнила плохо, потому что по неопытности и от переполнявшего ее душевного восторга мало что могла различить и понять. Было просто хорошо, и все. Ей и с мужем было хорошо. Возможно, даже лучше, чем с Назаром. Однако когда она попыталась завести с ним разговор о конфликте и выборе, муж ее не поддержал. Он не понимал, чего она от него хочет, и ему не было интересно. Она попробовала еще раз, но результат оказался тем же. Со временем она привыкла мысленно разговаривать с Назаром, он стал ее постоянным собеседником, особенно по ночам, когда Элла бодрствовала, а все спали, и говорить было все равно не с кем.