Под кожей - Мишель Фейбер

Иссерли намазала паштетом еще один кусок хлеба, наложила себе в миску зеленых овощей, которыми угощался Енсель. Решение принято: начиная с этого дня, она будет выезжать на дорогу только сытой, дабы никогда больше не обращаться вдали от дома в жертву унизительной голодной беспомощности. Она выпила полную чашку воды и почувствовала, как разбухает ее желудок.

— Мы слышали, сюда могут прислать еще одну женщину, — выпалил вдруг заплесневелый и сконфуженно захихикал под свирепым взглядом Иссерли.

— Жди-жди, может чего-нибудь и дождешься, — посоветовала она.

Заплесневелый заморгал и уткнулся рылом в кувшин с эззиином, но запугать Енселя оказалось не так просто.

— Но что если они и вправду пришлют кого-то? — задумчиво поинтересовался он. — Это сильно изменит твою жизнь, ведь так? Тебе, я думаю, было здесь одиноко все это время. Такая огромная территория, а обрабатывать ее, кроме тебя, некому.

— Я справляюсь, — бесстрастно произнесла Иссерли.

— И все-таки, что может быть лучше дружбы, верно? — настаивал Енсель.

— Об этом мне ничего не известно, — уведомила его Иссерли.

Она покинула столовую и через пару минут была уже на поверхности.

Иссерли вела машину по А-9, вглядываясь в белый туман, который накатывал на нее с уже ставшего незримым горизонта. На самом шоссе еще сохранялась неплохая видимость, однако поля по сторонам от него наполовину скрыла дымка, силосные башни тонули в ней, коровы и овцы смиренно позволяли туману заглатывать их. Приливные волны белой мглы плескались о муравчатые берега дороги.

Вот и еще одно, чего Амлис Весс не увидел, а ведь, наверное, пошел бы ради этого на убийство. Облака, опускающиеся на землю. Чистая вода, плывущая по воздуху, точно дым.

При всех его привилегиях, красоте и неизувеченности, Амлис не знал и не видел миллионов чудес. Сейчас он был возвращающимся домой принцем, однако королевство его походило, в сравнении с владениями Иссерли, на груду шлака. Даже люди Элиты, защищенные от наихудших мерзостей, смахивали на узников, рассаженных по роскошным клеткам: каждый проживал свою жизнь, не успев и вообразить красоту, которая что ни день обступала Иссерли. Все, чему они посвящали себя, было заперто в стенах домов и запечатано сверху крышами: деньги, секс, наркотики, непомерно дорогая еда (десять тысяч лиссов за филе воддиссина!). А все иное, способное отвлечь их от страшного одиночества, мрака, разложения, таилось, ожидая, за тонкими скорлупками их домов.

Здесь же, в личном мире Иссерли, все было наоборот. Происходившее внутри домов — песчинок под огромным небом — никакого значения не имело; жилища водселей и сами они были просто-напросто крошечными раковинками и мелкими моллюсками, разбросанными по дну океана светло-синего кислорода. Ничто из совершавшегося на земле не могло сравниться с величием того, что совершалось над нею. Амлис понял это, несколько часов проглядев в небо, но затем ему пришлось оставить все позади; она, Иссерли, совершила жертвоприношение и получила в награду целый мир, навеки.

Нельзя допустить, чтобы здесь появился кто-то другой, сказала она себе.

Впереди показался стоявший на ее стороне дороги стопщик, с надеждой махавший рукой каждому, кто годился на роль, исполнить которую, возможно, решится она. Иссерли сбавила скорость, чтобы получше приглядеться к нему. Шедшая за нею машина взревела и загудела, требуя уступить ей дорогу. Иссерли оставила ее без внимания. Пусть негодует, сколько захочет, только бы не подсадила стопщика, пока она принимает решение.

Стопщик оказался крупным, одетым в один лишь костюм — пальто отсутствует, голова не покрыта. Не лысый, совсем напротив: с ореолом седых, раздуваемых ветром волос. Стоял он рядом со знаком, гласившим: P, давая водителям понять, что, остановившись ради него, они ничем рисковать не будут. Вот почти и все, что успела приметить Иссерли под рев и гудение задней машины.

Миновав стопщика, она свернула, чтобы пропустить разгневанный автомобиль, на парковку. Разумеется, стопщик решил, что остановилась она ради него, но Иссерли никаких обязательств брать на себя пока не желала — хватит с нее и прежних ошибок. И, едва получив такую возможность, нажала на педаль акселератора и вернулась на дорогу, а стопщик, уже приближавшийся к ней неторопливой трусцой, остановился, окутанный пеленой ее выхлопных газов.

Во время второго захода, проезжая мимо него по другой стороне шоссе, Иссерли отметила, что одет он едва ли не в обноски. Сама по себе одежда была хорошего качества — темно-серый костюм, под ним светло-серый свитер, — однако засалилась она до блеска и болталась на его массивном теле, как слишком свободная шкура. Карманы пиджака отвисали, штанины выцвели на коленях и растянулись, рука, которой он вяло махал проезжавшим мимо автомобилям, была грязна. Да, но что у него под одеждой?

Стопщик повернулся, глядя ей вслед, благо движение на дороге было слабым. Если он и узнал в ней водителя, едва не подобравшего его с минуту назад, то ничем это не показал; лицо его так и осталось стоической маской, жесткой и морщинистой. Не самый впечатляющий из попадавшихся ей до сих пор экземпляров, пришлось признать Иссерли. Еще и староват, пожалуй, — голова седая, в серовато-бурой бороде сквозит серебро, да и осанка у него далеко не прямая. Мускулист, правда, но жирка на нем тоже хватает. Он не был водсельским Амлисом Вессом, это уж точно, однако и Инсом не был тоже.

При третьем заходе, она решила взять его. Собственно говоря, почему бы и нет? Какая, в конечном счете, разница? И кто дал «Корпорации Весса» право усложнять ее работу, и без того уже трудную? Добейся они своего, ей пришлось бы перебирать обитателей этого мира, бесконечные миллионы их, бракуя в безумных поисках совершенства едва ли не всех до единого. Пора им понять, как выглядит здешняя реальность. А этот стопщик был образцовым ее представителем.

Она заехала на ту же парковку, негромко погудела, — пусть не боится, что его надуют вторично. Когда он направился к ней, в ветровое стекло машины ударили первые капли дождя, а за несколько секунд, ушедших у стопщика на то, чтобы добраться до пассажирской дверцы, полило уже вовсю.

— Куда направляетесь? — спросила Иссерли, когда он запрыгнул в машину и плюхнулся на сиденье — измятая серая масса с вжатой в плечи неопрятной головой.

— Спешить мне некуда, — ответил он, не глядя на нее, только вперед.

— Прошу прощения?

— Виноват, — произнес стопщик, все-таки повернувшись к ней с легкой улыбкой, — впрочем, глаза его остались безъюморными. — Спасибо, что остановились. Да вы поезжайте, поезжайте.

Иссерли быстро оглядела его с головы до ног. Серый костюм был не просто поношен, но покрыт выпавшими волосами — не его собственными, черными и белыми. Голова стопщика была когда-то коротко подстриженной, и основные очертания стрижки еще различались, но по краям ее пробилась поросль новых волос: жесткая гуща сзади на шее, беспорядочный пушок на щеках и щетина, покрывшая почти всю остальную кожу — от нижней челюсти до грязного ворота свитера.

— Так куда вы хотите попасть? — упорствовала Иссерли.

— Вообще-то, мне все едино, — ответил он, с намеком на раздражение, проступившим в тусклой монотонности его голоса. — Вам известны какие-нибудь интересные места? Мне нет.

Иссерли вслушалась в себя, надеясь, что инстинкт подскажет ей, опасен этот водсель или нет. Странно, инстинкт помалкивал. Она указала на ремень безопасности, сильные пальцы стопщика с черными от грязи ногтями закопошились, возясь с пряжкой.

— Отвезите меня на Луну, идет? — брюзгливо предложил он. — Отвезите в Тимбукту. Или на Типперери. Дорога до них, говорят, не близкая.

Иссерли отвернулась от него, озадаченная. Дождь барабанил по крыше машины. Иссерли перебросила рычажки дворников и индикатора.

Пристегиваясь, стопщик говорил себе: еще есть время передумать. Какой, о господи, смысл опять проходить через это? Не проще ли вылезти из машины, сразу же вернуться назад и оставить свой… свой яд при себе? Есть что-то нездоровое в том, что он делает день за днем — выходит на дорогу и ждет простофилю, который клюнет на приманку и подсадит его. А потом, разжившись слушателем, которому некуда от него податься, выкладывает все начистоту, и всегда одно и то же — на, получи, между глаз и в брюхо. Зачем ему это? Зачем? Лучше ему под конец не становится, никогда, — обычно хуже. Оно конечно, водители, которые подбирают его, тоже чувствуют себя херово: если они вообще способны что-нибудь чувствовать. Но для чего поступать так с людьми, которые всего лишь пытаются оказать тебе услугу?

Может быть, с этой он обойдется иначе — девочка же. Женщины его подсаживают редко, особенно такие молоденькие. А она, судя по ее виду, уже успела настрадаться за свою недолгую жизнь: тоже и ей не сладко пришлось. Бледная, сидит, вытянувшись в струнку. Он таких уже видел. Совсем молоденьких. Титьки выставила, показывает, что на привлекательность свою рукой еще не махнула, хотя все остальное у нее поистаскалось, поизносилось и состарилось раньше времени. Может, ее поджидает в доме родителей пара визгливых сосунков? Или она наркоманка? Проститутка, пытающаяся найти новый способ сводить концы с концами? Кожа на костлявых, стискивающих руль кулачках сухая, вся в шрамах. Лица сейчас не видать, но то, что он мельком углядел, походило на поле сражения одних горестных испытаний с другими. Господи, если бы он только мог избавить ее от того, что собирается с ней учинить: сделать над собой сверхчеловеческое усилие и воздержаться. Но это навряд ли. Получит она от него то же самое, что и все остальные. Так оно и будет тянуться, пока не случится что-то, способное его остановить. Пока все не закончится.