Убийца-юморист - Лилия Беляева

- Говорят, так вот и Шор отравился... - вставила я аккуратненько.

- Ничего удивительного, - ответил "похоронщик" без паузы. - Пил, попивал... Жена умерла, переживал очень...

- А Пестряков-Боткин? Тоже водка причина смерти? А Нина Николаевна Никандрова, поэтесса?

Михаил Маркович замер, опустил глаза на красную столешницу, перевел на ярко-изумрудную "лужайку" и вдруг убежденно, словно речь шла о выборе между "левыми" и "правыми", к кому примкнуть, ответил:

- Отвратительное сочетание - красное и зеленое! Как они не понимают! Глаз режет!

И встал первым, подозвал официанта, расплатился... Мы вышли из-за кафешной загородки. Я решила сделать вид, что не придала значения тому, что "похоронщик" внезапно утратил всю свою словоохотливость, и сказала:

- Как интересно вы все рассказываете! А не написать ли вам книгу? Ваши наблюдения удивительно яркие, живые...

Мы дошли до троллейбусной остановки, постояли молча. Странноватая такая пара: девица в белом и господин в черном. Посреди Москвы и мироздания. Каждый сам по себе. Встретились - разошлись. И, возможно, навсегда.

Но мне было ясно: писательский похоронщик не хочет ввязываться ни в какую историю, от которой плохо пахнет. А то, что плохо, - он давно сообразил.

- Можно последний вопрос? - мягко сказала я. - Можно услыхать ваше суждение о самом Владимире Сергеевиче? Какое его основное качество, на ваш взгляд?

Ну всякого можно было ожидать... Но чтоб мне засветили в лоб гантелей...

- Скряга! - рубанул "похоронщик". - Скряга, каких мало!

- Да что вы! Он же, вроде, людям помогал, не отказывал...

- И это верно! - ответил Михаил Маркович. - помогал. Любил себя в этой роли. Властителя, дарителя. Помогал, когда Советы были. Из кармана государства. Тому даст квартиру, тому - дачу в Перебелкине, того отправит в Англию или в Мадрид по командировке... Нравилось ему, когда говорили: "Владимир Сергеевич все может!" Я знаю, что и Шор получил у него из милости квартиру, и Пестряков-Боткин, и Нина Николаевна... Вас что, заинтересовал тот листок с креста? Вся эта юмористика?

- Заинтересовал, - призналась честно.

- Юморил кто-то, у кого лишнего времени навалом! - уверенно кивнул самому себе "похоронщик". - Ну что ж... побегу хоронить следующего!.. Очень благодарен вам за проявленный интерес к нашему весьма специфическому делу... _ Подкинул руку с часами к глазам. - О! Уже двенадцать! Опаздываю! Вам в какую сторону? - и поднял руку для пробегающих машин.

- Михаил Маркович, если не трудно, объясните что такое "скряга" в применении к Михайлову? - попросила я, когда какая-то бежевая машина уже тормозила рядом с ним.

Он посмотрел на меня с веселой тоской всеведения:

- Это когда у человека зимой снега не выпросишь. Садитесь, я вас подкину.

Я села заодно со своей настырностью.

- Как это, как это "снега не выпросишь"? Нельзя ли поконкретнее?

- Можно. Только для вас, - он обернулся ко мне с переднего сиденья. Чаем не напоит, если вы к нему придете! Скряга и жмот, хотя в своих книгах воспевает доброту, бескорыстие и прочие подобные добродетели.

- Об этом мне никто ничего не сказал... Ирина не жаловалась.

- Особенность! - вскричал "похоронщик". - Всем женам и любовницам покупал дорогие вещи. Денег на них не жалел. Всем прочим - ни грошика из своего кармана. Субординация такая. Ни грошика. Хотя мог бы. Гонорары получал сказочные. Если вы уж очень этим интересуетесь, то спросите у тети Симы, она долгое время убирала у него, спросите, как он долго, медленно отслюнявливал ей рублики... И всякий раз добавлял: "Остаюсь должен... не обессудь... в следующий раз".

- Выходит, чудовище какое-то...

- Ничуть! - опроверг "похоронщик". - Обыкновенный человек со свойственными ему пороками. Не более того. Алексей Толстой тоже, говорят, щедростью не страдал, а все равно - классик! Но мне ближе Константин Симонов. "Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины... Как шли непрерывные, злые дожди..."

И повел, повел меня прочь от Михайлова и троих умерших-убиенных писателей далеко-далеко. И явно с умыслом. Хотя то, что он рассказывал, было по-своему любопытным:

- То, что он многое-многое понимал - в этом тоже не сомневаюсь. Высказаться не мог, не смел. Не дано, значит, сверхсмелости. Но многим ли дано? Судить легче, проще. Я же предпочитаю благодарить человека за то хорошее, что он сделал, оставил, дал. Потому не обессудьте: о Константине Симонове у меня свои воспоминания. Я, например, с удовольствием наблюдал за ним, когда он, тамада, вел застолья. Сколько веселья, какое легкое, никому не обидное остроумие!

Я хорошо знал его первую жену и всех его четверых детей в разных возрастах помню. Я знаю, что Симонов сумел и после своей смерти не разобщить семью, как это подчас бывает, а сдружить. Как? Очень просто. Он составил продуманное завещание и никого из своих родных не унизил, не обидел. Правда и то, что ему было чем наделять - богатый человек. Так или иначе дружба между детьми сохранилась...

Всем, кто знал его за несколько лет до смерти, и мне в том числе, казалась нечеловечески исступленной его работа. Он писал, выступал, работал с теледокументалистами, мотался, как обычно, по миру. И вдруг звонок: "Симонов умер..."

Впрочем, не совсем вдруг. И не совсем "умер". Его, как говорится, закололи врачи. До лежания в нашей больнице он побывал в Париже. Там его осмотрели медицинские светила. Он жаловался на почки. Им же не понравились его легкие. Он успел потом побывать на симпозиуме в Ташкенте. Прилетел в Москву - очень плохое самочувствие. Куда? В Кремлевку. Там и умер. Сочли от рака легких. Но приехал профессор-легочник из Исландии и... Да, бывают же такие печальные курьезы... Этот профессор выяснил, что пациент много лет курил трубку. Исландец обнаружил слой смолы на легких писателя. И там, за рубежом, оказывается, есть, создана специальная машинка для очищения этого налета. Но - поздно... Все это мне рассказали в больнице, когда я приехал забирать тело писателя.

Какое ужасное у него было лицо! Что же за боль, что за муку он перенес! А ведь совсем недавно я видел его энергичным, красивым, с этими живыми, въедливыми глазами, белыми волосами и темными бровями! И надо свыкнуться с этим новым, пугающим обликом. Тяжко. Лучше не смотреть...

Где хоронить? Заранее было решено, что "согласно регалиям" - на Новодевичьем. Шуршат бумажки в руках чиновника, заполняющего анкетные данные. Вопросов нет - Симонов есть Симонов.

Вскрыли завещание. Воля покойного такова - кремировать и прах развеять. Почему развеять? Почему именно под Гомелем? Его личный юрист рассказал мне: там он воевал, попал в окружение, из которого выйти практически было невозможно. Там, в окопе, Константин Симонов поклялся одному полковнику: "Если мы все-таки прорвемся и останемся живы - я свой прах развею здесь".

Позже этот полковник стал начальником Белорусского военного округа.

Мне надо было все сделать быстро. Отвез тело в Донской крематорий. Получил обещание - через три дня отдадут урну с пеплом. Но у нас уже билет на завтра, на утро. Пробую убедить, растолковать. В ответ будничное: "Ничего не получится". Значит, пора предлагать деньги...

Ранним утром нам с юристом Келлерманом служитель крематория протянул горшочек. Мы в обмен отдали мятенькую бумажку - квитанцию. Это, признаюсь, страшненько и неловко - нести Симонова в горшочке. Конечно, прах, пепел, да и ещё к тому же кто может точно сказать чей. Нас же в "преисподнюю", где сжигают, - ни на полшага... Идем, молчим. Думаем об одном: как же так, вся огромная, разнообразная, набитая событиями, страстями жизнь поэта и писателя уместилась в итоге вот в этом горшочке? Вот и все? Тока?

Наши шаги отчетливы в тишине не проснувшейся толком улицы. И о себе, конечно, печалью о себе тоже, хочешь не хочешь... Раз такой человек - в пепел, то что ж ты...

... Через три месяца умерла его жена. Она знала, что больна, давно знала. Ее просьба - распылить пепел там же, "где Симонов", - была выполнена. Надо ли добавлять, как она любила его?..

Ускользнул... Не захотел сказать о Михайлове и трех из списка больше того, что сказал. Я смотрела вслед машине, увозившей от меня, возможно, самого ценного свидетеля.

Однако я не имела права совсем уж обесценивать информацию, полученную от "похоронщика". Ведь он первый, единственный протянул нить связи между Михайловым, Пестряковым-Боткиным и Семеном Шором. Последние, выходит... были обязаны Михайлову! Он дал им квартиры. А это - серьезное благодеяние.

Когда я подходила к дому, меня вдруг кто-то тронул за плечо. Обернулась. Милиционер в полной форме.

- В чем дело? - интересуюсь.

- Позвольте ваши документы.

- Зачем? Что такое я сделала, чтобы... И вообще сначала, согласно закону, вы должны показать мне свои.

- Пожалуйста, - он вынул из кармашка "корочки", развернул. Я схватила фамилию и имя "Петров Юрий Петрович".

- Итак? В чем дело? - подняла я голос, вынимая из сумки свои корреспондентские "корочки".