Наследник - Алексей Кулаков

"Ну, в принципе, на что-то такое я и надеялся. Жалко только, что не все сказки, что я помню, можно переделать. С тем же Коньком-горбунком сколько мучился, заменяя "царя" на хана и князя!.. Упоминание про курево вообще пришлось выкинуть, кое-где вместо стихов сплошная проза. Хм. Выдать бы им всем сказ про Федота-стрельца, так собственный отец не поймет таких сыновьих фокусов. А жаль!..".

Полностью погрузившийся в обдумывание того, какие сказки все же стоит "придумать", а о каких лучше даже и не вспоминать лишний раз, царевич как-то незаметно дошагал до своих покоев, где его давно уже ждала Авдотья, а вместе с ней - широкая и низенькая лохань, на три четверти полная чуть парящей водой.

"Время на писательские труды можно выкроить, сократив занятия с Линзеем - все равно, ничего полезного от него я более не узнаю. Плюс, надо бы узнать, как там у Федорова идут дела с записыванием посольских и купеческих баек. О, кстати, а отчего это я нигде не видел "Хождение за три моря" тверичанина Афанасия Никитина? . В той жизни не успел почитать, так хоть в этой ознакомлюсь!..".

Как-то резко вернувшись в реальность, Дмитрий обнаружил что стоит полностью нагим, а на него с ожиданием смотрит Авдотья, только что долившая из принесенного с поварни ведра немного кипятка в бадью. Шагнуть с пола на скамеечку, перекинуть ноги через укрытый тканью бортик, медленно присесть, затем окунуть голову в пахнущую травами воду...

- Димитрий Иванович.

- Мму?..

Раскрыв глаза, он пару секунд недоуменно глядел в потолок и нависшую над ним Авдотью. Шевельнул руками, еле слышно плеснув на бортик лохани, затем нехотя подтянулся и сел, ощущая, как к плечам и спине липнут холодные пряди волос. По коже тут же загулял большой пучок липового мочала, затем на голову пролилось жидкое мыло производства царского аптекаря Аренда - и кстати, оно ничуть не уступало составам из Неаполя или Марселя. Разве что малым своим количеством? Ну так Клаузенд и не мыловар-гильдеец - на нужды великого князя и его семьи хватает, так и ладно.

- Дими-итрий Иванович!..

Успев в очередной раз задремать от ласковых массирующих прикосновений к волосам и голове, царевич открыл сонные глаза и послушно окунулся в заметно остывшую воду. Встал, приняв на себя еще несколько ковшей чистой теплой воды, выбрался из лохани и самостоятельно обтеревшись, прошлепал босыми ногами сквозь все комнаты до своего ложа.

Плюх!

Окончательно сдаваясь сладким объятиям подступающего сна, Дмитрий успел ощутить, как в руку ему уперлось что-то твердо-упругое, вроде женского бедра, а волос легко-легко коснулись гладкие зубцы костяного гребня...

***

- Батюшка.

Почтительно поцеловав унизанную перстнями руку, первенец великого государя выпрямился и спокойно встретил испытующий взгляд отца.

- Сыно, ты говорил, что можешь скреплять клятвы.

- Да, батюшка.

- А ты уже пробовал это делать? Нет? Хмм...

Князь Вяземский посунулся было к уху своего повелителя, но был остановлен небрежным жестом - тем более что царевич тоже приблизился и уже что-то очень тихо шептал.

- Так. А сдюжишь?

Отступив обратно, мальчик развеял все сомнения отца коротким заявлением:

- Я твой наследник!

Царь надолго о чем-то задумался, затем тяжело вздохнул, резко вставая с креслица:

- Пойдем, сыно.

Подвалы Разбойного приказа встретили отца и сына вначале мятущимися тенями, затем легкой сыростью, а потом и ощущениями творящегося здесь дознания: огонь отдавал каленым железом, вода была затхла, словно в ней долго находился утопленник, а кисловатый запах сыромятной кожи от многочисленных ремней, бичей и плеток нес в себе привкус застарелой мочи, пота и крови. Иоанну Васильевичу эта обстановка была вполне привычна, хотя особой радости и не вызывала: быть государем, это не только сидеть на троне в Грановитой палате или возглавлять войско, иногда приходилось и в таких вот "палатах" сиживать, лично следя за допросом врагов. А вот царевич заметно побледнел, хотя на ногах держался твердо, да и взгляд от "постояльцев", привязанных по углам или подвешенных на дыбе, отводить не спешил.

"Сколько же здесь боли! Пол, потолок, стены - все ей здесь пропитано, а некоторые железки прямо полыхают темным пламенем!.. С моей чувствительностью я здесь долго не протяну...".

- Сын?

Отвернувшись от разложенных на полках инструментов дознания, Дмитрий подошел к низенькому рядку мужчин. Низенькому - потому что стояли они на коленях, вдобавок были связаны не только общей кандальной цепью на руках и ногах, но и широким ярмом на шеях. Стараясь не обращать внимания на могучую вонь, исходящую от клиентов Разбойного приказа, царевич протянул затянутую в перчатку руку, и ухватил первого из "пробников" за спутанные жирные волосы. Немного дернул, заглядывая в глаза:

- Крещен ли ты?

- Да.

- Хочешь жить?

Душегубы, уже привыкшие к перспективе скорой и довольно мучительной смерти, заметно оживились, почуяв вполне реальный шанс на жизнь:

- Да!

- А на свободу хочешь?

Не осведомленный о сути происходящего, один из приказных дьяков осторожно возмутился малолетнему произволу:

- Да как жеж это, великий государь? Столько ловили...

- А ну цыц!

Дьяк моментально поперхнулся всеми своими претензиями.

- Так хочешь на свободу? Целым и невредимым?

- Хочу!!!

Потеряв всякий интерес к первому из кандальников, десятилетний отрок повторил все те же вопросы второму в цепи, а потом третьему и четвертому. А вот у пятого немного замешкался, вглядываясь в его глаза при каждом ответе.

- Батюшка.

Великий князь тут же приказал:

- Афонька!

Приняв из рук князя Вяземского довольно увесистый золотой крест, всячески изукрашенный мелкими драгоценными камнями, Дмитрий остановился напротив первого мужчины.

- Если ты невиновен, то вот тебе крест. Клянись на нем, и сей же час будешь освобожден.

Не успел он договорить, как разбойник вытянул шею, стремясь дотянуться до своего спасения.

- Нет на мне вины, на том и крест целую.

- Ты?

- Без вины страдаю, целую о том крест.

- Ты?..

Третий грешник повторил все то, что сделали первые двое. А вот четвертый удивил:

- Виновен я.

Впрочем, пятый его примеру не последовал, упрямо и даже дерзко глядя на своих мучителей:

- Невиновен, оговорили меня!

Вернув испачканный в слюнях, соплях и крови крест Вяземскому, мальчик, положил руки на голову первому кандальнику:

- Скрепляю клятву твою.

Мужчина как-то странно икнул, чуть дернулся и тихо захрипев, обмяк.

- Скрепляю клятву твою.

Еще один поначалу обмяк, а затем мелко задергался в колодках, раздирая в кровь шею и запястья.

- Скрепляю клятву твою.