Гордиев узел Российской империи. Власть, шляхта и народ на Правобережной Украине (1793-1914) - Даниэль Бовуа

Естественно, в таких условиях привычное течение жизни шляхты было нарушено. Докладывая Комитету министров о беспорядках в Волынском и Подольском дворянских собраниях в 1809 г., министр внутренних дел А.Б. Куракин пытался не отмечать патриотического подъема среди помещиков, обращаясь к старому аргументу – это «анархия», спровоцированная «шляхетской толпой», которой манипулируют «партии». Сознательно обходя молчанием низкую явку на выборы и ограничения, навязанные российским законодательством, он прибегает к уже устаревшему клише, заявляя, что «порочный состав самого сословия дворянского, где первейший помещик имел равную свободу избрания, равный голос с так называемым шляхтичем; между тем, как под сим именем всегда почти был человек без всякого понятия о чести, без собственности и часто наемщик какой-либо партии. Нужно было очистить сословие дворянское от сей толпы, к буйствам обыкшей, и изгладить тем все, что могло оставаться похожего на безобразие бывших в Польше диетин [сеймиков – в тексте дается транслитерация французского слова. – Д.Б.] – сих народных скопищ, где воля нескольких партий, раздиравших государство, знаменовалась и поддерживалась криком их наемников»306.

Такое карикатурное, устаревшее и стереотипное видение отношений внутри шляхетского сословия давало основу для введения ограничений в свободе слова и выражении национальных чувств участников шляхетских собраний, чему способствовало и то, что в Литве, где проявление польских патриотических чувств было значительно более ярким по сравнению с украинскими губерниями, заседания дворянских собраний сопровождались подобного рода беспорядками. Литовский историк Тамара Байрашаускайте обнаружила архивное дело о возмущениях шляхты Тельшевского уезда за 1809 г., где речь идет о распространении печатных листовок, в которых разоблачались деспотизм и злоупотребления местного предводителя дворянства Яна Хризостома Пилсудского, а также указывалось на его пренебрежительное отношение к лишенной права голоса шляхте, т.е. чиншевикам. Местная полиция конфисковала листовки, а их автора, Ежи Яковича, отдали под суд307. Подобный протест был бы немыслим, если бы не обнадеживающее территориальное расширение Княжества Варшавского. В Подольской же губернии выборы в известной степени были балаганом, однако преувеличенная и противоречивая реакция на них властей указывает на степень общей предубежденности и нервозности царской администрации, что следует и из записки Куракина308.

Официальные отчеты не раскрывают, почему во время выборов 1809 г. в Каменец-Подольском царская полиция, которая обычно следила за их ходом, арестовала пятерых помещиков. Можно, впрочем, допустить, что обмен оскорблениями превзошел допустимое для изложения на бумаге. Полицмейстер Равич лишь сообщил вице-губернатору об аресте графа Стадницкого и помещиков Модзелевского, Вильчека, Голинского и Мархоцкого, потому что трое первых «в дворянском собрании произвели шум и оказали ему разные обиды», а двое остальных вмешались в то, что их не касалось. Это неясное дело по сути своей напоминает бурю в стакане воды, хотя не исключено, что во время ссоры было сказано многое и о политике и Княжестве Варшавском. Но в Российской империи не шутили с дворянским достоинством: дело было передано на рассмотрение Сената, который достаточно логично рассудил, что сообщение Равича не является достаточно обоснованным и что он вмешался в выборы, являющиеся неприкосновенной привилегией дворянства. Сенат осудил лишь поведение Голинского, который, как уроженец Каменец-Подольского, не должен был вмешиваться в дела Ушицы. Он также осудил И. Мархоцкого, известного своей вспыльчивостью, за то, что в споре с маршалком графом Стадницким тот заявил, что «на его тонкое пение он может ответить басом». Произнесенные им слова, по мнению сенаторов, «неприличны ни званию его, ни месту, где присутствовал». Дело на этом должно было бы завершиться, тем более что Сенат прибавил, что «виновники» и так достаточно наказаны, поэтому на следующих выборах им следует напомнить, «что подобные поступки в благоустроенном обществе терпимы быть не могут и никогда не останутся без строгого по законам взыскания». В конечном итоге Равича, подчинявшегося губернатору, больше не потревожили. Отметим, что Игнацы Мархоцкий (1749 – 1827), которого поэт Юлиуш Словацкий называл «королем Ладавы» и «графом Редуксом», – прекрасный пример человека, объединявшего в себе сарматскую оригинальность с духом Просвещения. Он отменил крепостное право в своем имении, включавшем местечко Миньковцы и несколько сел, и провозгласил его независимым королевством или республикой. Им ежегодно устраивались для крестьян патриархальные дожинки (праздник урожая), во время которых те должны были чтить богиню плодородия и урожая. Этот обряд сохранялся в данной местности до 1881 г., когда православная церковь приняла окончательное решение о его отмене. Сын И. Мархоцкого – Кароль (1794 – 1881), несмотря на то что он был сослан после восстания 1831 г. на десять лет, сохранял добрые отношения с генерал-губернатором Д.Г. Бибиковым.

Итак, как видим, на тот момент Сенатом не были приняты во внимание достойные пера Н.В. Гоголя страх и трепет, которые польская шляхта вызывала в приближенных к трону кругах Петербурга. Однако уже через год, 11 сентября 1810 г., т.е. в период охлаждения отношений с Наполеоном, Александр I, увидев решение Сената, наоборот, стал требовать признать виновными всех перечисленных шляхтичей, а министру юстиции П.В. Лопухину было приказано подготовить для Комитета министров дополнительный отчет таким образом, чтобы лишить права голоса на три года всех участников инцидента. Министры, естественно, поспешили исполнить волю царя и подготовили соответствующий указ309.

Подобные мелочи не имели бы особого значения, если бы на поверку не оказались тревожными признаками усиливавшегося крайнего недоверия и неприязни к прежним польским губерниям.

Атмосфера враждебности накалялась, и, казалось, нужен был лишь удобный момент для ее проявления – подобно тому как в случае с Куракиным, пугавшим «польской анархией», которая должна была наступить из-за саботажа дворянских собраний «фальшивыми шляхтичами». В этом ключе следует рассматривать и тайное указание министра полиции А.Д. Балашова от 27 октября 1810 г. подольскому губернатору И.Г. Литвинову обратить особое внимание на указ от 3 марта 1805 г. и на то, чтобы «места получали действительные помещики, а не подставные лица, известные впрочем по своей неблагонадежности»310. На ситуацию несомненно оказывал непосредственное влияние уровень напряженности в отношениях с Наполеоном. Волна новых конфискаций начала 1813 г. должна была приобрести еще больший размах по сравнению с 1809 г., хотя еще не все связанные с проведением предыдущей конфискации трудности были преодолены. Во время наступления французов летом 1812 г. часть польских помещиков и чиншевой шляхты с Украины присоединилась к Великой армии. Правда, таковых оказалось значительно меньше, чем в Литве или Белоруссии. До декабря 1812 г. никому и в голову не приходило провести их подсчет, однако после успехов русской армии царь вспомнил о прежней политике, хотя вместе с тем к нему пришло и понимание того, что губернии, присоединенные к России его бабкой, требуют особого, осторожного, подхода. Было также принято во внимание относительное спокойствие, царившее на Правобережной Украине во время войны с Наполеоном. И хотя Х.Б. Марэ назначил на должность комиссара южных провинций Тадеуша Мостовского, это не изменило занятую польскими землевладельцами выжидательную позицию. Российские войска без труда дали отпор вооруженному выступлению Антония Амилькара Коссинского, который попытался перейти Буг и занять Волынь. А когда ненадежный союзник Наполеона князь Карл Филипп Шварценберг все-таки вошел в эту губернию, то большая часть граждан спряталась у родственников и друзей в Подолье. Даже подозреваемый в сильных наполеоновских симпатиях Тадеуш Чацкий предпочел провести время до конца октября вблизи Кременца у Ксаверия Мальчевского, а затем 2 января 1813 г. поспешил вновь открыть волынскую гимназию. Такое поведение могло быть расценено как проявление лояльности. В день своего рождения, 12 декабря 1812 г., перед балом, который Кутузов устроил в честь царя в своем доме в Вильне, Александр I подписал условную амнистию, вызвавшую неудовольствие генерала, который предпочел бы немедленно отдать своим офицерам польские имения.

Александр I под влиянием представлений о высших обязанностях власти и определенного мистицизма, который все более занимал его, решил дать шанс тем, кто захотел бы им воспользоваться. Зная о порожденных Наполеоном чуть ли не всеобщих надеждах, царь попробовал обернуть их в свою пользу. Свое выступление он начал достаточно риторически со слов благодарности всем тем, кто остался ему верен, а затем принялся метать громы и молнии против «тех, кто пристали еще прежде нашествия на их земли к стране чуждого для них пришельца, и подъемля вместе с ним оружие против Нас, восхотели лучше быть постыдными его рабами, нежели Нашими верноподданными. Сих последних долженствовал бы наказать меч правосудия… Но уступая вопиющему в Нас гласу милосердия и жалости, объявляем Наше всемилостивейшее общее и частное прощение…». Эта милость оказалась временной: те, кто покинул имения и присоединились к врагу, получили два месяца для возвращения, после чего объявлялась конфискация.