ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ГОСПОЖА РАБЫНЯ - Леонид Пузин

"Я, значит, ещё ничего не решил, а для Барсика — что же? Уже всё ясно? Его интуиция меня уже прочно соединила с Лидочкой? — солнечным зайчиком пронеслось в Брызгаловской голове, и тут же следом: — А что? Почему бы и не довериться кошачьей интуиции? Нет, пока, конечно, никаких предложений "руки и сердца", но… ведь Лидочка мне действительно очень нравится! Так, спрашивается, какого чёрта?! В роли "приходящей любовницы" я её держу до сих пор? Ах, обжигался прежде? Несколько раз — и больно? Ничего, господин майор, если ещё раз суждено обжечься — обожжёшься как миленький! Надеюсь, понимаешь, что не обжигаться — не жить?"

Однако ни к каким конкретным шагам мелькнувшие мысли Геннадия Ильича не подтолкнули: успеется! Всему своё время! Чтобы делать какие-то далеко идущие выводы, надо хотя бы с полгода прожить с Лидочкой под одной крышей.

Однако Барсик категорически не разделял этой осторожности майора, и, когда Геннадий Ильич обнял шагнувшую навстречу женщину, стал попеременно тереться то о Лидочкины колготки, то о брызгаловские тёмно-серые брюки — словно бы символически соединяя их: почти отчаявшуюся женщину и в меру закомплексованного мужчину.

После минутной идиллической сценки Лидочка увела Геннадия Ильича на кухню — ужинать, а сытый Барсик занял своё любимое кресло.

Второе за сегодняшний вечер брызгаловское открытие состоялось в обстановке для озарений, в общем-то, малоподходящей: за кухонным столом — между тарелкой харчо по-грузински и аппетитно подрумяненным куриным окорочком с тушёными баклажанами. Женщина только-только подала Геннадию Ильичу сей непритязательный кулинарный изыск, как в памяти майора всплыла одна, по его мнению ключевая, фраза:

"Чёрт побери! То, что пришло в голову в управлении — не то! Нет! Швейцар ни при чём! Завистливый, злобный холуй — и всё! Нет! На киллера он не тянет! А то, что соврал и не ушёл из "Поплавка", когда явилась долговская охрана — мало ли! Свой интерес дядя Миша, конечно, имел… скорее всего — приторговывал информацией… да и "моральное", так сказать, удовлетворение… но чтобы убить — нет! Вот же оно — решение! Он же его мне — идиоту! — сам подсказал, по сути!", - бережно, из-за боязни сглазить ухватился Брызгалов за парадоксальную мысль.

Почему после убийства Бутова он не избавился от "засвеченного" оружия — это его нисколько не занимало. И более: он — обычно такой осторожный! — даже и мысли не допускал, что маленький бельгийский "Браунинг" теперь является решающей уликой против него.

Этот пистолет перешёл к нему по наследству от отца — фронтового офицера — в качестве трофея вывезшего его из Германии и сохранившего, несмотря на возможные серьёзные неприятности: настоящий мужчина должен иметь оружие! На него, тогда уже далеко не мальчика, предсмертное напутствие отца не произвело особенного впечатления — пистолет многие годы хранился им в тайнике на даче. Однако в девяносто первом, когда подкупленная американскими "ястребами" верхушка КПСС в союзе с родной "дерьмократической" мразью развалила Великую Державу, отцовский пистолет был извлечён из тайника и помещён в брючный карман — дудки! Он не собирается становиться жертвой всемирного масонского заговора! Агенты Мирового Зла — они же повсюду! Уж если сумели пробраться в Политбюро Ленинской Партии — что говорить о его жилище! Нет уж! Пусть "дерьмократическое" говно подавится — отцовский "Браунинг" не подведёт!

Вероятно, исходя из подобных соображений, после убийства Бутова он ни на секунду не допустил, что пистолет, из которого был застрелен этот ублюдок, может оказаться уликой против него. И, стало быть, ничего удивительного, что когда на корме "Поплавка" он случайно заметил корчащегося недочеловека — ослушника Высшей Воли! — то его рука сама по себе потянулась в карман. А мог или не мог Сазонов запомнить в Здравнице его автомобиль — не имело значения: музыкант ослушался своего начальника и, следовательно — виновен! Да, начальник ему не сказал, чтобы он ни на шаг не отлучался со станции — но ведь это же разумелось само собой! А тот, кто не понимает таких элементарных вещей — не человек! В лучшем случае — недочеловек. Животное. Которое необходимо наказывать. И, значит, его правая рука, наказав животное, заслуживает не порицания, а похвалы. А что наказала смертью — такова её воля. Святая воля хозяйской руки.

Да, оправдания в убийстве Дениса Викторовича находились легко, по многие тысячелетия безупречно работающей схеме: проступок — вина — наказание… А несоразмерность проступка и наказания… вздор! Инспирированные масонами интеллигентские бредни! Ибо всякая вина абсолютна, и мера наказания определяется лишь высотой места, занимаемого Хозяином! И чем оно выше — тем наказание беспощаднее! И это единственная справедливость, которую знает мир. Ибо источник права — воля Господина. Бога, Царя, Сеньора, Наместника, Старосты, Мужа — не суть. Ведь главная добродетель: беспрекословное послушание, а малейшее неповиновение — абсолютный грех. Всегда заслуживающий того наказания, которое Сиятельный Господин сочтёт нужным наложить на недостойного раба.

Да, оправдания в убийстве Дениса Викторовича находились легко — вот только потребность в них… в этих самых оправданиях… Ведь, застрелив Бутова, он ни секунды не сомневался, что, избавив мир от гнусного выродка, совершил благое деяние. Исполнил не только гражданский, но и, если угодно, нравственный долг.

Да, несомненно, казнь Бутова совершилась по воле Неба — иначе Надзирающий Сверху не помогал бы ему столь демонстративно: достаточно вспомнить грозу, организованную вскоре после возмездия! Но и кроме этого: на его старенькую "Ниву" в Здравнице никто не обратил внимания, Бутов не воспользовался автомобилем, а пошёл пешком через рощу, тропинка, когда этот гад поравнялся с ёлочкой, оказалась совершенно безлюдной, а по рельсам в это самое время грохотал пустой товарняк — нет, без руки Надзирающего Сверху явно не обошлось! А когда этого масонского выкормыша забрала наконец Преисподняя — с каким облегчением вздохнула Природа! Какой, сразу после казни ублюдка, пронёсся освежающий ветерок! Как радостно затрепетали листики на деревьях! И какая пришла очистительная Гроза!

Да, казнь Бутова Небом приветствовалась, но… почему через каких-нибудь пятнадцать минут после свершившегося возмездия ему был послан такой соблазн? В виде Сазонова — высвеченного фарами на перекрёстке? Без сомнения, Надзирающий Сверху хотел ему этим что-то сказать, но — что? Что Сазонова необходимо убить? Или — напротив! — ни в коем случае не трогать? Но почему "не трогать" — если музыкант ослушался своего начальника? И, значит — виновен! Виновен — да… вот только, чтобы он ни на шаг не отлучался со станции — этого Сазонову сказано всё же не было… Конечно, человек, если только он человек, а не животное, обязан угадывать невысказанную волю Начальника… И если не угадал — это его нисколько не освобождает от ответственности. Но, чёрт побери, до чего же трудно быть человеком! То есть — настоящим человеком. Угодным своему Господину.

Всеми извилинами мозга вцепившись в эту, одну из многих сотен в ходе расследования услышанных фраз, Геннадий Ильич, не притронувшись к курице, встал из-за стола и, пробормотав, — Лидок, прости, мне надо подумать, — прошёл в комнату.

Барсик, почувствовав, что в следующую секунду он будет бесцеремонно изгнан с занимаемого им кресла, не стал дожидаться сего конфуза и, в последний момент грациозно спрыгнув, отправился на кухню — пожаловаться Лидочке на грубость главы семейства.

Удобно расположившись в кресле, Брызгалов прикрыл глаза: случившееся озарение представило всё в настолько неожиданном и парадоксальном ракурсе, что от майора потребовалась полная сосредоточенность.

"Э, нет, господин Долгов, это ты мне напрасно! Не все убийства совершаются либо на бытовой почве, либо сумасшедшими, либо из корыстных соображений! А, например, оскорблённое достоинство, месть, религиозный и идеологический фанатизм — чем тебе не мотивы? Разумеется, можно, пойдя по цепочке: потребность в самоутверждении — жажда власти — корыстные соображения — всю сложную гамму чувств свести к элементарным физиологическим потребностям: к голоду и сексу, но… это же расписаться в своём полном непонимании душевных сложностей! И более — в намеренном нежелании их понимать! Что ещё может быть простительным для философа, но совершенно недопустимо для мало-мальски приличного следователя! Которому, в отличие от философа, приходится иметь дело не с абстрактными понятиями, а с конкретными людьми!"

Стоит заметить, для столь резких суждений у Геннадия Ильича были самые что ни на есть серьёзные основания: ибо, с одной стороны, открывшееся его умственному взору казалось ехидным издевательством не только над многолетним опытом, но и над здравым смыслом майора, однако, с другой — прекрасно объясняло все противоречия и несообразности совершённого преступления. Объясняло настолько хорошо, что от удачи, плывущей в руки, Брызгалов почти растерялся: не может быть?! Чтобы выделанный в адских закоулках души удивительно хитрый замок открывался столь просто? Первым же правильно подобранным ключом? Да, подобрать этот ключик было очень нелегко, однако, когда он нашёлся, всё сразу становилось по своим местам: убийца, мотив, время, место, способ действия — соединилось всё!