Дневники: 1920–1924 - Вирджиния Вулф

Когда я писала в тот понедельник, пришел доктор Фергюссон и сообщил, что мой эксцентричный пульс перешел все границы разумного и фактически был ненормально велик. Поэтому меня снова уложили в постель – я устроилась в гостиной и пишу сейчас здесь, сидя в кровати у камина, с температурой чуть ниже нормы и хронически ненормальным сердцем, но на следующей неделе я, возможно, буду на ногах или хотя бы на коленках. Я читаю «Моби Дика[725]», «Принцессу Клевскую[726]», «Лорда Солсбери[727]», «Пуритан[728]», «Светскую беседу в Рейленде[729]», а время от времени заглядываю в «Жизнь лорда Теннисона[730]», в работы [Сэмюэла] Джонсона и во все, что вообще попадется под руку. Но это пустая трата времени и как-то несовременно. Я могу только надеяться, что все эти книги, подобно мертвой листве, послужат мозгу удобрением. А как иначе восстановиться после двенадцати месяцев писательства! К тому же я в расцвете сил, с маленькими существами в голове, которым не суждено существовать, если не выпустить их наружу. КМ выйдет в свет во всей красе на следующей неделе[731]; мне придется придержать «Комнату Джейкоба» до октября, и я почему-то боюсь, что к тому времени роман покажется мне обычным словоблудием. И все же я такова жизнь: я довольно весела, вижусь с разными людьми: с Еленой [Ричмонд], Котелянским, Адрианом, Литтоном (сегодня), – и хорошо засыпаю. Это лучшее, что может быть во время болезни. Мы ужинаем у камина. Л. ставит свой поднос на маленький табурет. Мы спокойны как дачники (смотрим в окно), а сегодня утром на нас свалились будто снег на голову (да, именно так; на крышах иней; Ральф катается на коньках в Тидмарше; миссис Сандерс не прислала гранки) £114,18 – неожиданный платеж от «Mitchells», из-за которых я потеряла, кажется, £600[732]. Это прямо-таки благословение, ведь мы изрядно потратились, купив шрифты, и даже планировали распродавать их, чтобы покрыть расходы на путешествие и типографию. Похоже, Господь действительно существует, ибо в критических ситуациях нам всегда приходит помощь.

Елена стала крепкой как ствол дерева. Она сохраняет таинственность. Напоминает дрессированного тюленя, который не знает, что есть инстинкт и интеллект. Я нахожу ее отзывчивой, по-матерински теплой, тихой и доброжелательной; она любит литературу и говорит о ней очень неожиданные вещи, как и подобает леди. Ей не нравится формализм в художественной литературе. Она терпеть не может Уэллса и Беннета; пробует читать Дороти Ричардсон; недоумевает; возвращается к Скотту[733]; не слышала о Джойсе; спокойно пропускает непристойности. Полагаю, она и есть яркий представитель богатой верхушки широкой аудитории «Mudie’s[734]». Она скромна и даже сдержанна в своих поступках, что придает ей шарм. Она хотела бы жить в деревне – лучше всего с собаками, садом, деревенскими благотворительными организациями, окружными комитетами, с Ганби-холлом[735] и Стивеном Массингбердом – и ненавидит Лондон, где, однако, добилась больших успехов. Как и моего отца, меня привлекает простота, нежность и женственность. Но не сказать, что она красиво одета или может чем-то похвастаться. Это симпатичная матрона Дюморье[736] с двойным подбородком и крепким телосложением; она носит серую, цвета черного перца с солью, сшитую на заказ одежду и короткие гетры, а еще в ней есть что-то американское. Мне нравится болтать с Еленой о литературе. В субботу, когда она снова приедет, я попытаюсь обсудить Лашингтонов.

Адриан настолько счастлив и дружелюбен, что я очень довольна. Не хочу выставлять его неудачником. Это неамбициозный человек с хорошими мозгами, деньгами, женой и детьми, то есть, осмелюсь сказать, самый удачливый из нас. Ему не нужно прикрываться иллюзиями. Адриан видит вещи такими, какие они есть. У него хорошее чувство юмора и настроение; он может наслаждаться жизнью без зависти и беспокойства. «Ну что ж, – сказал он о своей медицинской карьере, – есть чем заняться. Сейчас уже проще продолжать, чем останавливаться». Его якхта плывет вперед, и с годами Адриан превратится в прекрасного отца. Более того, как и у всех остальных членов семьи, у него есть эта отдельная, своя собственная точка зрения, которая и делает его прекрасным собеседником в любой компании, вот только компания его как раз не интересует.

Умер отец[737] Саксона, и Саксон теперь сам управляется с двумя домами для умалишенных – одни со сломанными ногами, другие с гриппом, – что сделает из него мужчину; как ни крути, все к лучшему в лучшем из всех возможных миров[738].

Встреча с Молли [Маккарти] мне не понравилась. Она такая глухая; такая бессвязная; пухлая нынче, как куропатка; неубедительная – даже больше, чем обычно; склонная к внезапным паузам и опущенному взгляду; и все же очень ласковая в своей особенной мышиной манере; обладающая той очаровательной безответственной бессердечностью, которая меня всегда забавляет. Очнувшись после паузы, Молли изрекает что-нибудь весьма дельное и даже прозаичное. Она рассказала мне, как любила губернатора Мадраса[739] и отказала ради него Дезмонду, а теперь очень рада, что все-таки вышла замуж за Дезмонда, который, по словам Молли, идеально ей подходит. Почему же мне тогда не понравилась наша встреча? Потому, полагаю, что она никогда не концентрируется на мне.

Я собиралась сделать кое-какие заметки о прочитанном (в них, кстати, должен был войти и Пикок[740]), но бесконечные сплетни Лотти со старой лесной ведьмой [?] меня отвлекают. Разговоры, разговоры, разговоры – громкое удивление – хохот – взрыв голоса лесной ведьмы, все громче. Нелли тоже там. Думаю, беседа для них – это своего рода физическая нагрузка. Поэтому они никогда не говорят много, а повторяют одно и то же.

Прощай-прощай – не забывай.

Ах! Наконец-то! А теперь, конечно, Лотти должна все это обсудить с Нелли.

15 февраля, среда.

Пока Литтон говорил, я про себя думала: «Сейчас запомню это и завтра запишу в дневник». И конечно же, все сразу улетучилось. Люди не говорят ничего важного, разве что в биографиях. Правда, Литтон был плавным, мягким и меланхоличным сильнее обычного, но с близкими людьми, когда разговор интересен, одно предложение перетекает в другое, противоположности сходятся, а темы никогда не заканчиваются. Вот что я помню из обсуждений: леди Солсбери[741] жила прекрасно, а ее муж[742] – идеальный аристократ. Суть в том, что он был человеком действий, простых и единоличных решений. Леди С. была заносчивой и дерзкой; они обсуждали путешествия вторым классом. Что еще я запомнила? Неужели ничего? «Последний Расин[743]», – прочел Литтон на афишах в Ватерлоо и подумал, что это относится к Мейсфилду[744], а потом понял, что речь вообще о рейсинге[745]. Литтон снова впал