Полюс вечного холода - Александр Руж
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хлоп! хлоп! Вадиму причудилось, что это тигриные зубы раскололи череп кого-то из товарищей, как грецкий орех. Он и сам приготовился к переходу в иной мир, где, по утверждениям всезнаек, все устроено гораздо лучше, чем в нашем. Но переход затягивался, а хлопки продолжали раздаваться, сопровождаемые хорошо знакомым вжиканьем. Кто-то стрелял, причем не в беглецов, а в преследователя, чьих шагов уже не было слышно за спиной. Силы вконец истощились, Вадим прекратил бег, налетел на дерево и обнял его, прижавшись взмокшей щекой к обледенелому стволу. Будь что будет!
– Аллес! – с торжеством возопил Фризе. – Ми есть спасалься!
Вадим отлепился от дерева и посмотрел назад. Бронтозавр, завалившись на бок, перебирал всеми четырьмя лапами и издыхал, прошитый пулями во многих местах. Арбель, захлебываясь от изнурительного забега, рвал на себе рубаху и разламывал постылый корсет. Немец смеялся как полоумный, не веря в чудесное спасение. А из-за сосен выбегали, сжимая в руках трехлинейки, солдаты с красными звездами на буденовках.
* * *
– Если б не она, ваши кости воронье бы клевало, – сказал пожилой красноармеец с благообразной внешностью сельского священника, указывая на койку, где в бреду металась Генриетта. – Вы партийные, нет? Тогда вам не зазорно свечку за здравие поставить. Того и гляди, душа ее с земной юдолью распростится…
История вызволения из лап чудовища напоминала рассказ Джека Лондона. После памятной размолвки с Вадимом на берегу озера Генриетта, движимая не то отчаянием, не то желанием доказать свою состоятельность, пустилась в путь к Оймякону – без припасов, без оружия, без точного понимания, каким маршрутом идти. Питалась она морожеными ягодами и древесной корой, по ночам разводила костры, чтобы не обернуться к утру Снегуркой. Однажды нашла впавшего в зимнюю спячку ежа, изжарила его на огне, ободрала кожицу с колючками, а мясо съела. Чудо, что по дороге сама не попалась на зуб зверям – как обычным, так и смоделированным в лаборатории Спасова. Беспримерный переход длился трое с половиной суток, после чего, одолев две трети расстояния, отделявшего Лабынкыр от Оймякона, она изнемогла. Ноги отказались повиноваться, она упала под елкой и приготовилась к худшему. Сил недоставало даже на то, чтобы набрать дров и разжечь костер.
Генриетта не знала, сколько часов пролежала вот так, на снегу, в обморочном состоянии. Очнулась в окружении якутов и солдат в буденовках. Оказалось, поблизости от Оймякона объявилась стая волков, которые обнаглели до такой степени, что регулярно проникали в поселок и резали оленей. Пастухи обратились за помощью к красноармейскому гарнизону. Сводный отряд отправился шерстить ближайшие леса с целью истребить оборзевших хищников и прекратить опустошительные набеги. Охота завела бойцов далеко от поселка, и в тундре им на глаза попалась полумертвая Генриетта. Они привели ее в чувство, отпоили первачом, настоянным на оленьем роге, и собирались переправить в Оймякон. Генриетта, давясь кашлем и сгорая от высоченной температуры (как после истолковал поселковый лекпом, она подхватила бронхит, трахеит и что-то еще), рассказала о бедственном положении московской экспедиции и умолила безотлагательно выдвинуться к Лабынкыру.
Кое-кто из отряда посчитал ее слова о заплутавших москвичах и многоголовых чертях выдумкой, вызревшей на почве болезни. Однако умудренный жизнью командир по фамилии Довгопалец – тот самый красноармеец с поповскими чертами и окладистой бородищей – обратил внимание на слова «ОГПУ», «уполномоченный», «мандат» и отдал приказ выступать к озеру. Бойцы на оленях ворвались в снежную зарю, в кратчайшие сроки достигли указанного района и поспели как раз вовремя.
Спасенных доставили в Оймякон. Хотели перевезти туда же и шкуру убитого тигромедведся, но раздумали. Она была тяжела, да и кто в затерянном сибирском поселке мог по-настоящему оценить ее неповторимость? Для этого пришлось бы переправлять ее в столицу, через весь континент…
– Обскажите там своим, пущай новых исследователей засылают, – изрек Довгопалец, оглаживая бороду. – Да только в другой раз снаряжайтесь получше. Тута вам не курорт.
Оймяконскую долину можно было с полным правом назвать самым суровым обитаемым местом на планете. Отойдя от лабынкырских перипетий, Вадим затребовал оленью упряжку, чтобы уехать в Якутск. Однако снег повалил, как мука из прохудившегося куля, а потом ударили морозы, при которых плевок застывал на лету. Довгопалец объявил, что сообщение с Якутском утрачено.
– До апреля вы никуда отсюда не тронетесь, и это при лучшем раскладе, – спрогнозировал он, сворачивая козью ножку из обрывка неизвестно как уцелевшей колчаковской листовки с лозунгом «Бей краснопузых!». – Тут иной раз и в мае птица на лету от холода мрет.
Вадим бушевал. Он уже составил донесение на двенадцати страницах, где расписал все этапы выполненного задания. Но куда и как эту писанину передашь?
– Пойми, – втемяшивал он по-житейски неглупому, но в то же время тугодумному командиру гарнизона, – это же государственная важность! Надо как можно скорее выловить тех, кто снабжал Спасова золотом и деньгами. А также связников, что обеспечивали контакты с зарубежьем… И поскорее откачать воду из лаборатории, пока ничего не сгнило. Нельзя ждать полгода!
Довгопалец соглашался: нельзя. Однако, попыхивая самокруткой, заводил ту же пластинку:
– Я бы эту гидру хоть сейчас на шницели порубал! Но пойми и ты, товарищ дорогой: об зимнюю пору шестьсот верст в Якутии ни одна живая душа не одолеет – ни пехом, ни на оленях. Чистое смертоубийство… Так что я и людей не пошлю, и вас не пущу.
Вадим, как за соломинку, ухватился за свои полномочия и стал доказывать краскому, что тот совершает произвол, препятствуя сотруднику политуправления.
– За это знаешь что бывает? Под суд пойдешь!
Довгопалец не сробел, выпустил колечко дыма и парировал:
– И так, и эдак пропадать. Рассуди сам, что лучше. Если я жизнь человечью загублю, мне во сто раз хуже придется. Совесть до конца дней замараю…
Как сладить с таким праведником! Вадим поупорствовал, да и отступился. А в конце октября ударила стужа за минус пятьдесят, и правота бывалого служаки сделалась более чем очевидной.
Жители селения – общим счетом двести четырнадцать человек – забились по своим жилищам, раскалили печи и выбирались наружу не чаще одного раза в сутки – опростать ведро с отходами и набрать в сараюшке заготовленных с лета дров, причем поленницы смерзались настолько, что их приходилось разбивать ломами и колунами.
Гостям отвели просторный курень, построенный когда-то казаками из числа сибирских первопроходцев. Вадим постепенно свыкся со своей участью, проводя дни праздно и скучно. Чтобы показать свое презрение к морозам, первое время он выходил на прогулки и делал во дворе упражнения. Однако
