Дикий батальон - Вячеслав Миронов

Владимира сразу по прибытию доставили в больницу. Череп целый, но сильная контузия и сильное сотрясение мозга. Через недели три можно будет забирать. У Вели тоже все хорошо. Через три недели Ахмед их всех заберет из больницы. Вот только за психическое здоровье Виктора все сильно опасаются.

Мы ничего не делали, просто жили, ели, спали, бродили по деревне. Жизнь текла размеренно. Пару раз ночью часовым казалось, что было нападение, немножко стреляли. Снайпер больше не досаждал. Видимо, ушел. Смерть Аиды была последней от рук противника. Иногда кто-то из ополченцев стрелял друг в друга из-за неприязненных отношений или по неосторожности. Но не насмерть, так, легкие ранения. Дисциплина катастрофически падала. Комбат пил беспробудно, Модаев часто составлял ему компанию. Мулла поначалу побегал, собирая всех на намаз, но быстро угомонился. На утренние и вечерние намазы ходили лишь фанаты с зелеными повязками. Участились случаи дезертирства, самовольных отлучек. Кого-то ловили, кто-то сам возвращался с откупными для командиров.

Обещанное пополнение прибыло лишь через две недели. Не было Гусейнова, лишь представители от вербовочной команды. Комбат даже не вышел. Видать серьезно ушел в запой.

Пошатывающейся походкой перед строем вышел Модаев, позади мулла, весь чистенький, сверкающий, прямо как ангелочек, на губах струилась змеиная слащавая, как нарисованная, улыбочка. В руках четки. Ну, прямо картинка «Добро пожаловать на войну, воины Аллаха!» На фоне небритой, помятой рожи Модаева он выгодно отличался.

Модаев начал что-то говорить про честь и Родину, пытаясь описать славный боевой путь батальона, при этом он постоянно путался в своих фразах, вдобавок его еще сильно покачивало.

Слово взял мулла. Он объяснил, что начальник штаба был ранен, сильно контужен, поэтому он так выступает. Потом началось обычное словоблудие относительно Аллаха, веры, войны с неверными и прочей галиматьи.

Мы тем временем, отчаянно борясь с сильнейшим похмельным синдромом, раскалывающей головной болью, рассматривали новобранцев. Контингент прежний, от семнадцати до пятидесяти лет. Все так же в глазах у многих, особенно молодежи, горел фанатичный огонек. Публика постарше переминалась с ноги на ногу, что-то вполголоса обсуждала, оглядываясь, некоторые курили, зажав сигарету в кулаке.

Какого хрена они приперлись на эту войну? Ну, понятно, многие помародерничать, многие из-за великих идей, кто-то из мести, но остальные что тут делают? А ну их всех в баню, башка болела, многодневное пьянство давало знать о себе. Но мы, в отличие от Модаева, нашли в себе силы привести себя в порядок.

Очередное представление муллы окончилось многократным криком новобранцев «Аллах акбар!» Это было раз десять и так громко, что и без того раскалывающаяся от похмелья голова просто разрывалась, в глазах плыли разноцветные круги.

Потом мулла, видя, что Модаев не в состоянии ничего путного сообщить собравшимся, представил нас. Но опять его речуга затянулась, он начал призывать новобранцев не обращать внимания на то, что мы неверные, мы все равно служим великому делу. При этом он говорил, что если мы будем чему-то их неправильно учить, то пусть они сразу обращаются к командирам. Удод в чалме!

Сашка подошел и что-то шепнул мулле на ухо, тот, не поворачивая головы, кивнул, и начал заканчивать.

— Ты чего спросил? — спросил я, затягиваясь сигаретой.

— Спросил, как у него здоровье, — Сашка, потирая виски, сплюнул.

— Не боишься?

— Плевать.

— Башка раскалывается, сейчас бы пивка, да в баньку, похмелье как рукой сняло бы. Ну, вроде заканчивает.

Мулла действительно закончил, но строй потом раз десять рявкнул во славу Аллаха и еще что-то в этом роде. Я был уже готов разорвать муллу с его проповедями. Одно радовало, что при каждом крике новобранцев не одни мы мучались, Модаев тоже корчил рожи при каждом патриотическом или религиозном вопле. Ему, по всей видимости, было тяжелее нас. Мелочь. Но она радовала нас с Сашкой. После этого толпу новоявленных воинов Аллаха, т. н. шахидов, готовых погибнуть за зеленое знамя пророка, отвели и разместили по домам. Мы же с Александром пошли продолжать бой с зеленым змием. Последний нам был более приятен и близок, чем вся эта толпа полуумков, не наигравшихся в детстве в войну.

Потом два дня мы с пеной у рта спорили с «особым совещанием» нашего батальона, распределяя людей. Мулла гнул свою линию, что молокан надо равномерно распределить по ротам, чтобы они прониклись верой в светлое будущее Аллаха. Модаев-козел поддерживал своего замполита-муллу. Но, тем не менее, нам удалось добиться нашего варианта распределения: чтобы после обучения молокане из новобранцев попали в первую роту, в которой было достаточно славян-христиан. Опять же нашими стараниями «зеленоповязочников» — воинов Пророка мы тоже запихнули в первую штурмовую.

И начались будни учебы. Только осень вносила свои коррективы. Начались дожди, наступил ноябрь. Грязь, жирная, размокшая земля расползалась под ногами, облепляя обувь, каждый шаг давался с трудом. Но приходилось и ползать, и окапываться на местности, маскироваться на местности. Все это было очень тяжело. Дожди были затяжными, обувь, одежда не успевали просохнуть, оружие заставляли чистить каждый день.

Сопливым пацанам и мужикам за сорок лет приходилось особенно тяжело. Порой возникали роптания, но мы их быстро пресекали. Проводя, например, занятия по физ. подготовке в виде марш-бросков на десять километров. После этого тем, кто шумел, и по чьей милости пришлось побегать, просто набили морду. Нас это мало касалось.

Изнурительный темп занятий помогал вытеснять все лишние мысли из головы. Приходили, умывались, стирали форму. Брали второй комплект, который нам раздобыл Ахмед, вешали сушиться первый, потом легкий ужин, по стакану коньяка и спать. Зачастую засыпал без снов, просто отрубался, но когда что-то снилось, то это была моя жена — Ирина.

Ахмед жил с нами, снабжая нас новостями, которые приносил ежедневно. Новостей особых не было. Нуриев запивался «по-черному», к нему присоединился Модаев, мулла периодически показывался на наших занятиях, смотрел, что-то шептал, возводил к небу руки. Но мы не обращали на него никакого внимания, не мешает и ладно, морду набить все равно не удастся.

И снова занятия, занятия, занятия. Оборона, маскировка, инженерная подготовка. Мучая людей, мы наконец-то перестроили линию обороны нашей деревни. У Модаева с комбатом руки не доходили до этого, и люди по-прежнему сидели в армянских окопах. Выявили пару слабых мест в собственной обороне.

И снова занятия. В поле, в деревне, оборона в поле, оборона в деревне, штурм здания, поиск снайпера. Уничтожение. Подавление. Перемещения. Маскировка.

Новички знакомились со старослужащими, те им популярно объяснили, кто мы такие, и что наша наука еще пригодится всем и каждому. Авторитет вырос. А свобода как была далека, так и осталась.

Вместо ожидаемых трех недель Виктор и Владимир пролежали в больнице полтора месяца.

Ахмед съездил и привез их и Вели. Все, кроме Виктора, выглядели хорошо. Поправились, цвет лица изменился. Виктор же наоборот, исхудал, сгорбился, черты лица заострились, на висках появилась седина. Читал в книгах, но не думал, что можно поседеть за столь короткий срок.

Он никак не отреагировал на приезд, был вял, хмур и все время молчал. Почти не ел, только пил чай, от спиртного отказывался, зато курил беспрерывно.

Мы пытались его растормошить, но бесполезно. Он лежал на спине, уставившись в одну точку на потолке. Спал тоже мало, ночью нам мешал, бродя по дому, вздыхая, сигарету не выпускал изо рта.

Как рассказал Ахмед, Виктор ходил в дом родителей Аиды, посидел в ее комнате, взял несколько фотографий. Он часто, подолгу рассматривал их, ведя мысленный диалог с ней.

Мы пытались отвлечь его, привлекая к занятиям, он лишь махал рукой и отворачивался к стене. Мы же продолжали как савраски бегать, стрелять с новобранцами, потом стали проводить слаживание подразделений уже вместе со старослужащими. Работы хватало, Виктора оставили в покое, лишь Ахмеду и Вели поручили приглядывать за Виктором. Чтобы он ничего не сделал с собой или не натворил глупостей. Пройдет время — боль утихнет.

Однажды ночью нас разбудил Вели. Сказал, что Виктор взял автомат и пошел в сторону школы.

— Модаева пошел кончать! — быстро сообразил я.

— Надо перехватить. Его самого могут прибить, — Володя стал быстро одеваться.

Мы рванули бегом по прямой к штабу. Витьки там еще не было. Предупредили охрану, что у Богданова после смерти Аиды лунатизм, чтобы не стреляли, если увидят. Сами разбрелись по окрестностям.

Я правильно рассудил, что Витька не дурак и ночью в штаб не полезет, а заляжет где-нибудь рядом, и когда утром выйдет Модаев, убьет его одиночным выстрелом. Как снайпер Аиду, так и он этого гада. То, что Виктору уже давно наплевать на собственную жизнь, я понял. Но не хочется терять друга. По Модаеву давно веревка плачет, но не стоит ради этого самому лезть в петлю.