Любовь приходит дважды - Ольга Строгова

Воспоминаний незамужним сестрам, безусловно, хватило бы на множество долгих зимних вечеров. Однако обе они были женщинами далеко еще не старыми, можно сказать, в самом соку, – а в этом случае воспоминания греют душу, лишь когда есть надежда на встречу.

Но произойдет ли она? Будет ли им когда-либо еще так же потрясающе интересно, интригующе, захватывающе, как было тогда с Карлом?

Этого сестры не знали.

Если Татьяна Эрнестовна, обладавшая более мечтательным и восторженным, нежели Ирина Львовна, характером, и питала какие-то иллюзии насчет будущих, в том числе новогодних, чудес, то Ирина Львовна твердо решила ни о чем таком не думать и ни на что особенное не надеяться.

Надо сказать, что большинство педагогов и учеников не поддержало бы Ирину Львовну в ее пессимистических настроениях, потому что практически все рассчитывали получить от школьных празднеств весьма многое.

Взять, к примеру, нашего старого знакомого Сашу Горчакова – двоечника, лодыря и известного нарушителя школьной дисциплины, – переведенного-таки, стараниями отца-бизнесмена, в десятый класс.

Учеба десятиклассника Сашу интересовала не больше, чем в прошлом учебном году, а вот Настя Ягужинская, длинноногая и длинноволосая одноклассница-блондинка, – гораздо, гораздо сильнее, чем раньше.

За лето Настя окончательно вытянулась в фотомодель, оформилась в нужных местах и начала более активно пользоваться маминой косметикой. Вдобавок она (совершенно уж, по мнению Саши, ни к чему) прочла две книжки – «Ночь перед Рождеством» Гоголя и еще какую-то толстую, совсем без картинок – и теперь доставала Сашу своей образованностью и капризами не хуже, чем Оксана – кузнеца Вакулу.

Нет, одноклассница не приказывала Горчакову достать царицыны черевички и не обещала, в случае успеха, выйти за него замуж – да Саша ей этого и не предлагал. Все обстояло гораздо хуже.

Черевички Саша с папиной помощью достал бы какие угодно.

Но Настя не жаждала от него ни материальных ценностей, ни физических подвигов. Она хотела, чтобы Саша явил свой интеллектуальный уровень. Чтобы Саша доказал всем – публично! – что, кроме компьютера и флешки последних моделей, у него имеются и собственные мозги.

Саша сначала не догадывался, зачем ей это понадобилось, но, поразмыслив, понял с горечью и досадой, что она выбрала для него самое, по ее мнению, трудное задание.

Добрая половина педагогов, да и учеников тоже, считала, что, если бы Горчакову пришлось писать тест на определение уровня интеллекта, результат оказался бы примерно таким же, как у стула, на котором он в то время б сидел. Другая половина категорически с этим не соглашалась, полагая, что стул в данном случае подвергается совершенно незаслуженному оскорблению.

А между тем Саша был далеко не глуп (в компьютерных играх он, например, соображал исключительно), просто школьная муть, как говорил сам Горчаков, не интересовала его совершенно.

Несколько раз Саша давал себе твердое обещание плюнуть на все и забыть про Настю. В самом деле, мало, что ли, других симпатичных девчонок, попроще, без закидонов?

Но стоило ему прийти в школу, как глаза, минуя доску, разложенные учебники и тетради, расхаживающую между рядами и бубнящую себе под нос училку, приковывались к золотистому сиянию над передней партой в среднем ряду.

Ничего не мог Саша с собой поделать – слишком уж хороша была Настя, ее голубые глазки, чуть вздернутый носик, пухлые губки, длинные вьющиеся волосы цвета отцовской кредитной карты Visa Gold. И даже розовые пластмассовые заколки – бабочки в золотых локонах одноклассницы – обладали совершенно неотразимым для Горчакова очарованием.

Саше, как бедному гоголевскому кузнецу, оставалось либо идти топиться, либо выполнить Настино требование.

И вот примерно за неделю до ученического карнавала Горчакову пришла в голову Мысль. Именно так – Мысль. С большой буквы.

С этой Мыслью он сначала пошел в школьную библиотеку, но там нужной книжки не оказалось. То есть на русском языке – пожалуйста, а на английском, видите ли, нету…

А Саше непременно нужно было на английском. Пришлось скрепя сердце идти кланяться к Вобле.

– Зачем тебе? – вытаращила на него глаза Ирина Львовна, прозванная Воблой за общую сухость телосложения и взглядов на мелкие ученические слабости. – Да еще такая сложная вещь? Ты же по-английски, извини за прямоту, и двух слов связать не можешь!

Саша, который вовсе не собирался называть истинную причину, был к ответу готов.

– Все из-за Карла Генриховича, – непринужденно объяснил он зардевшейся при звуках этого имени учительнице. – Помните, он у нас урок давал и читал нам Шекспира? Так вот, Карл Генрихович говорил, что очень полезно учить стихи на английском языке. Ну я и решил попробовать – вдруг, думаю, и мне это поможет…

Тут уж, естественно, Вобла отказать Саше не сумела – и книжку выдала, и пообещала дополнительно поработать с ним над произношением.

Излишне говорить о том, что в эти последние дни уходящего года всем, и ученикам, и педагогам, было как-то не до учебы. И учителя, и старшеклассники находились в страшнейших, но приятных хлопотах, а ученикам средних и младших классов, с их заранее подготовленными утренниками и хороводами вокруг елки, оставалось лишь тихо завидовать.

Елок в этом году планировалось установить много и в самых разных местах. Одна, большая, самая главная, живая, вся в смоле и изморози, как всегда, красовалась посредине столовой и до времени была защищена загородкой из перевернутых скамеек.

Три искусственные елки, поменьше, извлеченные завхозом из школьных запасников, разместились в директорском кабинете, в учительской и в холле третьего этажа, что перед библиотекой. Перед последней сразу же встал на страже дежурный десятиклассник с алой повязкой на правом рукаве.

Четырех елок явно недоставало для задуманного грандиозного празднества, но отпущенные на декабрь скудные школьные средства давно уже кончились, и купить новые елки было совершенно не на что.

Завхоз, немного поразмыслив, вызвала к себе трудовика, после чего и в столярной мастерской так же, как в швейной, закипела работа. Мальчики из обрезков дерева и фанеры мастерили елочные каркасы, а девочки опутывали их принесенной из дома золотой, серебряной и зеленой мишурой.

Завхоз вообще в этот раз проявляла чрезвычайную, даже по ее масштабам, энергию и изобретательность. Екатерина Алексеевна была везде, и ни одна деталь подготовки к учительскому празднику не могла укрыться от ее пытливого взора.

Она даже выполнила обещание, данное Ирине Львовне, – достала для нее большие цыганские кольца. Они оказались из желтого металла, огромные, тяжелые (у завхоза дома на таких кольцах висели гардины); не то что носить, вдеть их в уши не было никакой возможности, но сам факт выполнения обещанного произвел на англичанку глубокое впечатление.