И только пепел внутри… - Тата Кит

Нет. Нас осталось трое. Осознание этого внезапно открывшегося факта ударило в лоб ровно в то место, в которое несколько минут назад ткнула тёща. На ближайшие сутки в квартире остались Мульт я и шкаф, полный Машиных вещей.

Глава 16

Мыслить нужно шире.

Но не стоит забывать о том, что существует риск потеряться в масштабах.

Диалог с пустым стулом каким-то образом превратился для меня в молчание со шкафом, полным вещей. Машиных вещей.

Я снова сижу на полу, рядом пепельница, переполненная пеплом и окурками, а напротив – шкаф. Закрытые зеркальные дверцы безмолвствуют, отражая мою пустоту. Им нечего мне сказать. Мы виделись в этой комнате на этом самом месте тысячи раз. Но между нами есть нечто общее – то, что хранится внутри. Закрыто, запрятано от посторонних глаз и к этому никто не имеет доступа. Мы храним воспоминания о ней. О моей жене. Когда-то она выбрала меня, как человека, который всю жизнь будет хранить её в своём сердце, а потом она выбрала этот шкаф, как место, в котором будут хранится её вещи. И запах.

Смородина.

Сладкая, словно слегка перченая. С прохладой, но искрится. Даже сидя на расстоянии от закрытого шкафа, окруженный облаком сигаретного дыма, я слышу её.

По комнате, окутанной полумраком, взгляд скользит от шкафа к туалетному столику, где всё осталось ровно так, как когда-то оставила она. Едва различимый силуэт стеклянного флакона с духами заставляет остановить на нём внимание. Я помню, как мне не нравился этот запах. Как казался резким, навязчивым и слишком сладким, даже приторным.

– Ты просто их не прочувствовал, – смеялась она, демонстративно нанося их на свою тонкую шею и запястья. – Потерпи немного, и ты поймёшь, и почувствуешь, какой незабываемый шлейф они оставляют после себя.

Незабываемый…

Что в таких случаях принято говорить? Как в воду глядела?

Пожалуй.

Снова возвращаю внимание шкафу и его зеркальным дверцам. Сидя на полу, упираюсь затылком в стену и прикрываю глаза.

«Это всего лишь вещи» – пытаюсь убедить себя в их незначимости, но выходит паршиво. Когда-то я мог сказать, что «тряпками забит весь шкаф», но сейчас язык не повернётся, чтобы близко выдать нечто подобное.

Это её вещи. И пусть её уже нет и никогда не будет. Пусть она уже никогда не пробежится пальцами по вешалкам, перебирая платья, чтобы выбрать то, в котором хочет пойти на работу или праздник, но это всё ещё её вещи.

Шумно выпускаю из лёгких последнее облако дыма и тушу окурок в стеклянной пепельнице.

Прикрыв глаза, откидываю голову назад и глухо ударяюсь о холодную стену. Очередная попытка вышвырнуть из головы гудящие мысли заканчивается провалом. Слова тёщи занимают главенствующие позиции и давят на нерв: «нужно собрать Машины вещи», «в двадцатых числах декабря», «с чистого листа»… Ещё и ещё, снова и снова эти навязчивые фразы, подобно заедающей в голове песне, включались, в самые неподходящие моменты.

Отрываю затылок от стены и снова смотрю на шкаф. Нужно лишь подойти, открыть, достать из него пару сумок и сложить в них вещи. Действия, которые можно с лёгкостью пересчитать по пальцам одной руки, были подобны покорению какой-нибудь отдаленной планеты.

В безысходности снова прислоняю затылок к стене, закрываю глаза. Вдох-выдох и я резко, боясь передумать, встаю и иду к шкафу. Проснувшийся Мульт идёт за мной, не понимая, что за новое развлечение я придумал для нас двоих ночью в пустой квартире.

Открываю шкаф и вздрагиваю, чувствуя, как по ребрам ударили мурашки и побежали выше к рукам до кончиков пальцев. Запах смородины усилился в разы и окутал обнаженные плечи, напоминая тепло её рук.

Я помню эти ощущения, когда Маша подходила ко мне сзади, пока я работал над бумагами, клала руки на плечи, плавно склонялась и обнимала за шею. Утыкалась носом в пространство между ухом и плечом и звала меня в постель, переживая за то, что мой геморрой от сидячей работы станет больше моей любви к ней. Я каждый раз смеялся, забрасывал бумаги, перетягивал её к себе на колени и целовал.

Целовал до онемения губ, до её тихих стонов и несвязной мольбы о том, что нужно дойти, хотя бы, до постели или коврика рядом с ней.

Тогда это казалось обычным, почти обыденным, потому что я был уверен в том, что так будет всегда: она подойдёт, обнимет, поцелует, позовёт за собой, и я послушно пойду за ней.

Но, оказывается, ничто не вечно под луной. У всего есть начало и ровно так же имеется свой конец. Сколько веревочке не виться… Вот и я держался за эту веревочку, порой небрежно и так, будто она всегда будет в моих руках. Но она закончилась. Оборвалась. Резко и необратимо, оставив пустоту, за которую я пытаюсь зацепиться, но пальцы проходят сквозь режущий воздух.

Несмело поднимаю руку, касаюсь одной из вешалок с голубым платьем. Оно шло её глазам, подчеркивало легкость, гибкость и некоторую игривость, скрытую в ней – то качество, которое она открывала только мне под покровом ночи.

Моя «девочка-шампанское» – как любила она сама себя называть. «Яркая, веселящая, но и по башке могу дать»…

Рука плавно опускается, оглаживая холодную ткань кончиками пальцев и безвольно виснет вдоль тела. Собираюсь с силами, чтобы достать сумку с верхней полки, но не могу поднять даже голову, продолжая пялиться куда-то себе в ноги, где в темноте различается лишь блеск глаз-бусинок Мульта.

– А дальше что? – спрашиваю у него надтреснутым голосом и шумно сглатываю, когда он смотрит на меня в ответ, не издав ни звука. С секунду подумав, зевает, а затем входит в шкаф, топчется на месте, сделав несколько оборотов вокруг своей оси, и просто ложится на пол, свернувшись калачиком.

Поднимаю взгляд на вешалки, с сомнением пробегаюсь по ним и снова возвращаю внимание псу, который уже уснул и, кажется, забыл, куда он залез. Его даже не волновало можно ли ему это сделать или нет. Он просто завалился там, где ему показалось удобно, и уснул.

Поднимаю руки и несмело отодвигаю в стороны