Если спросишь, где я: Рассказы - Реймонд Карвер

— Ну что ж, что правда то правда, — замечает она и снова смеется. Но смеется как-то рассеянно — видно, что она что-то обдумывает. В этот момент Дж. П. нажимает на ручку двери, а Рокси кладет свою руку поверх его руки. — Джо, — говорит она тихо, — а может, мы пообедаем где-нибудь в городе? Можно, я тебя отсюда увезу?

Дж. П. смущенно закашлялся и говорит:

— Понимаешь, неделя-то еще не прошла. — Он тихонько высвободил руку и потер пальцами подбородок. — Понимаешь, они не хотели бы, чтоб я уезжал раньше срока. А кофе и здесь можно выпить, — предлагает он.

— Прекрасно, — отвечает она. Ее взгляд опять останавливается на мне.

— Я рада, что у Джо появился друг. Приятно было познакомиться, — кивает она мне.

И открывает дверь, чтобы войти в дом. В этот момент я говорю ей:

— Рокси, — знаю, что выгляжу, как идиот, но ничего не могу с собой поделать. — Рокси, — обращаюсь я к ней. Они оба поворачиваются и смотрят на меня, стоя в дверях. — Пожелайте мне удачи. Без шуток. Мне так не хватает поцелуя.

Дж. П. опускает глаза в пол. Он все еще держится за ручку открытой наполовину двери, — вертит набалдашником туда-сюда. А я не спускаю глаз с Рокси. В ответ она усмехается.

— Я ведь больше не трубочист, — объясняет. — Давно уже не работаю. Разве Джо вам не говорил? Но поцеловать вас я, конечно, поцелую.

Она подходит ко мне, привстает на цыпочки, кладет мне руки на плечи, — мужчина я крупный, — и целует меня прямо в губы.

— Ну как? — спрашивает.

— Чудесно, — отвечаю я.

— От чистого сердца, — говорит она, и все не убирает руки с плеч, смотрит мне в глаза. — Удачи вам! — сказала и опустила руки.

— Увидимся, старик, — говорит Дж. П. Он распахивает дверь, пропуская ее вперед, и они входят в дом.

Я остаюсь на крыльце, присаживаюсь на ступеньку — закуриваю, а сам слежу за рукой — не дрожит ли? Дрожит. Отбрасываю спичку в сторону. С самого утра руки дрожат, и выпить тянет. В общем, труба дело, хорошо еще, ничего не сказал об этом Дж. П. Я пытаюсь переключиться.

Вспоминаю все, что слышал от Дж. П. про трубочистов, и вдруг ни с того ни с сего припомнился мне наш самый первый с женой дом. Трубы в том доме не было, поэтому с чего он мне вдруг привиделся, не знаю. Но я отчетливо его увидел и вспомнил то утро, когда снаружи раздался какой-то шум, а жили мы в том доме всего ничего, пару недель. Раннее воскресное утро, в спальне полумрак, в окошко проникает реденький свет. Я прислушался: кто-то возится у стены дома. Одним махом я соскочил с постели и босой побежал к окну посмотреть.

— Господи! — испуганно вскрикнула жена, спросонок не поняв, что происходит. Потом залилась тоненьким смехом: — Это же мистер Вентурини. Прости, я забыла тебе сказать. Он сегодня собирался с утра прийти красить стены. Сказал, что придет рано, до жары. А я, глупая, забыла, — она стукает себя ладошкой по лбу. — Иди ко мне, дорогой. Бог с ним.

— Я мигом, — отвечаю ей.

Раздвигаю шторы, а там, с наружной стороны дома стоит стремянка, и на ней, вытянувшись в полный рост, замер пожилой мужчина в белом комбинезоне. Сзади, на горизонте, горы, только-только тронутые солнцем. Мы со стариком стоим нос к носу по разные стороны окна и смотрим друг на друга. Так значит, старикан в белом комбинезоне — это домовладелец? Хорошо, пускай. Только комбинезончик-то ему великоват, да и побриться не мешало бы. И потом, что еще за дурацкая бейсболка на лысине? Ну и чучело! И такая, помню, охватила меня радость оттого, что я — не он, что я — это я и что я у себя в спальне рядом с женой.

Большим пальцем старик показывает себе за спину, в сторону восходящего солнца, картинно вытирает лоб — мол, много работы, сынок, некогда. Потом губы его расползаются в улыбке, и только тут я понимаю, что стою перед ним, в чем мать родила. Я оглядываю себя, потом снова поднимаю на него глаза и пожимаю плечами: а что другого можно ожидать в такую рань?

Жена хихикает у меня за спиной.

— Оставь, — иди скорей ко мне. Ну же! Быстренько! Ложись скорей в теплую постельку.

Я задергиваю штору, но от окна отхожу не сразу. Сквозь тонкую материю я вижу, как старик кивает головой, будто продолжает начатый разговор: «Иди-иди, сынок, ложись. Я все понимаю — сам был когда-то молодой». Он поглубже надвигает на глаза козырек бейсболки и принимается за работу. Берет ведерко и начинает карабкаться вверх по лестнице.

Я сижу на крыльце, привалившись к верхней ступеньке, положив нога на ногу. Может, ближе к вечеру я еще раз попытаюсь дозвониться до жены; потом позвоню своей подруге — узнаю, как у нее дела. Вот только бы не нарваться на ее наглеца молокососа. Надеюсь, в тот момент, когда я буду звонить, — если буду звонить, — его не окажется дома: не знаю, чем уж он там занимается, только лучше, чтоб дома его не было. Я пытаюсь вспомнить, читал ли я что-нибудь у Джека Лондона, — и ничего не припоминается. Хотя нет, был один рассказ, читали, помню, в старшем классе: называется «Разжечь костер». Рассказ про то, как где-то на Юконе в мороз замерзает парень. Только представить — его жизнь зависит от того, удастся ему разжечь огонь или нет. Если получится, то у костра он и носки, и одежду сырую высушит, и сам обогреется.

Ему таки удается разжечь костер, а потом там что-то случилось. А, да — с ветки прямо в огонь упала шапка снега. И потух костер. А морозно крепчает. Наступает ночь.

Я нащупываю в кармане мелочь. Сначала позвоню жене. Если она ответит, пожелаю ей счастливого Нового года. И точка. Ни слова о делах, ни одной резкой ноты, даже если она начнет первая. Если спросит, где я, — скажу как есть. Только никаких новогодних обещаний. С этим шутить нельзя. После того, как мы с ней поговорим, позвоню подруге. А может, позвоню ей первой — не знаю, не решил. Мне ужасно не хочется попасть на ее сына.

— Ну, здравствуй, дорогая, — скажу, услышав в трубке ее голос. — Это я.

Дом Кока

(Перевод Г. Дашевского)

Тем летом Вэс снял дом севернее Эврики у возрожденного алкоголика, которого все звали Кок. Вэс позвонил мне и сказал бросить все и переехать к нему. Он сказал, что сейчас в завязке. Знала я эти завязки. Но он никогда не понимал слова «нет». Он перезвонил и сказал: «Эдна, там из окна видно океан. В воздухе пахнет солью». Я прислушалась: язык вроде бы не заплетался. Я ответила: «Я подумаю». И стала думать. Через неделю он перезвонил и спросил: «Ты приедешь?» Я ответила, что все еще думаю. Он сказал: «Мы все начнем сначала». Я сказала: «Если я приеду, ты должен кое-что для меня сделать». Вэс сказал: «Только скажи что». Я сказала: «Пожалуйста, стань тем Вэсом, которого я знала. Прежним Вэсом. Вэсом, за которого я выходила замуж». Вэс заплакал, и я решила, что это хороший знак. И поэтому сказала: «Ладно, приеду».

Вэс бросил свою подругу, или она его бросила — не знаю, не выясняла. Когда я решилась поехать к Вэсу, мне пришлось расстаться с другом. Друг сказал: «Ты совершаешь ошибку». Он сказал: «Не поступай со мной так. Как же мы с тобой?» — спросил он. Я сказала: «Я должна так поступить — ради Вэса. Он старается не сорваться. Ты же сам знаешь, что это такое». «Знаю, — ответил друг, — но не хочу, чтобы ты уезжала». Я сказала: «Я еду на лето. А потом посмотрим. Я вернусь», — сказала я. «А как же я? — спросил он. — А ради меня что? Не возвращайся», — сказал он.

В то лето мы пили кофе, газировку и всевозможные соки. Целое лето мы пили только такое. Я вдруг поняла, что не хочу, чтобы лето кончалось. У меня не было иллюзий, но, прожив с Вэсом в доме Кока месяц, я снова надела обручальное кольцо. Я не носила кольцо два года. С той ночи, когда Вэс напился и выкинул свое кольцо в персиковый сад.

У Вэса было немного денег, так что я могла не работать. А Кок, как выяснилось, сдавал нам дом практически даром. Телефона у нас не было. Мы платили за газ и за свет, еду покупали в «Сейфвэй». Однажды в воскресенье Вэс пошел в сарай за разбрызгивателем, а вернулся с подарком для меня. Он принес букетик маргариток и соломенную шляпу. Вечером во вторник мы ходили в кино. В остальные вечера Вэс ходил на собрания своих, как он выражался, «товарищей по ни-ни». Кок заезжал за ним на машине, потом привозил обратно. Иногда Вэс и я ловили форель в какой-нибудь пресноводной лагуне неподалеку. Ловили мы с берега и за целый день вылавливали лишь несколько рыбешек. Они выйдут отлично, говорила я, пожарю их на ужин. Иногда я снимала шляпу и засыпала на одеяле рядом с моей удочкой. Перед тем как уснуть, я видела над собой облака, плывущие к Большой Долине. Ночью Вес обнимал меня и спрашивал, по-прежнему ли я его девочка.

От детей наших ничего не было. Черил жила с какими-то людьми на ферме в Орегоне. Она ходила за козами и продавала молоко. Разводила пчел и запасала кадки меда. Она жила своей жизнью, и я ее не осуждала. Ей было совершенно все равно, что делают ее отец и мать, лишь бы мы ее в это не втягивали. Бобби косил сено в штате Вашингтон. После сенокоса он собирался наняться на сбор яблок. Он жил с подругой и откладывал деньги. Я писала ему письма и подписывалась «С вечной любовью».