Мой полицейский - Бетан Робертс

пробыть целую неделю одним, и большую часть этого времени я была бы с Томом наедине. Я согласилась.

Коттедж оказался совсем не таким, как я себе представляла. Когда ты сказал «коттедж», я предположила, что ты скромный и на самом деле имел в виду небольшой особняк или, по крайней мере, хорошо оборудованную виллу на берегу моря.

Но нет. Коттедж был более чем точным описанием. Он находился в мрачном узком переулке в Бончерче, недалеко от моря, но недостаточно близко, чтобы из него открывался вид на побережье. Там было сыро и душно. Две спальни, одна – с покатым потолком и провисшей двуспальной кроватью. Перед домом был заросший сад, а позади – уборная. Крошечная кухня без электричества, но в коттедже действительно был газ. Окна были маленькими и довольно грязными.

Когда мы шли по переулку, невыносимая вонь дикого чеснока валила с ног. Даже внутри коттеджа, где смешались «ароматы» влажных ковров и газа, я не могла избавиться от этого запаха. Мне было интересно, как можно заставить себя съесть нечто, столь дурно пахнущее. Мне это напоминало запах застарелого пота. Сейчас я очень люблю чеснок, но тогда, просто прогуливаясь по этой аллее с ее зеленью и белыми цветами, жара и вездесущий запах чуть не вызвали у меня тошноту.

Тем не менее неделя была солнечной, и мы с Томом предавались всем вариантам традиционного отдыха. Мы гуляли по Блэкгэнг Чайн, смотрели шоу «Панч и Джуди»[51] в Вентноре (Том очень сильно смеялся, когда появился полицейский), побывали в деревне в Годсхилле. Том купил мне коралловое ожерелье персиково-сливочного цвета. Каждое утро он готовил нам бекон и яйца и, пока я ела, планировал предстоящий день, и я всегда с ним соглашалась. Ночью меня радовала проседающая кровать: мы оба скатывались в середину, поэтому спать приходилось очень близко. Я провела много часов без сна, наслаждаясь тем, как мое тело беспомощно прижималось к нему, мой живот заполнял впадину его спины, а грудь прижималась к его плечам. Иногда я тихонько дула ему в шею, чтобы разбудить. Нам удалось повторить нашу первую брачную ночь в тот вечер, когда мы приехали, и я помню, что боли было меньше, но все закончилось очень быстро. И все же я чувствовала, что мы можем совершенствоваться. Я подумала, что если бы могла найти способ подбодрить Тома, направлять его, не инструктируя, то, возможно, наши занятия в спальне стали бы более приятными. В конце концов, это было самое начало нашего брака, и разве Том не сказал мне в ту ночь в твоей квартире, что у него слишком мало опыта?

А затем появился ты. Я чуть не рассмеялась, когда увидела, как ты подъехал на своем зеленом спортивном «фиате», из которого выпрыгнул и вытащил свой багаж. На тебе был светло-коричневый костюм с красным галстуком, свободно завязанным на шее, и ты выглядел как идеальный английский джентльмен во время весенних каникул. Глядя из окна спальни, я заметила, что твой хмурый взгляд растворился в улыбке, когда Том вышел на тропинку, чтобы встретить тебя.

На кухне я разгрузила коробки с припасами, которые ты привез: оливковое масло, бутылки красного вина, пучок свежей спаржи, купленные, по твоим словам, в очаровательном придорожном киоске по пути.

– Я так сожалею об этой кровати, – объявил ты, когда мы все выпили по чашке чая. – Она ужасно старая, не так ли? Все равно что пытаться спать в песочнице.

Я потянулась к руке Тома.

– Мы совершенно не против, – сказала я.

Ты погладил усы и посмотрел на стол, прежде чем объявить, что хочешь размять ноги и прогуляться к морю. Том вскочил, сказав, что присоединится к тебе. Он сообщил мне, что вы вернетесь к обеду.

Ты, должно быть, обратил внимание на мое испуганное лицо, потому что положил руку на плечо Тома и сказал, глядя на меня:

– На самом деле я взял с собой все для пикника. Давайте все спустимся и проведем вместе день, ладно? Жаль терять эту чудесную погоду, тебе не кажется, Марион?

Я был благодарна тебе за любезность.

В течение следующих нескольких дней ты показал нам прибрежные тропы на юге острова. Ты всегда следил за тем, чтобы я шла между вами везде, где позволяла дорога, ведя меня твердой рукой и следя, чтобы я не отставала. Ты казался немного одержимым камнем, из которого состоит пейзаж, рассказывал нам, как образовались разные типы камней, гальки и песчинки, указывая на разные размеры, формы и цвета. Ты назвал пейзаж скульптурным и говорил о палитре природы и фактуре ее материалов.

Во время одной особенно долгой прогулки, когда натерла ногу своими туфлями, я прокомментировала:

– Для тебя это все произведение искусства, не так ли?

Ты остановился и посмотрел на меня серьезно.

– Конечно. Это прекрасное произведение искусства. То, которому мы все пытаемся подражать.

Том был очень впечатлен этим ответом, и, к моему раздражению, я не могла придумать абсолютно ничего в ответ.

Каждый вечер ты готовил для нас ужин, часами возился на кухне. Я до сих пор помню, что мы ели: в один вечер это была говядина по-бургундски, в другой – курица по-охотничьи, а последним вечером – лосось в соусе «холландез». Мысль о том, что такие соусы можно просто приготовить и съесть дома, а не в каком-нибудь модном ресторане, была для меня новостью. Том сидел за кухонным столом и разговаривал с тобой, пока ты готовил, но я обычно держалась в стороне, пользуясь возможностью исчезнуть с каким-нибудь романом. Избыток общения всегда очень утомлял меня, и, хотя мне очень нравилось твое общество, все же время от времени хотелось побыть одной.

После еды, которая всегда была восхитительной, мы садились и пили вино при свечах. Даже Том полюбил твое красное. Ты бы, конечно, говорил об искусстве и литературе, которыми мы с Томом восхищались, но ты также побуждал меня говорить о преподавании, о моей семье и моих взглядах на «положение женщин в обществе», как ты выражался. На второй вечер, после курицы по-охотничьи и множества бокалов «Божоле», ты захотел узнать мое мнение о работающих матерях: о том, как повлияла на семейную жизнь занятость матерей; была ли высокая преступность среди подростков следствием того, что их матери были заняты работой. Я знала, что в последнее время в газетах велась большая дискуссия по этому поводу. Одна женщина – фактически школьная учительница – была обвинена в смерти ее сына от пневмонии. Говорили, что если бы она бывала дома чаще,