Путь в Иерусалим - Ян Гийу

Само здание собора было верхом изящества, и людей, понимающих толк в зодчестве — таких, как брат Гильберт, — его красота поразила бы еще больше, чем отца Генриха. Оно было построено в совершенно новом стиле — с остроконечными сводами, которые устремлялись ввысь, так что каждая церковь в этом стиле должна была выглядеть так, словно она действительно устремлялась к Богу, покидая грешную землю. По мнению отца Генриха, архитектурные формы неразрывно связаны с верой. Прежде всего нужно достигнуть гармонии между формой и содержанием, особенно в освященном месте. Вычурные украшения — это разврат, отвлекающий мысли от высшего мира. Но здание, устремленное к Богу, строгость и чистота, выраженная в камне, — все это содержало в себе нечто совсем иное, Божественное. Может быть, следует выписать с родины чертежи и пригласить новых зодчих? Нет, в Варнхеме, в его теперешнем состоянии есть более неотложные практические дела. Заниматься красотой форм сейчас было бы грешно.

Для Арна не существовало такого места, которое он мог бы назвать своим. Им не был ни Варнхем, ни Школа Жизни у Лимфиорда. Арн чувствовал себя дома там, где были братья и, что самое важное, где были брат Гильберт и отец Генрих.

Самая большая сложность, связанная с отъездом из Школы Жизни, заключалась в разлуке с Шамсином; брат Гильберт решил, что коня нужно оставить на племя в Дании, и доказывал это Арну, рисуя на песке сложные фигуры, означающие, какие лошади появились от Шамсина и какие — от Назира и почему Назир и жеребенок от Шамсина и Лиши должны отправиться в Варнхем, а Шамсин — остаться в Школе Жизни. Арну нечего было возразить.

Молодой жеребец был серо-рыжего цвета, и после прощальной молитвы в Школе Жизни брат Гильберт сказал Арну, что его будут звать Шималь, что на тайном языке лошадей означает Север. Увидев печаль в глазах юноши, монах отвел его в сторону и объяснил, что скучать по своему коню не стыдно и не грешно. Те, кто говорят, что конь — это только вещь, у которой нет души и которая поэтому не заслуживает любви, слишком мало знают. Они как будто правы, но очень часто люди, и даже люди благочестивые, многого не понимают. Перед Богом, и в этом брат Гильберт поклялся, любить таких лошадей, как Шамсин, — настоящее благо.

Однако с другой стороны нужно помнить о том, что лошади, как и ближние наши, как братья и родичи, рано или поздно умирают. Уже по той простой причине, что лошади живут меньше, чем люди, Арну придется скорбеть не по одному коню. Это как со старшими родственниками, и скорбь о них не является греховной. Печаль — часть жизни, данной нам Богом.

Арн немного утешился, но лишь потому, что понял: греха в его грустных думах о расставании с Шамсином нет.

Хотя теперь Арн был взрослым, он немного всплакнул, когда обоз выезжал из Школы Жизни. Никто, кроме брата Гильберта, не видел его слез. И никто, кроме брата Гильберта, не смог бы понять, почему он плачет. Ибо у других монахов и послушников, как и у Арна, дом на земле был только в том месте, где были другие братья. А что знали они о конях из Святой Земли?

В канун праздника святого Варфоломея, когда в Западном Геталанде убирали урожай и закалывали коз, Арн увидел на горизонте шпиль Варнхемской церкви, сперва неясно, словно это была верхушка засохшего или разбитого молнией дерева в густой дубраве, а потом совершенно отчетливо.

В детских воспоминаниях Арна не сохранилось церкви, его тронуло не это, но он знал, что там, внутри, была похоронена его мать, та, к которой он каждый вечер обращался в своих молитвах. Казалось, она оставалась живой, а там покоились лишь ее останки; из тайников памяти всплыла неясная картина, как он ребенком стоял во время похорон среди множества чужих мужчин, которые тогда еще не были его любимыми братьями. Преисполнившись торжественности, он проехал через монастырские ворота, даже не подумав о том, узнает ли он это место, хотя он его узнал, или о том, насколько все вокруг разрушено. Поприветствовав отца Генриха, который вышел навстречу вновь прибывшим к воротам монастыря, он попросил прощения и поспешил к церкви, но прежде, чем подойти к алтарю, упал на колени при входе и перекрестился.

В церкви находились два послушника. Стоя на коленях, они обрабатывали каменную плиту на могиле его матери, которая раньше была помечена лишь крохотным, почти незаметным значком; теперь, когда цистерцианцы одержали великую победу над светской властью и Monasterio Beatae Mariae de Varnhemio стал безопасным местом как для братии, так и для погребенных здесь, отец Генрих решил, что могила Сигрид должна быть украшена. Он рассчитывал, что работа будет закончена к прибытию обоза из Школы Жизни. Однако погода необычайно благоприятствовала поездке, и братья прибыли раньше, чем планировалось.

Когда Арн застенчиво поздоровался с послушниками — сперва на латыни, которой они владели не очень хорошо, потом на французском, которого они не понимали вовсе, и, наконец, на северном языке, который оказался их родным, хотя речь их была более певучей, чем ее помнил Арн, — он опустился на колени и прочитал молитву. Арн был счастлив, что наконец-то вернулся сюда и благодарил Бога за это.

Читая надпись на могильной плите, ту, которая уже была высечена, и ту, которую только наметили, он почувствовал, словно его мать жива, и жива не только ее душа, но и она сама, ее плоть и кровь. Ему казалось, что он видит, как она лежит и улыбается ему. «Здесь, под камнем, вкушает вечный мир наша благословенная дарительница Сигрид, родившаяся в 1127 и умершая в 1155 году от Рождества Христова», — прочитал он. Ниже был набросан рисунок льва и чего-то еще, что было ему непонятно. Он видел перед собой руки матери, чувствовал ее запах и грезил, что слышит ее голос. Во время благодарственного молебна по случаю приезда Сигрид вспоминали с благодарностью снова и снова, и это вызвало в Арне чувства смутные и неопределенные, в которых он тут же решил исповедаться. Он испугался, что в него вселилось высокомерие.

В течение недель, предшествовавших визиту архиепископа Стефана и новому назначению отца Генриха приором Варнхема, брат Гильберт и Арн вместе с несколькими местными послушниками лихорадочно работали над тем, чтобы привести в порядок водостоки. Большой мельничный пруд застоялся, и его нужно было прочистить; канал, по которому вода подводилась к большим и маленьким колесам, был частично разрушен, мельничные колеса нуждались в починке. Вода была нужна везде: в лаватории и на кухне, в стеклодувных мастерских, на мельнице и в столярнях, поэтому те, кто занимался водоснабжением, освобождались от молитв и чтений в течение всего дня. Арн забирался в постель после всенощной и спал без сновидений до заутрени, а утром снова приступал к делу. Так продолжалось день за днем, и Арну казалось, этой работе не будет конца.