Врата рая - Вирджиния Эндрюс

Почему он не сказал мне правду об этом человеке? Может быть, боялся расстроить меня? Что мне сделать, чтобы услышать от него правду? Возможно, Рай в курсе. Я должна устроить все так, чтобы Тони не узнал, что я расспрашивала Рая.

Я почувствовала его теплое дыхание, коснувшееся моего лба, потом легкое прикосновение его губ к моим волосам. Нежность этой ласки несколько озадачила меня. Тони, очевидно, заметил это по моим глазам.

— Это так хорошо, так замечательно, что ты здесь и что я могу взять тебя с собой назад в прошлое.

— Но я инвалид, Тони, больной и искалеченный человек.

Я не думаю, что он слышал меня.

— Вновь возродить эти прекрасные воспоминания, еще раз обрести счастье. Немногим людям выпадает такая возможность — вернуть счастье, которое они потеряли.

Он начал вывозить меня из комнаты.

— Куда мы направляемся?

— Первое, что я хочу тебе показать, это комнаты, которые я приготовил для твоих родителей, когда они прибыли в Фарти на торжество по случаю их бракосочетания. Они были такими любящими голубками, как истинные новобрачные.

Я часто пыталась представить себе папу и маму молодыми, заново открывающими для себя друг друга. Я знала, что впервые они встретились, когда папа переехал в Уиннерроу. Мама говорила мне, что они сразу же влюбились друг в друга, как только встретились их взгляды.

Но она никогда не делилась со мной своими хорошими воспоминаниями о Фарти. Я уверена, что такие были у нее. Поэтому жадно прислушивалась к рассказу Тони о том, как родители смеялись и льнули друг к другу, в какое сильное возбуждение пришел мой отец, увидя Фартинггейл, и какое удовольствие получил сам Тони, знакомя Логана с поместьем.

— Когда я в первый раз увидел Хевен, я не мог отделаться от чувства, насколько сильно она напоминала свою мать, — продолжал Тони, когда мы выехали из моих апартаментов и двинулись по длинному коридору. — У тебя тоже очень сильное сходство с мамой. Иногда, закрыв глаза и слушая, как ты говоришь, мне кажется; что я переместился во времени назад и рядом со мной Хевен. А когда открываю глаза, наступает такой момент, что я не понимаю, в каком времени нахожусь. Разве все эти прошедшие годы с того момента, как она покинула меня, не были сплошным кошмаром? Могу я вернуться к более счастливым временам? Если ты очень хочешь, если ты горячо молишься об этом, разве такое не может случиться? Иногда в моем сознании вы все существуете одновременно… как одна женщина: Ли, Хевен и теперь ты, все так похожие друг на друга по голосу, манерам, внешности. Вы скорее сестры, тройня, а не матери и дочери, — сказал он с нежностью и надеждой.

Мне не понравилось, как он слепил нас вместе. Получалось, что я не обладаю индивидуальностью, не являюсь самостоятельной личностью со своими мыслями и чувствами. Конечно, я хотела быть похожей на маму, даже выглядеть, как она, но прежде всего я стремилась быть сама собой, быть Энни, а не каким-нибудь саженцем. Почему Тони так упорно игнорирует это? Разве он не знал, как важно для любого человека чувствовать себя личностью? Понравилось ли ему, если бы люди называли его «просто одним из Таттертонов, таким же, как и другие»? Я решила про себя, что как-нибудь подниму перед ним этот вопрос. Я не исключение, можно и других научить чему-либо новому.

И вновь переключила свое внимание на осмотр дома. Когда меня вносили сюда и поднимали наверх, я практически почти ничего не видела на этом этаже здания. Теперь воочию убедилась в том, насколько изношенным и местами протертым до дыр был ковер в коридоре. На многих люстрах, спускавшихся с потолка, перегорели лампочки, и везде висела паутина. Немногочисленные шторы на окнах задернуты, так что в коридоре было темно, особенно в той его части, куда вез меня Тони.

— Годами к этой секции дома никто не прикасался. Вначале комнаты здесь принадлежали моим прабабушке и прадедушке, но из уважения к твоим родителям я заново все обновил и привел в порядок. Я знал, что может доставить удовольствие твоей матери, и все было готово к ее приезду. Ты бы видела, как она удивилась, когда я открыл перед ней эти двустворчатые двери.

Он засмеялся, но это был странный, жиденький смешок человека, смеющегося над вещами, которые у других не вызывают подобной реакции, смех человека, полностью погруженного в свой, очень личный мир. Когда я откинулась назад и, повернув голову, посмотрела на Тони, я увидела, что его взгляд устремлен далеко в свое прошлое.

Разве он не видел, насколько изношен и протерт был ковер в коридоре? Разве он не чувствовал запах плесени? Почему он не послал сюда горничных, чтобы все вычистить и отполировать?

— Никто больше не ходит по этим коридорам. И я не разрешаю никому входить в эти комнаты, — сказал он, как бы читая мои мысли.

Когда мы добрались до места, которое, как он сказал, было запретным, то оказались в еще более мрачном окружении. Громадные лоскуты паутины, спекшейся с пылью, висели между потолком и стенами коридора. Мне подумалось, что даже он сам вряд ли сюда приходил. Тони остановился перед большими двустворчатыми дверьми из орехового дерева. На наружной поверхности дверей были заметны длинные узкие подтеки, некоторые из них выглядели совсем свежими.

Тони достал из кармана пиджака связку ключей. Открывая дверь, он повернулся ко мне, и я заметила, как странно сияло его лицо, а глаза светились от возбуждения. Таким он, очевидно, выглядел, когда предоставлял эти комнаты моим родителям. Неужели его воспоминания так живы, что он, несмотря на прошедшие годы, сумел перенестись в прошлое, принять тот же образ и вести себя так, словно все это происходило много лет назад, а не сегодня?

— Апартаменты мистера и миссис Стоунуолл, — объявил он торжественно, словно мои родители были живы и стояли рядом со мной.

Он распахнул двери, которые заскрипели петлями, своим стоном предупреждая о чем-то. Не в силах дождаться, когда он подойдет, чтобы везти меня дальше, я взялась за колеса и покатила коляску вперед. К своему глубокому удивлению, я увидела перед собой комнаты в безукоризненном состоянии: каждый предмет здесь был вычищен и отполирован, нигде не единой пылинки, все просто блестело за этими обманчивыми старыми дверьми в казавшейся заброшенной части громадного дома. Получалось, что мы как бы действительно перешагнули какую-то невидимую границу времени и вернулись в прошлое.

Тони засмеялся снова, на этот раз над выражением моего лица.

— Прекрасно, не правда ли?

Везде преобладал любимый цвет моей матери — цвет красного вина. Мебель в провансальском стиле была сбита материалом этого цвета, повторявшим в своем рисунке оттенки большого персидского ковра. Стены оклеены матерчатыми обоями с цветочным красно-белым орнаментом. На двух больших окнах висели старинные шелковые занавеси, а за ними тонкий тюль. И все выглядело совершенно новым!