Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина

— Какая дикость! — прошептал, улыбаясь, он тогда прямо ей в губы.

Ксения взглянула на свое отражение в мутной воде речушки. Марфута всегда приговаривала, заплетая ее косы, что волосы — самое богатство Ксении, самая ее краса. А потом вспомнилось острое разочарование в глазах Владислава, когда она запретила ему снимать повойник с ее головы. Для нее это было последним символом ее принадлежности Северскому, ведь только муж может видеть волосы… только муж…

Ксения вдруг потянулась к кике и легко скинула ее наземь, вслед полетела кисея, а после развязались повязки повойника. Две длинные толстые косы упали с головы, ударяя ее по спине и плечам, и она тут же принялась за них, стала расплетать, распускать волосы. Вскоре дело было сделано — светлое золото волнами рассыпалось по ее плечам, укрывая ее будто покрывалом. Она склонилась снова над водой, вглядываясь в свое отражение и замирая от собственной смелости и дерзости. Ее последняя стена между ней и Владиславом пала ныне, и сердце так тревожно вдруг заныло в груди, ощущая только теперь конец ее прежней жизни.

А я недурна собой, — вдруг подумалось Ксении, глядя на собственное отражение. Да, ее нос не был длинным и тонким, а скулы более выразительными, чем она того желала бы. Но зато ее лицо было не так кругло, как у Марфуты, а глаза были гораздо больше, губы пухлее. И волосы… Она редко видела себя с распущенными волосами и ныне была поражена своим отражением.

Где-то справа хрустнула ветка в зарослях кустарника, и Ксения вздрогнула, отстраняясь от воды. Она хотела окликнуть Владислава, который, как она думала, зашел с другой стороны, немного правее от нее, но не стала этого делать, движимая осторожностью, и правильно сделала, ведь спустя миг до нее донесся голос одного из пахоликов. Она замерла, боясь обнаружить свое присутствие здесь да еще с непокрытой головой, и стала слушать их разговор, с трудом, но понимая ляшскую речь, к которой уже привыкла за эти дни.

— Надоела Московия до нутра самого, до печенок! — проговорил один голос, в котором Ксения распознала Винека, ляха, что всегда был самым мрачным из всех пахоликов, даже когда те собирались у костра, где пили брагу да чубуки смолили. — Домой хочу! Хорошей еды хочу, чистой постели да горячей воды, чтобы смыть с себя всю пыль эту москвитскую!

— Я думаю, ты боле желаешь, чтобы Ева твоя тебе при этом спинку потерла, — раздался голос Эгуся и его задорный смех. — А еще паче — чтоб потерла кое-что другое, да, Винек?

Ляхи засмеялись, зажурчала вода, черпаемая ладонями из речушки и плескаемая на лицо и тело. А после кто-то добавил:

— Подожди, Винек, уже совсем скоро. Такой скоростью мы до границы за тыдзень дойдем, а еще через пару — обнимешь свою Еву. Вот только пан Владислав…

Со стороны лагеря донесся громкий окрик Владислава, видимо, направляющегося к реке и заметившего своих пахоликов, и ляхи поспешили вернуться на стоянку, громко продираясь сквозь кусты. Помертвевшая сперва от услышанного, Ксения опомнилась, стала собирать волосы, заплетать их в косы, но осознав, что не успеет сделать это до прихода Владислава, просто собрала их и запустила за ворот рубахи, укрывая их под тканью. А после накинула кисею да кику натянула на голову, поднялась на ноги, зажимая уже ненужный повойник в ладони.

Значит, она ошиблась. Не кругами около Москвы Владислав ходит, а к границе идет, в Польшу свою. А по пути, видать, у вотчины ее оставит, не зря же признался ей ныне, что должен был сделать это с самого начала.

Она подняла глаза и увидела Владислава, что приблизился к ней, отводя от лица ветви кустарника. Он улыбнулся ей, так широко и счастливо, что у нее дух захватило при мысли о том, как можно вот так улыбаться и при этом так жестоко обманывать. От злости, захватившей ее при этом — на него за обман, на себя — за легковерие, у Ксении даже руки затряслись мелкой дрожью, и ей пришлось сжать их в кулаки, чтобы не выдать своего волнения.

Владислав же заметил светлые пряди волос, что Ксения так и не сумела укрыть под полупрозрачной кисеей, и протянул руку, чтобы коснуться их.

— Я так и знал, что они такие, я помнил, — прошептал он, и Ксения едва не закричала: «Прекрати! Прекрати лгать мне!». Она отшатнулась от него, отступила в сторону, при этом они несколько переместились по берегу: теперь не она, а Владислав стоял спиной к воде. Он снова протянул руку к ней, недоуменно прошептав: «Моя кохана?», и Ксения вдруг, буквально озверевшая от ярости при этом нежном обращении, подняла руки и ударила его в грудь своими маленькими кулачками. Владислав не сумел удержать равновесия, его сапоги скользнули по глинистому берегу речушки, и он рухнул назад, взмахнув руками нелепо, прямо в воду. Ксения же резко развернулась и побежала к стоянке, придерживая одной рукой кику, чтобы та не слетела с головы, другой — длинный подол сарафана, быстро укрылась в темноте возка.

И только тут в стенах, к которым она так привыкла за время своего путешествия, пришли слезы, навалилась острая боль, захлестнувшая сердце волной, и Ксения повалилась на сидение, прижимая ко рту летник, что там лежал, чтобы ляхи, суетящиеся в лагере, не услышали ее рыданий. Кика при этом упала с ее головы, волосы рассыпались по плечам, и она вдруг осознала, что едва не открылась ляху полностью, целиком отдавая себя в его руки, забывая о своей чести, о впитанных с детства истинах. Как же она могла? Как могла? А ранее…? Стыд-то какой! Как она могла?!

Вскоре слезы иссякли, и Ксения затихла, смогла обуздать горе, так и рвущееся наружу. А потом вдруг пришло раздражение — где ходит ее служанка? Где ту носит, надо же прибрать волосы, пока лях не вернулся в лагерь и не потребовал ее на расправу. А в том, что так и будет, Ксения не сомневалась — никакой мужчина не стерпит подобного от женщины.

Она слегка отодвинула занавесь в сторону и оглядела стоянку. Только ляхи. Даже у котла, висевшего над огнем, не было Марфы, хотя именно там ей и надобно было находиться ныне. Ксения попыталась сама привести волосы в порядок, но они путались, оплетали пальцы, и вскоре она бросила это занятие, кляня весь белый свет в своей недоле, особенно Марфу и этого лживого ляха.

Спустя время отворилась дверца, и в возок залезла Марфута, едва не вскрикнув, обнаруживая в темноте Ксению. Ксения тут же затащила ее внутрь, повернулась к ней спиной.

— Прибери меня! Да споро! — и Марфута принялась заплетать волосы Ксении в две косы, чтобы уложить их после вокруг головы, спрятать надежно под повойником.

— Что с тобой? — спросила Ксения, ощущая, как трясутся пальцы Марфуты. — Не бойся, не на тебя я так зла ныне. На него! На пана ляшского! Ведаешь, где едем? К границе идем! А по пути нас с тобой в вотчину к Северскому, видать, подкинут, как дар от пана Заславского!

Пальцы Марфуты, облачающие голову Ксении в кику, замерли на миг.

— Он сам так сказал тебе? — прошептала она почти в самое ухо боярыни.

— Скажет он мне! — зло фыркнула Ксения, сжимая пальцы в кулак да так сильно, что кольца впились в кожу. — Я ляшский разговор подслушала. К границе идем ныне. Седмица осталась или около того до нее. Знать, и вотчина мужа моего недалече…

Вдруг в стенку возка снаружи ударил с силой кулак, слегка пошатнув его при этом. Женщины замерли в испуге, выжидая, что за этим последует. Ксения уже приготовилась мысленно к карам, что ждут ее, ведь сейчас распахнется дверца, и ее волоком вытащат из возка. Но нет — никто не распахнул дверь, не схватил Ксению. Только пророкотал из-за стенки грозный голос: «Позже, панна! Позже потолкуем!»

— Что у вас, Ксеня? — испуганно спросила Марфа, а после вдруг заревела тихонько, прижала ее руки к своим губам. — Богом тебя заклинаю, Ксеня, держись ты от ляха подалее отныне. Сгубит тебя, лях этот, сгубит! Не ходи с ним на стоянках, не оставайся одна с глазу на глаз с ним, умоляю.

Перепуганная ее слезами, да тем рыком, что услыхала она из-за стенок возка, Ксения согласилась со своей служанкой. Не будет она отныне оставаться наедине с Владиславом, ведь слаба ее душа перед его глазами, его ласками да словами. Да еще кто знает, что ждет ее за его позор нынешний?