Героиновые пули - Александр Щелоков

— Ой, благодать! Ой, хорошо!

Вид выпивки и аппетитной снеди, которую раскладывал Леха, разжег питейный зуд в душе охранника, и ему стало трудно сохранять равнодушный вид. А парень подогревал нетерпение разговорами.

— Эх, батя, люблю витаминчики. Особенно Ц. Винце, сальце, бабце…

Охранник сделал судорожное глотательное движение и вытер рукой губы, готовясь к пиршеству. Парень тем временем продолжал травить:

— Ехал хохол в Москву. На границе таможенник спрашивает: «Наркотики есть?» Хохол отвечает: «Е». «Откройте чемодан». Открывает. А тот до верха забит салом. Таможенник офонарел. — «Какие ж это наркотики?» — «А я с цего сала дуже балдею», — ответил хохол…

Леха, стоявший рядом засмеялся и стал разливать водку. Охранник торопливо протянул руку к стакану. Дольше терпеть он не мог.

За первым стаканом залпом ахнули по второму. Бравый сторож ждать себя не заставил. Он отключился сразу, даже не дотянувшись до закуси. Заботливые парни положили на топчан тело, оказавшееся неимоверно тяжелым, закрыли дверь в сторожку и отправились к дому.

Команду мастеров в помощь майору Жетвин подбирал самолично. Это были специалисты высокого класса — взломщик Квас, газосварщик Ляга и Тупак — опытный боевик, выделенный для прикрытия группы. Они обошли дачу со всех сторон и собрались у двери, которая вела в подвал. Квас склонился над мудреным замком, достал отмычки.

— Сигнализация не забазлает? — Тупак не скрыл тревоги. — Ты обдумал?

Квас растянул толстые мокрые губы в улыбке.

— Я вопще рубильник дернул. Можешь в розетки пальцы совать.

— А-а…

Квас звякнул отмычками. Долго возился. Замок уступил мастеру. Дверь открылась.

Подвал, куда они спустились, выглядел темной пещерой. Вспыхнули фонарики. Их лучи помотались по сторонам, рассекая темень ножами света.

— Вона! — Квас указал на толстую трубу, которая тянулась по дальней от входа стене.

Погромыхивая инструментом, в подвале появился Ляга. Нашел стояк с большим магистральным вентилем. Поднатужившись перекрыл газ. Достал труборез.

— Работаем.

Он вырезал кусок трубы, втолкнул в разрез вставку со спецустройством. Оно заметно выступало над поверхностью магистрали, но Ляга нашел такое положение, когда пусковой коробочки не стало видно снаружи. Включил переносный сварочный аппарат. Горелка пукнула, зашипела. Пламя жарким белым пламенем лизнуло трубу…

Ляга работал мастерски, руки у него золотые — на оборонном заводе крячил, космические корабли строил. Фамилию имел и отчество — Лягин Степан Сергеевич. Фотография на Доске Почета. На груди медаль за трудовое отличие. Одно слово — рабочий класс. Даже народным заседателем в районном суде ему однажды выпало отбарабанить срок. Мастер — фигура уважаемая. Швы он клал ровные, красивые. Радиологический контроль не показывал в них ни трещин, ни раковин.

Когда на заводе перестали платить, Ляга не стал просить милостыни у природы. Не пошел к Белому дому с плакатиком на груди. Мастер такого класса как он крутые бабки способен заработать не только в заводском цеху. Если башкой шевелить, то легко понять интересный закон человеческой жизни. Настоящее хлебное поле совсем не на хлебном поле. Мед собирают пчелы, а харчатся им люди.

Ляга не дурак, он тонкости общественного бытия просекал легко. Конечно, и другие пролетарии не дураки, многое знают не хуже, но у большинства из них понимание не влечет за собой действий. У Ляги действия следовали сразу, едва возникала мысль, которая требовала решений. Через корешей, знавших цену золотым рукам мастера, он получил крышу и работал по специальности в организации. Дело шло быстро и делалось с высоким качеством. Хотя Ляга не брал социалистических обязательств варить трубу ударными темпами, работал он споро, без перекура и расслабления.

Сделал — включил газ, промазал шов мыльной пеной. Внимательно проверил не дует ли где-то газ пузырей. Дефектов не обнаружилось. Тогда Ляга достал аэрозольный баллончик с нитрокраской и окрасил врезанный в магистраль кусок трубы в желтый цыплячий цвет. Теперь газовый ввод по всей длине выглядел новеньким, готовым к работе.

Квас притащил из дальнего угла подвала хозяйскую стремянку. Поставил под одной из ламп дневного света.

Окончив трубу, Ляга полез к потолку. Подключать искровой разрядник к сети не требовалось. Он работал от батарейки. Его пришлось только закрепить…

Виктор Васильевич Марусич к российской истории — прошлой и настоящей — относился с изрядной долей презрения.

Царь Николай, который обозначен вторым номером? Пустота. Нет, хуже того — моллюск. Виноградная улитка, которая объедала листья российского виноградника лишь потому, что кто-то из её предков набрел на заповедую кущу и остался в ней.

Ленина Марусич пропускал по простой причине: тот единственный после Петра Первого знал чего хочет, зажал ланцепупов в тугом кулаке и держал, не позволяя дергаться.

Сталину Марусич прощал многое из-за его формулы: «Нет человека — нет проблемы». Для того, кто имеет власть, эта формула — путеводный маяк.

Дальше шел Никита Хрущев, лапоть в подпояске, случаем попавший на царствие балабон, авантюрист, дуролом.

Потом Ленька Брежнев — сибарит, самолюб, который даже на ширинку своих брюк вместо пуговиц нашивал наградные медали.

Да и нынешний вождь не лучше — кабан под дубом. Чтобы досыта набить желудями брюхо, он подрыл корни могучего государства, не дав ему ничего, кроме горя и унижений. Однако в будущее Марусич глядел с оптимизмом. Он верил — скоро все неизбежно изменится. Вокруг кабанчика, который все ещё похрюкивает, уже кучкуются молодые волки. Они обложили его со всех сторон, и тому уже не отбиться, не выкрутиться из их кольца. Они ещё покажут миру зубы и когти!

Себя Марусич тоже относил к волкам, хотя к власти пока не рвался, а лишь точил зубы и нагуливал капитал. Делал деньги, короче.

Деньги, деньги… О них говорят все, а что такое деньги понимает далеко не каждый. Чтобы понять их существо, надо иметь такое количество «зеленых», чтобы можно было считать себя миллионером.

Марусич себя таковым числил и значение денег понимал сполна.

Вы когда-нибудь дирижировали Большим симфоническим оркестром в Большом зале Московской консерватории? Конечно, нет. Вы же не корифеи, вроде великих дирижеров России — Светланова или Федосеева. Потому, коли умеете блямкать на балалайке, то и дуйте на ней — увеселяйте жену.

Марусич даже на балалайке не играл, но дирижировать Большим симфоническим право за собой оставил.

Кто они, эти тромбонщики и трубачи, первые и вторые скрипки? Что умеют? Да ничего, только смычками пилить по струнам, в ноты глядеть и дудеть, как им кем-то предписано. Потому их цена во всем мире включается в цену билетов. Предложи он этой ораве, выпиливающей и выдувающей сладостные звуки, хороший спонсорский куш, встань после этого за дирижерский пульт, они под твои взмахи отбахают и «Героическую симфонию» Бородина и «Лунную сонату» Бетховена так, будто ты величайший дирижер всех времен и народов.

Правда, пока Марусич не считал, что пора дирижировать Большим симфоническим уже наступила. Придет время, такую хохму он обязательно отмочит и пригласит послушать свой концерт весь бомонд, прислав каждому тисненый золотом пригласительный. А пока Марусич решал другие задачи. Более важные, чем музыкальные. Он покупал министров.

В целом, если смотреть в глаза правде, российский министр — это дырка от бублика. Сидит высоко, а под ним — пустота. Выдернут стул и полетит милок кверху задницей. Кто знает где ещё приземлится. Но… Именно это «но» имело практический смысл. Сам по себе министр ничего не значит, а вот его подпись, его слово, его влияние, пока он на коне… Ради этого и стоило кое-кого прикупить, положить в карман.

В кругу своих друзей Марусич был мужик-душка. На вопрос «Как здоровье?» он неизменно отвечал «Наливай!» И это не было рисовкой интеллигента. Пил Марусич профессионально: много и почти не пьянел. Выпив, любил ущипнуть за мягкое или упругое место даму, выбирая для этих целей тех, что пофигуристее, попышнее и посвежее. Тощенькие и тонконогие позывов к обследованию их достоинств у него не вызывали.

Тем не менее в приемной Марусич держал секретаршу, напрочь лишенную признаков каких-либо округлостей — ни бюста, ни бедер. Ко всему выражение лица у неё было монашески-постным, а глаза светились наивностью и честностью. Однако не деле секретарша была продувной бестией: за то, чтобы доложить чью-то просьбу депутату, она взимала солидную мзду. Личные встречи стоили дороже. Зато перед судом под самой строгой присягой она не могла показать, что рука депутата касалась недозволенных мест её тела. Да и скажи иначе, суд бы не поверил, поскольку на означенной фигуре эти самые места обнаружить было трудно.

Зато личных референток или как говорил сам Марусич «имиджмейкерш», он менял со строго соблюдавшейся регулярностью.