Бабье царство: Дворянки и владение имуществом в России (1700—1861) - Мишель Ламарш Маррезе

Эти рассказы свидетельствуют о неравномерном распространении идеологии возврата женщины к домашнему очагу среди высшего сословия дореформенной России. В жизни некоторых дворянских семей уже в начале XIX в. были очевидны изменения и растущая важность эмоциональных связей. Для таких дворянок, как Варвара Томилова, в материнские обязанности уже входил и собственноручный уход за детьми. В письме к мужу Алексею в 1812 г. Томилова рассказывает, как сама ежедневно купает дочку, и поясняет, что нянька маленькой Кати весьма неаккуратна в соблюдении правил гигиены, а эти ежедневные купания укрепляют взаимную привязанность матери и ребенка{562}. Через четыре года Томилова вела ежедневный дневник, в котором очень подробно описывала успехи дочери в русском и французском языках, а также нередко находившие на девочку приступы гнева{563}. Варвара Томилова лично наблюдала за обучением Кати и еще одной девочки — жившей у них родственницы, но умела находить время и на дела по имению{564}.[175]

Хотя не следует преувеличивать разрыв преемственности после 1861 г., мемуары демонстрируют явный сдвиг в тендерных традициях и моделях семейной жизни после отмены крепостного права. В последние десятилетия эпохи крепостного права элементы концепции обособленных сфер мужского и женского существования уже входили в более широкое представление о тендерном устройстве общества[176]. Однако авторы мемуаров показывают, что их современники в XVIII—XIX вв. нисколько не считали недостойным для дворянки переложить ответственность за воспитание детей на слуг или незамужних тетушек. Вместе с тем мемуары, написанные в основном после 1861 г., уже подразумевают новые требования, предъявляемые к поведению матери. Отмена крепостного права уничтожила бесплатный труд, на котором традиционно держались дворянские дома. В результате в 1860-е годы потоком хлынули руководства по воспитанию детей и пособия по домоводству, свидетельствуя о возросшей озабоченности проблемами домашнего хозяйства и материнства{565}.

Дидактическая литература прямо не запрещала женщинам браться за управление поместьями. Тем не менее в конце столетия несоответствие между европейскими требованиями к поведению и морали женщин и традиционным русским соотношением тендерных ролей стало выражаться в более критическом взгляде на помещиц. Если Вигель еще призывал женщин заботиться о процветании поместий, то позднее к помещицам, разбиравшимся в хозяйстве, стали относиться уже не столь однозначно. Описывая усадебную жизнь накануне отмены крепостного права, Д. Свербеев приводит историю соседнего помещика, чья жена спасла имение мужа от разорения, и при этом замечает, что иметь такой талант к делам явно не подобает женщине («она, способная на всякое дело не по-женски… взялась за устройство имений мужа»){566}. Когда в 1874 г. арестовали Софью Субботину за то, что она у себя в имении открыла школу для крестьян и рабочих, один конторщик свидетельствовал против нее, обвиняя в образе жизни, неприличном богатой помещице: «Вставала рано, говорила с рабочими, вела сама хозяйство»{567}. Многие писатели изображали умелых женщин-управительниц алчными и бессердечными (вспомним гоголевский рассказ «Иван Федорович Шпонька и его тетушка»). В других произведениях, например у Чехова и Островского, женская неспособность толково распоряжаться собственностью предстает как один из симптомов упадка русского дворянства. В «Лесе» Островского один персонаж заявляет: «Но действительно у нас много дворянских имений вконец разорено бабами. Если мужчина мотает, все-таки в его мотовстве какой-нибудь смысл есть; а бабьей глупости меры не положено»{568}. Не следует преувеличивать значение таких примеров, но все же они иллюстрируют некоторые перемены в отношении к экономическому авторитету женщин со стороны русских людей — по крайней мере, в письменных свидетельствах.

Однако на практике традиционная связь между ведением домашнего хозяйства и делами по имению означала, что дворянки не переставали активно заниматься своими поместьями. Важно отметить, что возросшее внимание дворянок к воспитанию детей в пореформенное время не мешало им управлять крупными поместьями. Описывая свое детство на Украине накануне революции, Владимир Коростовец уделил внимание трудам своей матери, взявшейся за модернизацию имения и вводившей там «индустриальные методы», вопреки возражениям бабушки, которой принадлежало имение[177]. Князь Тенишев, вручив свое имущество жене Марии, вместо того чтобы самому им заниматься, попросил ее ближайшую подругу, княгиню Святополк-Четвертинскую, помочь жене привести имение в порядок{569}.[178] Хотя число имений, принадлежавших дворянам, резко сократилось после отмены крепостного права, заметная роль дворянок в управлении имениями сохранялась на протяжении всего XIX в.

И до и после отмены крепостного права у русских дворянок было мало возможностей проявить себя в каких-нибудь иных областях, кроме двойной роли жены и матери. В течение XIX в. незаметно произошло переосмысление не столько самих этих ролей, сколько их внутренней сущности. С точки зрения русской дворянки дореформенной эпохи, хорошая мать должна была прежде всего беспокоиться о финансовых интересах своих детей, даже если она пренебрегала прямой физической заботой о них. Княгиня Дашкова выразила именно такой подход к материнству, описывая свои старания обеспечить наследство для детей: «Подобно тому как мне приходилось быть гувернанткой и сиделкой моих детей, я хотела стать хорошей управительницей их имений, а потому никакие лишения не были в тягость»{570}.[179] Материнское попечение о делах детей толкало женщин и на более героические шаги. В донесении о крестьянском бунте в 1857 г. военный губернатор Колюбакин с восхищением писал об одной местной помещице: «Вдохновленная чувствами и обязанностями матери-правительницы, хранящей наследие детей своих», она села на коня и выехала сразиться с взбунтовавшимися крестьянами{571}. Как хорошие жены дворянки не только руководили домашними работами, но и надзирали за управлением и финансовым благополучием поместья в целом. Если некоторых дам, вроде графини Румянцевой, тяготили эти обязанности, то другим нравилось хозяйничать в поместьях или хотя бы чувствовать власть над другими членами семьи. И снова княгине Дашковой принадлежит самое красноречивое свидетельство того, что многим русским дворянкам успехи в управлении поместьями приносили удовлетворение и самоуважение. Ее мемуары полны рассказов о том, как она трудилась, чтобы привести в порядок дела по имению, и дышат гордостью за то, что ее крестьяне живут в достатке{572}.

Активность русских дворянок в управлении поместьями, как и благоприятные отзывы о деловых способностях женщин, обнаруживает устойчивость русских тендерных традиций перед влиянием европейских представлений о том, что подобает женщине, а что нет. Разница между соотношением тендерных ролей в России и в Европе отражала контраст между дворянской традицией и новой культурой среднего класса. Европейские дворянки времен Старого режима пользовались гораздо большими свободами в публичной сфере, чем их преемницы из среднего класса: они выступали как законодательницы придворных обычаев и брали на себя ответственность за руководство земельными владениями, если того требовала необходимость. И эта практика продолжалась и в XIX в.{573} Но даже при Старом режиме имущественное право на Западе препятствовало замужним женщинам всех социальных состояний заключать сделки от своего имени. При всей своей несовместимости с реальными обстоятельствами жизни европейских женщин, идеология возврата к домашнему очагу подкреплялась здесь правовой системой, которая ограничивала правосубъектность замужних женщин и из-за которой их вклад в экономическую и деловую жизнь семьи оставался скрытым от глаз.

Русским дворянкам, как и европейским, внушалась скромность, целомудрие, покорность мужьям{574}, а мужчинам полагалось смотреть на своих жен как на хрупкие существа, нуждающиеся в их заботе{575}. Но этот идеал слабой и зависимой супруги очень сильно расходился с законодательной системой, возлагавшей на замужних женщин ответственность за их дела. Более того, он противоречил повседневному опыту дворянок, которые руководили своими поместьями и умело решали правовые и имущественные вопросы при минимальной помощи со стороны родственников-мужчин.

Многие историки усматривали в отмене крепостного права водораздел в истории дворянской семьи. Один ученый отмечал, что, когда после 1861 г. у русских дворянок осталось мало слуг и сократились доходы, они начали «заниматься воспитанием своих детей, нередко впервые ухаживая за младенцами самостоятельно»{576}. Как бы то ни было, правовой статус дворянок ослаблял влияние идеологии обособленных сфер в России: в вопросах собственности западноевропейские идеалы женственности не вытеснили традиционные тендерные соотношения в императорской России, а сосуществовали с ними. Хотя русские авторы первой половины XIX в. пользовались риторикой сентиментализма и призывали женщин ограничить свое влияние домашним кругом, их поклонение европейским образцам не приводило к освобождению женщин от ответственности за финансовые дела — свои собственные и их детей. Со своей стороны, русские дворянки выработали свою версию идеологии возврата к домашнему очагу лишь после того, как изменились материальные условия их жизни с отменой