Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая - Алексей Хренов

с завода, который с самого утра выглядел так, будто собирается защищать диссертацию, а не возиться с железяками.

Увидев в холле отеля человека в пёстром галстуке и советском шерстяном костюме цвета детской неожиданности, Лёха невольно ухмыльнулся и, не раздумывая, высказался:

— Ну что, товарищ инженер, поехали ваши торпеды до ума доводить!

Однако, заметив, как лицо товарища вытянулось от явного непонимания, Лёха махнул рукой и пояснил с привычной иронией:

— У Кузьмича такой же костюмчик! По богатому, потому что!

Человек в галстуке хмыкнул, поправил свои очки и, бросив взгляд на свой костюм, тихо пробормотал:

— Ну, вообще-то, нам выдали это… Я — Иван Георгиевич…

* * *

Весь груз загнали в ангар технической службы, больше напоминавший склад для хранения дирижаблей, — настолько он был просторным. Казалось, туда можно было впихнуть целую авиабазу в придачу с танковым батальоном.

Главный техник аэродрома, воентехник 3-го ранга Алексеев, как обычно, встретил Лёху с ехидной усмешкой, уже предвкушая новые хлопоты. Из короткого разговора с ним Лёха выяснил, что его любимая СБшка встала на замену обоих моторов, так что ближайшие несколько дней он мог спокойно заняться торпедами. На занятие самим собой времени ему похоже не оставалось.

— Ну, как раз под твою ласточку эту штуковину и подвесим, — посмеялся Константин Сергеевич, кивнув на гору ящиков с торпедами, будто они были чем-то вроде подарков на день рождения.

— Константин Сергеевич, коль мы моторы меняем, давайте поставим трех-лопастные винты, они как раз с таких же моторов «Протезовских» и сняты! — Лёха решил ковать железо, пока горячо, — у меня пара в ангаре приготовлена, вас дожидаются!

Алексеев задумался, потом улыбнулся и махнул рукой, разрешая:

— Ну и жучила ты, Хренов! Делай, пришлю тебе кого то из мотористов. Оформим и проведём как рацпредложение!

* * *

Пользуясь суматохой, Кузьмич тут же исчез, на ходу пробурчав что-то вроде:

— Я в порт. Разжиться картами. И да! Лёша! Эту хрень если подвесить, топлива можно вообще не заливать! Взлетим и прям в Картахене в порт и сбросим! Утопим сразу всех шутников, кто эту дрянь прислал!

Лёха решил, что лучше не спрашивать Кузьмича, куда он намылился, и что за карты, он тоже уточнять не стал, но, зная Кузьмича, не исключал, карты окажутся игральными.

* * *

Оставшись с очкастым специалистом по торпедам и припаханным на подхват Алибабаичем, Лёха принялся распаковывать загадочные изделия советской промышленности.

Когда из ящика наконец извлекли первую торпеду, Лёха невольно присвистнул. На табличке значилось: «Торпеда авиационная. Завод №175 Народного Комиссариата судостроительной промышленности, г. Большой Токмак, Запорожская область, Украинская ССР».

Лёха долго изучал изделие, а потом не удержался:

— Это как же надо умудриться так испоганить вполне приличную итальянскую торпеду? — пробормотал он, проводя пальцем по сварным швам, которые напоминали следы, оставленные медведем на коре.

— Там же до Бердянска всего сто километров! — возмутился он, глядя на конструкцию, которая, кажется, протестовала против самой идеи быть сброшенной с самолёта. — Эти люди моря вообще никогда не видели, что ли⁈

Очкастый инженер поджал губы, явно оскорблённый за свежеспижженную разработку и за всю отечественную промышленность, но промолчал. Алибабаич хмыкнул и, с философским видом протирая тряпкой очередную железяку, заметил:

— Нет, командир, зачем море! Ахули! Море командировка можно! Гостиница жить можно, кушать много можно! Бесплатно! Понимаешь! Туда-сюда, ездить можно! Нет! Очень умный люди эта торпеда делать! — наивно выдал сокровенную советскую правду сын туркменского народа.

Глава 41

НАСТАМНЕТ

Вторая половина апреля 1937 года. Лос-Альказарес.

Утром следующего дня в ангар, полный металлических звуков и спорящих голосов, зашёл Лёхин непосредственный начальник и приятель, командир звена Николай Остряков. Его привлекло происходящее, три массивные пятиметровые торпеды, поставленные на козлы, выглядели так, будто их пытались разобрать на запчасти. Вокруг них переругиваясь суетились два человека — оба помятые и взъерошенные и, судя по их спору, пребывающие в состоянии фанатичного энтузиазма. Один из них был Лёха, которого Острков узнал сразу.

Он молча оглядел картину, поднял бровь и без лишних церемоний уселся на ближайшую железяку, цилиндр около метра длиной, решив не мешать и подождать, пока Лёха его заметит. Достав папиросу, он с интересом наблюдал, как Лёха и его напарник спорят о чём-то, вроде бы на русском языке, но больше половины слов Остряков просто не понимал. Наверное их речь могла бы свести с ума и инженеров с завода.

Когда Лёха наконец заметил Острякова, он, как ни в чём не бывало, заулыбался, вытер руки об штаны и подошёл:

— О, Николай Алексеевич, а мы тут как раз наукой занимаемся!

Остряков затушил папиросу о ту самую железяку, на которой сидел, поинтересовался Лёхиными успехами и под конец беседы спокойно спросил:

— А сколько взрывчатки в этих штуках? Хватит крейсер утопить?

Лёха, привычно похлопав по металлу под рукой, кивнул с довольной улыбкой:

— Двести семьдесят кило. Хватит, чтобы утопить не только линкор, но и настроение у франкистов поднять как следует!

Остряков оглядел цилиндр, на котором сидел, подозрительно нахмурился и, снова слегка недоверчиво хлопнув по нему рукой, уточнил:

— А это что такое?

Лёха удивлённо посмотрел на него, как на студента, не знающего какого цвета учебник по предмету:

— Как что? Это и есть боевая часть. Взрывчатка! Тринитротолуол наверное.

Острякова подбросило так, будто под ним взорвалась пружина. Он отскочил на добрые пять метров и, глядя на Лёху, выдал с обидой:

— Дебилы великовозрастные! Вы хоть понимаете, что я только что на взрывчатке сидел?

Лёха только пожал плечами и опять удивился:

— Ну, так ты сам на неё сел! Ещё и курил в неположенном месте!

Остряков бросил на него уничтожающий взгляд и добавил:

— Правильно тебя Кузнецов боится! Ты ж не лётчик, Хренов! Ты ходячая угроза безопасности!

— Да ладно, не боись! Она без взрывателя, — заржал Лёха, в своей привычной манере.

Проводив Острякова до самолёта, Лёха вернулся в ангар и, разглядывая плоды их работы, пытался понять, что делать дальше с этой громоздкой штуковиной.

Вторая половина апреля 1937 года. Лос-Альказарес.

Советское изделие поражало своим качеством и не в лучшем смысле. Всюду, куда дотянулись мозолистые руки трудового народа, хотелось либо смеяться, либо плакать. Видя результаты этого труда, Лёха непроизвольно вспомнил свою старую шутку: «У вас красивые дети, но всё, что вы делаете руками, — это ужасно». В этот раз шутка как нельзя лучше подходила к действительности.