Московское золото или нежная попа комсомолки. Часть Вторая - Алексей Хренов

Ток пронзил его тело, заставляя дёргаться и издавать странные, невнятные хрипы. Руки Орлова будто приросли к проводу, и сам он явно не мог отцепиться.

Лёха замер на мгновение, пытаясь вспомнить, что делать.

— Деревянный предмет… деревянный… — пробормотал он, судорожно оглядываясь по сторонам.

Его взгляд упал на длинный двухметровый деревянный шест, прислонённый к стене дома.

— Вот ты где! — выдохнул он, схватив шест.

Он бросился к Орлову, но едва сделал несколько шагов, как наступил на пустую бутылку. Нога поехала, и он потерял равновесие.

— Да чтоб тебя! — вырвалось у него снова, когда он упал вперёд, со всего размаха вогнав деревянный шест прямо между булок в заднюю часть Орлова, разрывая тому штаны.

— А-а-а-а-а! — раздался оглушительный крик.

От боли Орлов резко дёрнулся, и провода, наконец, выскользнули из его рук. Он рухнул на землю, ещё некоторое время подёргиваясь, как выброшенная на берег рыба.

Лёха с трудом поднялся на ноги, глядя на валяющегося в грязи чекиста.

— Ы-ы-ы-ы! Сука! Ы-ы-ы! Ты что⁈ — прохрипел Орлов, пытаясь подняться, но тут же снова рухнул лицом вниз.

Лёха виновато потёр затылок.

— Ну… зато вы живы.

Чекист только простонал что-то невнятное и снова уткнулся в грязь.

Лёха обречённо вздохнул.

«Действительно, день не задался», — подумал Лёха, таща под руки дергающегося Орлова из засранного прохода в сторону столовой и глядя на окутанное темнотой небо.

Глава 40

Советские торпеды. Ахули

Начало апреля 1937 года. Аэродром Альбасете.

Кое-как дотащив полуживого Орлова до столовой, Лёха, криками привлекая внимание окружающих, всё-таки добился своего — лётчики с энтузиазмом бросились помогать. Правда, в пылу усердия они ещё больше помяли и так скрюченное тело Орлова. Наконец, толпой дотащив его до санчасти и передав в руки местным эскулапам, Лёха позволил себе немного выдохнуть. Медики приняли эстафету и, надо признать, весьма оперативно привели Орлова в чувство. Как выяснилось, пострадала в основном филейная часть нквдэшника, причём далеко не так страшно, как это выглядело изначально. Электрический удар оставил лишь судороги и несколько волдырей. Орлову вкололи снотворное, и он погрузился в тяжёлый, но спасительный сон.

Расследование показало, что беды наделал оставленный на крыше бидон с краской — хозяйственники надеялись докрасить крышу в ближайшие сухие дни. Виноватыми сделали нескольких испанских бойцов, но это, как ни странно, вовсе не осложнило их службу.

Через десять дней, вернувшись в Картахену, Лёха едва ступил на твёрдую землю, как тут же оказался втянут в очередные вылеты на сопровождение кораблей. Наказание за произошедшее ограничилось короткой, но доходчивой беседой по телефону, проведённой лично Кузнецовым.

Начало апреля 1937 года. Аэродром Лос-Альказарес.

В начале апреля на аэродром пришла команда поддержать позиции республиканцев под Малагой. Сама Малага была в руках мятежников ещё с февраля, и теперь франкисты рвались вперёд, как оголодавший кот к миске с «Вискасом». Лёху припахали на разведку и бомбардировки, и с каждым днём вылеты превращались в изнуряющий марафон.

На третий или четвёртый день, когда полёты уже слились для него в бесконечную череду, Лёху, только что вернувшегося с очередной бомбёжки, буквально выдрали с самолёта и потащили на командный пункт.

Дежурный по аэродрому, весь на взводе, подпрыгивал от нетерпения:

— Срочные новости из порта! Наш линкор «Хайме» сел на мель у Альмерии! — выпалил он, будто это его заслуга. — А к Картахене подошли крейсера мятежников. Приказано немедленно произвести налёт!

Лёха протёр лицо рукой, пытаясь переварить новость. Казалось, момент для атаки был идеальным, но вот незадача: исправных самолётов на аэродроме не было. Точнее был ровно один. Приписанное к флоту звено отправилось бомбить франкистов под Малагой, а вылетевший ещё утром на разведку только что вернулся. И, как на зло, техникам требовалось время на подготовку.

— Ахули! — изрёк Лёха какое-то своё волшебное заклинание и пошёл к своему самолёту, который только-только начали заправлять и готовить к вылету.

Экипаж, измотанный предыдущим полётом, растянулся на траве, как раздавленные тюлени, надеясь урвать хотя бы пару часов отдыха. Но Лёха быстро вернул всех к реальности:

— Вставайте, герои! На крейсера летим, мать вашу!

Пока баки заливали топливом, и подвешивали бомбы, Лёха дозвонился до штаба флота в Картахене, чтобы выяснить местоположение мятежных кораблей. Но, конечно, как водится, никакой конкретики не было. Вся информация звучала как: «Ну, где-то там, на горизонте!»

Спустя пятьдесят пять минут после посадки самолёт вновь был готов, и Лёха с экипажем взмыли в небо, отправляясь на «охоту». До заката оставалось около часа, времени было в обрез.

Поднявшись на высоту около трёх с половиной тысяч метров и решив не лезть на большую высоту и не возиться с кислородной маской, Лёха взял курс в сторону Ибицы. Видимость, конечно, теоретически достигала 160 километров, но, учитывая качество оптики и атмосферу, надеяться на чудеса не стоило.

Примерно в сорока милях от Картахены Лёха сменил курс, заложив дугу в сторону Африки. Через пятнадцать минут напряжённого вглядывания в горизонт Кузьмич доложил:

— Лёша, вижу корабли! Вправо тридцать!

Словно забыл про усталость, Лёха повёл свой борт на снижение. Но чем ближе они подходили, тем яснее становилось, к сожалению, это не франкистские крейсера. Вместо них перед ними появился огромный чёрный грузовой пароход, лениво пускающий дым, и рядом с ним — башенный эсминец, который, очевидно, был республиканским.

На палубе транспорта размахивали руками и какими-то тряпками. Кузьмич, глядя на это через прицел, только грустно усмехнулся:

— Похожи на своих, Лёха. И чего мы так спешили?

Вся миссия оказалась впустую. Время, силы, топливо — всё улетело в никуда. Лёха выругался сквозь стиснутые зубы, крейсера франкистов так и не были найдены.

Повернув самолёт на обратный курс, Лёха молчал. В самолёте повисла тишина, нарушаемая лишь ровным гулом двигателя. Даже Кузьмич на этот раз не рисковал влезать со своими шуточками…

Вторая половина апреля 1937 года. Картахена .

Март и начало апреля выдались нервными и горячими, как пунш из дешёвого хереса, а две недели участия в операции под Гвадалахарой заставили Лёху мечтать провести хоть какое то время без шлемофона на голове, грязи на лице и пыли в носу.

Лёхин самолёт, измученный этими гастролями, начал потихоньку сыпаться.

Взлёт стал сопровождаться странными скребущими звуками моторов, а в одном из вылетов левый мотор вообще перестал выдавать мощность и посадка напоминала попытку усадить на место пьяного медведя. И хотя горячие испанские механики клялись, что все прекрасно починили:

— Команданте!