Великая смута - Николай Плахотный

За какие-то полчаса единомышленник преобразился до неузнаваемости. Мне захотелось спуститься вниз и уединиться в своей коморке. Я не умею скрывать мысли: они отражаются на лице. Генерал же, похоже, ко всему прочему был еще и неплохим физиономистом. Доверительно, лекторским тоном молвил:

— Военная наука, доложу я вам, состоит из трех разделов: стратегия, тактик и военная хитрость. Последнее — это отнюдь не только действия по широкомасштабному, так сказать, командному плану, а и всевозможные фронтовые уловки. На войне все хитрят — от маршала до рядового Василия Теркина. В годы Отечественной войны да и после большой популярностью пользовался кинофильм «Беспокойное хозяйство». Сюжет комедийный, но вполне жизненный.

— Ну как же, как же, смотрел раз десять. Там простоватый и влюбленный старшина командовал женским взводом на ложном аэродроме, где базировалась наша эскадрилья бутафорских истребителей. То была натуральная фанера на колесах, вручную тягали с места на место тросами. Немцы же полагали, что самолеты всамделишные, изо всех сил бомбили «объект».

— А настоящий аэродром был в стороне, целехонький. В результате дивизия решила важную тактическую задачу на большом участке фронта.

— Кино, — отмахнулся я.

Генерала нельзя было остановить.

— Военная хитрость, — продолжал он, — сродни военному творчеству. Народы разных стран слагали замечательные былины, мифы, песни. Едва ль не самая популярная — о троянском коне. Думаю, у вас не хватит дерзости осудить оригинальный план Одиссея?

— Красивая сказочка.

— Вы рассуждаете филологически. Но ведь есть объективные, незыблемые, законы природы, есть формулы математические, физические, биологические, есть строгие правила небесной механики и т. д. Наряду с этим существует и ратное дело — со своей теорией, научной подоплекой. Да, это в своем роде искусство, замешанное на человеческой крови. Не зря же возникло выражение: театр военных действий.

Чувствовалось, генерал был не махровый штабист — настоящий интеллигент, философ, мыслитель. Так что с компаньоном мне в санатории повезло. Снова из спорщика превратился я в покорного слушателя. Да и речь, действительно, шла о любопытном, поучительном, подчас забавном.

Сколько тысячелетий человечество воюет, столько же беспрерывно дебатируется вопрос о мере жестокости, о пределах коварства противоборствующих сторон. Наряду с доблестью, храбростью превозносилось благородство, милость к падшим. При всем том широко и вольно трактовалось понятие «военная хитрость». То бишь реализация на поле сражения определенных тактикостратегических установок.

Мой генерал прямо-таки парил во времени, легко перемещался из века в век, из эпохи в эпоху, рисуя будоражищие воображение батальные сюжеты.

Ничто не проходит бесследно. В закоулке мировой истории затесалось имя Луция Марция, римского легата. В ходе затянувшейся войны с македонским царем Персеем пошел он на хитрость: затеял переговоры о своей капитуляции. Тем самым выиграл время и, переформировав полки, привел войско в боевую готовность. В итоге разгромил ненавистного противника. Гордый возвращался Марций домой, мечтая о лавровом венке. Но вместо триумфа ждал его позор. Старцы-сенаторы, верные нравам предков, осудили тактические действия своего военачальника, заявив, что взял он верх не силою, не доблестью, а коварством. Потому с побежденными был подписан мир на почетных для него условиях.

В ряде так называемых варварских стран вступающие в войну стороны заранее обнародовали свои силы, количество и качество вооружения. Флорентийцы, как свидетельствуют хроники, за месяц до начала военных действий ставили противника в известность о своих намерениях. Того же правила держался и киевский князь Святослав. Его знаменитый клич: «Иду на вы!» был, бесспорно, грозен, но и полон благородства.

Однако не все и не всегда поступали честно, праведно. Частенько смущал военачальников лукавый. Им тоже нашлось место в летописях. Жил-был в средние века генуэзский герцог Клемен, сочетавший в душе свойства льва и лисовина. Но главное — считал себя патриотом. И был уверен, что любые действия во благо родины оправданны: не подвластны ни толкованию сограждан, ни суду божественному. Как-то, затеяв войну с аргивянами за спорные земли, Клемен никак не мог одолеть соседей, хотя в несколько раз превосходил числом. Тогда герцог составил вероломный план: склонил противника сделать перемирие на семь дней. А напал на третью ночь, когда вражеский лагерь был погружен в глубокий сон. Свой нечестивый поступок Клемен мотивировал тем, что в договоре дескать, ни словом не упоминалось о ночах. По свидетельству историков, боги покарали победителя аргивян. Вскоре он стал жертвой дворцовых интриг.

Между небом и землей сидели два полуночника. Со стороны могло показаться: идет то ли киносъемка в натуре, то ли спектакль под открытом небом, как это нынче модно.

Давно минувшие события трогали душу не меньше, чем чеченская хроника. Я переживал за коварно обманутого Персея, в то же время жаль было герцога Клемена. Поистине трагикомический эпизод имел место в Арденах, при штурме крепости Динан. Доверчивый сеньор Роммеро вышел из крепости для ведения переговоров. Пока он разглагольствовал на стене бастиона, подкупленные предатели впустили врагов в запасные ворота. После чего вопрос «кто кого?» решился сам собою.

Уже немало пожив на белом свете, пришел я к выводу, что зло неотвратимо наказуемо. Как ни изворачиваются лиходеи, как ни юлят, ни притворствуют, — кары не миновать. Расплата будет не мирская, так небесная — в виде череды несчастий, бед, неизбывной тоски, душевных мук. Иной отпущенный судьбою век как будто проживет безнаказанно. Тогда вина автоматически переходит на весь его род. За преступления расплачиваются отпрыски. Чада, внуки, правнуки часто не ведают, за что они, несчастные, страдают.

Мысли наши с генералом порой линейно совпадали, то, пересекаясь, расходились и бесследно забывались. Однако, чувствовалось, мы не дошли до главного. Ходили кругами. В словесах растворился главный предмет разговора — тема предательства, которая поначалу нас свела, сблизила, — как нынче выражаются, заколебала, — и под конец вознесла к Аполлону. Надо признать, в соседстве с олимпийским божеством смягчились наши сердца.

В некий момент меня озарило: Михаил Иванович ушел от классовой идеологии. Крах СССР и то, что «процессу» предшествовало, рассматривал сквозь призму мирового разума, как попустительство небесной канцелярии. В союзники генерал взял Вольтера, вернее, героя вольтеровской повести — Задига. Это был роковой неудачник. Доведенный страданиями и мытарствами до отчаяния однажды он возроптал. Явился ангел и попытался его умиротворить, сказав: «Нет такого зла, которое не породило бы добра». В ответ несчастный изрек: «Пусть же Всевышний сделает так, чтоб в мире совсем не было зла, а только добро, добро». (У кого у нас, грешных, при тяжких обстоятельствах не возникает подобная мысля!) Вот что ответил ангел Задигу: «Тогда этот мир был бы совсем другим, где связь событий определял иной премудрый порядок». Далее следовал вывод: довольствоваться надо тем, что человеку дано, что он имеет.

Мы с генералом ушли в схоластические дебри, рискуя в эту ночь глаз не сомкнуть. Пора уж было спускаться с поднебесья на грешную землю.

К спальному корпусу возвращались молча. Нервы были натянуты до предела, как после крупного проигрыша в рулетку.

К затяжным паузам своего приятеля я уже успел привыкнуть, так что внутренне приготовился к молчанке. На перекрестке вдруг почувствовал у плеча прикосновение, за которым последовала прерывистая речь:

— Боюсь, у вас сложится обо мне превратное мнение, как о человеке, лишенным духа патриотизма.

— Ну вы уж слишком.

— Да-да, основание есть. Опять же чужая душа — потемки. Еще можно подумать, будто я желаю поражения своему Отечеству.

— У вас нервы шалят.

— Как раз я спокоен. И пора всем нам признать как объективную реальность, как непреложный факт, что коммунисты…

Последовала продолжительная пауза. Мы как по команде замедлили шаг, остановились друг против друга. Рубая ладонью морозный воздух, товарищ митингово выдал:

— Пора бы уж признать, что коммунисты, то есть мы с вами, реально проиграли сражение на одной шестой части суши земного шара.

От громогласия всполошилось дремавшее на деревьях воронье. Послышались шорохи, недовольное кряхтенье. На этом фоне явственно прозвучал гортанный возглас старого ворона:

— Тр-р-рах! А-х-х! Кр-р-р-ах! Бр-р-р!

Мне показалось, было во всем этом нечто сказочное. Генерал же не обращал внимания на карканье вещих птиц. Продолжал, как ни в чем не бывало, спокойно, размеренно, взвешивая на невидимых весах каждое слово: