Любожид - Эдуард Тополь

Правда, Неля считала, что «эта проклятая Книга» ставит их под нож. «Мне не нужна слава Щаранского, – кричала она. – Я хочу тихо уехать, и пусть они тут горят со всеми их проблемами!» Но Рубинчик успокаивал ее, говоря: «Я нигде ничего не записываю, я ни во что не вмешиваюсь. Я только смотрю и слушаю. Как Пимен. Ничего больше, клянусь!» И это было правдой – не только потому, что он боялся ГБ (они, конечно, засекли его при первом же его визите к знаменитому отказнику Владимиру Слепаку), но и потому, что еще в ту пору, когда он был легальным журналистом, он никогда не брал прямых интервью, не лез с вопросами к героям своих будущих очерков, а предпочитал на какое-то время стать их тенью, присутствовать при их делах и ждать, когда они сами раскроют ему душу за бутылкой водки. Долго этого ждать в России не приходилось…

Стать тенью Слепака, Инессы Бродник или раввина еврейской синагоги было невозможно без прямого соучастия в их делах или без того, чтобы они сочли тебя гэбэшным агентом. Но все или почти все, что интересовало Рубинчика, можно было узнать и около них – в толпе евреев на улице Архипова, в очередях в ОВИР, в таможне и – из самиздата. Самиздат оказался не только антисоветским. К изумлению Рубинчика, процентное отношение антисионистских статей в легальной прессе соответствовало процентному отношению антисемитских статей в самиздате. И Рубинчик стал собирать их – статьи из нелегального журнала «Вече», брошюры «Фашизм под голубой звездой», листовки «Кто стоит за Джимми Картером», памфлеты «Самый сионистский бизнес», «Как сионисты оболванивают молодежь» и тому подобное. Он делал выписки из них в отдельную тетрадь под названием «Антисемитизм сегодня», сличал тексты и даты публикаций и очень скоро обнаружил, что официальные разоблачители сионизма типа Иванова, Корнеева, Бегуна и Емельянова и антисемитские самиздатские публицисты Самолвин и иерей Петухов пишут одним языком и ведут читателя к одному выводу: евреи посланы в мир сатаной, чтобы разрушить коммунизм, поработить Россию, а затем и все человечество. Ни больше ни меньше. Они опутали мир жидо-масонским заговором, им принадлежит вся мировая пресса, все банки, все правительства. Почему мы, русские люди, терпим засилье евреев в литературе, искусстве, политике, медицине, науке? Куда смотрит правительство, почему молчит?

Оставалось сделать последний логический шаг, и Рубинчик, озаренный догадкой, но еще не доверяя своей гипотезе, с затаенным страхом разворачивал по утрам газеты, ожидая новой сенсации: «В связи с разоблачением агентов сионизма в Кремле брежневское руководство смещено, новым Генеральным секретарем партии избран Романов». Или – Долгих. Или – Машеров…

Но, слава Богу, он получил разрешение раньше этого сообщения! И теперь ему наплевать и на Брежнева, и на Романова, и на всю эту мишпуху! Странно – откуда, из каких глубин памяти у него вдруг всплывают эти еврейские слова? Ведь он никогда не учил идиш, не слышал его. Или слышал – тогда, до того рокового перрона, от дедушки?

Как бы то ни было – он уезжает! Эта страна отлипает от него, как убитый спрут. И все эти красильщиковы пусть живут тут как хотят – со своими портретами Ленина, очередями, брежневскими речами и маршем юных нахимовцев. Это их родное. А ему надо вывезти свое тайное детище – Книгу! Но как? Как вывезти из страны шесть толстых тетрадей? И как успеть до выезда записать в эту Книгу все, что сейчас происходит? Ведь даже мелочи примечательны! Вчера вечером, после того как овировское разрешение на эмиграцию помирило Рубинчика с женой, они впервые при детях стали обсуждать все разом навалившиеся на них проблемы отъезда. И Борька, трехлетний сын, услышав про голландское посольство, заявил категорически: «Я в Голландию не поеду!» – «Почему, Боренька?» – «Потому что там все ходят голые! Я не хочу быть голым!…»

Боже мой, если бы Рубинчик заранее знал, что ему разрешат! Он бы готовился! Он бы выучил английский язык всерьез, а не то что эти десять уроков у Мироновой! Он бы собрал все, что берут с собой евреи на продажу в Риме! Он бы выбрал такого покупателя на свою машину, который дал бы ему возможность ездить на ней до последней минуты. Он бы перепечатал свою Книгу в десяти экземплярах и нашел бы выходы на иностранных журналистов или дипломатов, чтобы отправить эту Книгу с ними. И он, конечно, нашел бы время повидаться на прощанье хотя бы с Варенькой из Мытищ. А еще бы лучше – со всеми Вареньками, которых подарила ему судьба. В конце концов это даже неблагородно – уехать из страны навсегда, даже не простившись с теми женщинами, которые тебя любили, называли ласковыми именами и дарили тебе самих себя – напропалую, без оглядки и расчета… Но в том-то и дело, что не только Рубинчик, а каждый из пришедших в голландское посольство евреев был, по русской манере, суеверен и ничего не делал заранее, чтобы не спугнуть Удачу. А теперь, когда эта Удача отвела от их виска овировский отказ и выбросила им счастливый билет-разрешение, они уже не по русской, а по своей исконно еврейской манере кляли самих себя за неготовность к отъезду.

– Если бы я знала, что мне разрешат, я бы хоть в Эрмитаж съездила! Я в жизни не была в Эрмитаже! – причитала какая-то женщина.

– Да что ваш Эрмитаж! – сказала другая. – Если бы я знала, что меня выпустят, я бы – ого! Такую гастроль устроила!…

Очередь рассмеялась. Их было тут не так уж и много – человек шестьдесят. И все они могли бы легко выстроиться в стандартную советскую очередь-цепочку, прижатую к цокольному этажу посольского особняка. Но те же люди, которые всю жизнь стояли в покорных очередях-цепочках, теперь не удерживались в этой цепочке дольше минуты, сколько ни покрикивал на них дежурный милиционер. То есть когда он уж совсем выходил из себя и орал: «Освободите тротуар! Дайте людям пройти! А то вообще пускать не буду!» – они, словно делая этому милиционеру последнее одолжение, выстраивались в нечто похожее на очередь. Но стоило ему уйти вперед, к чугунной двери-калитке, как они снова сбивались в толпу, нагло занимая весь тротуар и даже часть мостовой Калашного переулка.

– Вы слышали – в Бресте пропускают кораллы. Честное слово! Мой брат специально ездил туда на разведку. Там пропускают кораллы, янтарь, мерильный инструмент и даже консервы! А на шереметьевской таможне – ничего! Ни лекарства, ни стиральный порошок, ни даже бутерброды для ребенка!

– А вы знаете, как один мой знакомый их надурил? Он дантист, и он, конечно, работал с золотом. Но, можете себе представить, он не повез с собой ничего, кроме слесарного инструмента. Отвертки, тисочки, молоток, разводные ключи и гайки. Я не знаю сколько – может быть, пять килограммов одних болтов и гаек. Они на таможне спрашивают: зачем вам столько гаек? А он говорит: «А что хорошего меня ждет на Западе? Буду слесарем, еду со своим инструментом!» И они его пропустили. И что вы думаете? У него половина этих гаек были золотые! Он их сам из золота отлил!

– Слушайте, не дурите людям голову! Моя сестра ехала в прошлом году. Так они у нее даже обручальное кольцо с руки сняли!…

Да, еще вчера эти люди не спали ночами и клялись своему еврейскому Богу, что они все бросят и голые уедут из этого коммунистического рая – лишь бы их отпустили! Но как только Он, Всевышний, послал им разрешение на отъезд, они забыли свои ночные клятвы. И Бог, их еврейский Бог, не осуждал их за это. Он видел: эти люди работали всю жизнь, вкалывали – почему они должны оставить этой антисемитской Империи свою мебель, серебряные вилки, обручальные кольца и деньги в банке? И Он каждый день подбрасывал им новые идеи, как обратить хоть часть нажитых денег в то, что советская таможня еще не успела или не додумалась запретить к вывозу: мерильный инструмент, фототехнику, кораллы, почтовые марки, льняные простыни…

И – что поразительно – была у этой толпы уже такая энергия, такая, скажем по-научному, мощная аура, что прохожие не только не осмеливались называть их оскорбительными именами, но еще издали переходили на другую сторону улицы.

– Следующая пятерка!

Рубинчик оказался пятым – за бородатым бухарским евреем в сером войлочном халате и с тюбетейкой на голове, за двумя молодыми парнями с «дипломатами» в руках и за смуглой маленькой молодой женщиной. Одного из этих парней – толстяка с детскими губками бантиком – Рубинчик где-то встречал, но не помнил где и когда. Может быть, возил на своей машине?

Милиционер проверил их паспорта и заветные зеленые вкладыши выездной визы. Только после этого он открыл засов калитки и впустил всю пятерку в посольство. И тут же в глубине двора на кирпичном крыльце посольства появился другой, несоветский, охранник. Он смотрел, как пятерка эмигрантов идет к нему по брусчатой дорожке.

– Ну вот мы уже и в Голландии! – весело сказал один из молодых парней – высокий и с красивыми глазами убийцы дамских сердец. – Это уже не советская территория!