Продам май (сборник) - Мария Фомальгаут

– Я тебе на тридцать три раза сказала, не звони мне больше.

– Настюш, нам встретиться надо… это очень важно…

– Ну тебя к черту, я тебе ни копейки не дам, слышишь?

– Слышу. Я не за копейками.

– Тогда какого…

– Увидишь. Узнаешь, – что-то прорывает в душе, говорю – быстро, часто, сам не понимаю, что говорю, – болен я, болен, понимаешь, на тебя вся надежда, помираю вообще, у меня кроме тебя вообще никого нет… Сегодня приедешь?

– Ну… не знаю…

Страшная догадка оживает в душе.

– Ты… не одна?

– Ну тебя совсем, не одна… Чтобы я еще с кем-нибудь… да ни в жизнь… мне одного тебя вот так хватило…

Ворчит, – я уже знаю, приедет, не может не приехать. Откуда… где она там живет, в каком городке…

– Так вот ты какой больной, – Настя выходит на перрон, поезд уносится куда-то в никуда на остатках Пламени.

– Еще какой больной, – вытаскиваю из-за пазухи чуть живые от холода…

– Это ты где такие выискал, тебе делать больше нечего, на цветы тратиться? Завяли, бедные… – Настя прижимает к себе цветы, почерневшие на холоде, – чего надо-то?

– Да чего, чего, домой поехали…

– Домой… сказанул тоже…

Забираемся в сани, нахлестываю стегозубра, прядает ушами, трусит – по заснеженной дороге, снег валит на густую шерсть.

– Как живешь-то? – спрашиваю.

– А лучше всех.

– И я лучше всех. А с тобой бы еще лучше было…

Трусит по белому снегу стегозубр, бежит за санями голодный ветер, не может догнать…

– У тебя дома тепло? – Настя косится на меня, настороженно, недоверчиво.

– Дубак.

– И у меня дубак… с Пламенем этим как проклятье какое-то.

– Не говори.

– У нас в городке уже старуху какую-то ведьмой объявили, потому что ни у кого Пламени нет, у нее в очаге пылает… На костре сжечь хотели, муж за нее заступился…

Киваю в подтверждение своей догадки. Муж… И Михеич не один живет, и старуха та…

– Ты чего привез-то меня? – Настя выходит из саней, делает шаг – к калитке.

Что-то переворачивается внутри, обнимаю ее – родную, милую, черт бы ее драл, вечно в доме жрать было нечего, эта краля сидит на диване, ногти пилит, а я…

– У-у, пус-сти, ч-чер-р-рт, ты чего?

– Да… ты пойми… ты куда, Настюш, ты постой… мы… нам надо быть вместе. Ты погоди… счас, счас, все объясню… счас…

Веду ее в дом, только бы не упустить, только бы не прорыть еще какую трещину между нами, только бы… Собираю на стол, что есть, на ужин, ставлю два кресла – как в старые времена, которые чем старее, тем добрее. И еще сам не верю себе, когда вижу в Очаге живое горячее Пламя…

Вернулось пламя.

Смотрит на нас двоих.

Возвращаюсь домой, я уже и забыл, как это – когда домой. Пробую на вкус слова, – до-мой, до-мой, смакую…

К Настьке…

Заждалась…

Даже не сразу понимаю, что изменилось в городе. Что-то привычное – и в то же время неуловимое, что-то… Спохватываюсь – огни. Огни в окнах, жар очагов, люди сидят в комнатах у огня, – по двое, по трое, по пятеро, подбрасывают в очаг ветви…

Отлегло от сердца – догадались, додумались, что сделать, чтобы пламя вернулось, все-таки есть еще у наших мозги, все-таки не совсем еще…

Кто-то юркает мимо к своему крыльцу, видит меня, спохватывается, кланяется до земли.

– Мое почтение.

– И вам того же.

Пробую вспомнить – это вообще кто, Антоха, да не похоже на Антоху, Лешка, что ли… Присматриваюсь к лицу, вздрагиваю, когда вижу вместо лица птичий клюв и пару вострых глазок, смотрящих на меня с интересом.

Заглядываю в окна. Какое там приличие, какое там что, подхожу к домам, вглядываюсь в окна, еще не могу понять, что я увидел, крылья, перья, когтистые лапы скребут половицы, щелкают клювы, подбрасывают ветки в огонь….

– Где живешь?

– В доме.

– И я в доме.

Помахивают огненными хвостами.

– Хорошо в домах.

– Теперь хорошо стало. Много сердечной теплоты, корма много.

– Говорил тебе, птиц надо в дом привести. Они смышленые, и очаг сложат, и ветви принесут. И живут стаей.

Прядают огненными ушами.

– А зверей в лес прогнать.

– Тоже верно, изжили себя звери, тепла с них никакого, холод один в душах…

– И отнять то, что мы им дали…

– Отняли уже…

Вчера видел людей. Видел случайно, возвращался от Михеича, рыбки ему отнес мороженой, да я много кому относил, знатный улов получился. Вот, шел от Михеича, еще к холмам свернул, где лесочек начинается, там и увидел.

Их было много, как-то очень много, не думал, что у нас в городке столько людей. Нагие, покрытые грубой шерстью, перемещались то на двух лапах, то на четырех, скачками, скачками, выпустили длинные хвосты.

Присмотрелся к вожаку, вроде бы Антоха, хотя тут кто его знает, все они тут на одно лицо… если это можно назвать лицом. Он прыгал чуть впереди, замирал, вынюхивал воздух, то и дело задирал голову, подвывал – протяжно, жалобно…

Они уходили куда-то – к югу, к югу, где потеплее, холодно им с Обледенением, еще бы не холодно, у них-то нет Пламени…

Застоялся, задумался, сам не заметил, как вожак начал подбираться ко мне – бочком, бочком, потихоньку. Я еще не понимал, что он делает, что хочет, узнал меня, что ли, Антоха, у меня тут рыбешка осталась, дай тебе кину… Еще думал – когда вожак прыгнул, бросился на меня…

Горящие глаза.

Звериные клыки – на моем запястье…

Даже не сразу вспомнил – Пламя, черт его дери, Пламя, тусклехонький огонечек, который я нес на ветке, освещал дорогу… Сам не помню, как сдернул шарф, как обмотал шарфом веточку, сунул в морду вожаку…

Отступили…

Притихли.

Смотрят на меня злыми глазами, боятся Пламени дикие звери…

Кое-как добрался до кварталов, только там сообразил, что больно, что извивается по плечу кровь, что…

– Мое почте… Да что с вами, ранены?

Птичий клюв наклоняется надо мной, внимательно смотрят черные глазки.

– Ага… звери подрали… там, у леса…

– Кошмар какой… – он хватает меня под руку, – надо охотникам сказать…

Екает сердце.

– Да они уже к югу убираются, зверье… Здесь-то им кушать нечего… холодно, голодно…

– Все верно, – сосед уводит меня куда-то, к дому, к Очагу, к свету Пламени, – пойдемте… посмотрим ваши раны…

– Ну что вы…

– Да что я, я врач… пойдемте, с детишками познакомлю…. С женой… она уж давно про вас спрашивает, интересно же, вы человек – а разговариваете, как мы, и в доме живете…

– Славно у тебя.

– Славно.

Помахивает длинным хвостом.

– А слуги твои где домашние? Птицы твои где, что бросают тебе ветви, кормят тебя теплом своих сердец?

– А-а, у меня не птицы…

Прядает рыжими ушами.

– Как же ты без птиц живешь?

– А я по старинке… людей…

Довольно ёжится в глубине очага.

– Да вроде отжили свое люди.

– Отжили, да не все… вон, трудятся… угли ворошат… друг друга теплом своим согревают…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});