Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей - Винарский Максим

В появлении этой статьи все вызывало удивление, начиная с личности автора. Турбин успел зарекомендовать себя как истовый «мичуринец», автор учебника по генетике, выдержанного в полном соответствии со взглядами Лысенко. Но больше всего поражал сам факт публичной – и разгромной! – критики теории, которую не так давно официально признали единственно верной и обязательной для всех. Что же произошло? Как «Ботанический журнал» осмелился на такой демонстративный жест неповиновения всемогущему Лысенко? Это было настолько нетипично для советской реальности, что, по воспоминаниям очевидцев, в библиотечных залах выстраивались очереди из желающих прочитать этот номер журнала.

Выход статьи Турбина показал, что критиковать Лысенко можно. В 1953–1955 гг. «Ботанический журнал» опубликовал целую серию статей, в которых было дано вполне научное объяснение всех предлагаемых «мичуринцами» фактов скачкообразного порождения одного вида другим. В одних случаях это оказалось результатом гибридизации, в других – присутствия в посевном материале семян сорняков, а кое-что было разоблачено как откровенная фальсификация. Вспомнили о том, что идея «порождения» видов очень стара, уходит корнями в Средневековье, куда и тянет науку «народный академик». Нашли старые книги, показавшие, что еще 200 лет назад грамотные ботаники прекрасно понимали абсурдность, невозможность таких «скачков». В 1757 г. Богислав Горнборг, петербургский ученик Карла Линнея, в своей диссертации «О перерождении хлебных злаков» писал:

Древние верили… что семена Костра или Ячменя на плодоносных почвах могут производить Рожь. Это мнение утверждали до тех пор, пока растения и их цветки рассматривали издали и беглым взглядом; после же того, как Мальпиги и Турнефор, пользуясь вооруженным глазом, изучили, описали и изобразили части цветков даже самые мельчайшие с их различиями… это мнение изменилось. ‹…› Кто может представить себе, что Козел произошел от Зайца, а Олень – от Верблюда, только тот один может согласиться, что Рожь из Овса или Ячменя появляется (курсив мой. – М. В.).

Эту цитату советские ботаники поместили в сборнике, посвященном 250-летию со дня рождения Линнея, вышедшем в 1958 г. Никакой полемики с Лысенко в нем не было, но рискну предположить, что цитата приведена со скрытым намеком или издевкой в адрес «мичуринцев», повторявших из статьи в статью измышления своего патрона.

К сожалению, как бы того ни хотелось, статью Турбина нельзя считать бунтом нормальных ученых против навязанной им антинаучной концепции. В реальных условиях сталинского СССР такие протесты были невозможны без санкции «сверху». Историки объясняют ее появление тем, что «отцу народов» в какой-то момент очень не понравилось, что Лысенко принял на себя роль верховного судьи во всем, что касается биологической теории. Сталин привык вмешиваться в споры ученых сам, поучая то экономистов, то историков, то языковедов, что в их науке считать правильным. Лысенко явно зарвался, и его следовало публично отрезвить. Поэтому Сталин распорядился пропустить в печать статьи с критикой взглядов Лысенко, которые задерживала цензура. «Товарища Лысенко нужно научить уважать критику», – будто бы сказал он.

Трудно предположить, чем бы это закончилось для «народного академика», но, на его счастье, в марте 1953 г. Сталин умер, а сменивший его Никита Сергеевич Хрущев, не претендовавший на звание «величайшего гения человечества», быстро подпал под обаяние этого талантливого мастера самопиара. Но времена были уже куда более мягкие. К 1957 г. критика «мичуринской биологии» велась вполне открыто, и к биологам присоединились представители других областей естествознания. Физики, химики, математики прекрасно понимали, какой огромный ущерб наносит Трофим Денисович не только биологии в СССР, но и мировой репутации всей советской науки, всего государства. Лысенко, публично отвергавший достижения современной генетики, в том числе молекулярной (т. е. расшифровку и первичной структуры ДНК – знаменитой двойной спирали, и генетического кода), выглядел в глазах иностранных ученых не только посмешищем, но и пугалом. Академик наглядно демонстрировал, до какого маразма можно дойти, если оценивать научные теории с оглядкой на политическую конъюнктуру или мнение того или иного руководителя.

Но окончательно Трофим Денисович лишился власти и влияния только в октябре 1964 г., вслед за своим покровителем Хрущевым. К сожалению, Лысенко, принесший столько вреда нашей науке, никакой ответственности за сделанное не понес и вплоть до конца своих дней (умер он в 1976 г.) занимал административные посты, хотя и невысокого ранга. Продолжая отрицать всю современную генетику, совершавшую в те десятилетия одно фундаментальное открытие за другим, он так навсегда и застрял в 1930-х, до самой смерти считая эту науку «продажной девкой империализма».

После 1964 г. советская власть утратила утилитарный интерес к Дарвину, и его имя и труды заняли надлежащее им место – на страницах научных книг и журналов, в лекциях университетских профессоров. Научные дискуссии среди биологов стали почти свободными от идеологических влияний. Как и во всех странах, Дарвин у нас превратился в маститого седобородого старца, глядящего из учебника или с портрета в школьном кабинете биологии.

Поистине удивительными оказались посмертные приключения мистера Дарвина в стране большевиков! По словам историка науки Эдуарда Колчинского, ни в какой другой стране мира не случалось, чтобы «иностранного ученого выбрали для обоснования государственной политики и претензий быть центром мировой науки»{328}.

Пусть не посетуют на меня читатели за то, что в этой главе имя Лысенко упоминается чаще, чем имя Дарвина. У меня есть веская причина погрузиться в дебри «мичуринской биологии». Просто очень не хочется, чтобы нечто подобное произошло снова – в нашей стране или где-нибудь еще. Поэтому я посчитал нелишним еще раз обратиться к истории Лысенко, хотя она, в общем, довольно известна{329}. Я не верю, что она может повториться буквально и что кому-то из ученых в XXI в. придет в голову отрицать хромосомную теорию наследования или рассказывать о порождении кукушки пеночкой. Но опасность того, что какой-нибудь очередной пронырливый «академик из народа» будет делать свою карьеру, втершись в доверие ко власть предержащим и пользуясь их невежеством в вопросах науки, не ушла безвозвратно. Социальная почва для этого сохраняется. Тревожным симптомом служат вышедшие у нас за последние 15–20 лет статьи и книги, авторы которых стремятся реабилитировать Трофима Лысенко, якобы безвинно оболганного и ошельмованного. По словам Э. И. Колчинского, они предлагают иконописный образ «народного академика», доказывая, что был Трофим Денисович «…подлинный патриот, гуманист, хранитель истинного благочестия и православия, а также… великий ученый», предвосхитивший «открытия молекулярной биологии, эпигенетики и биологии развития растений». Что примечательно, среди производителей этой литературы отмечены не только далекие от науки публицисты, но и два-три профессиональных биолога старшего поколения из числа уважаемых и авторитетных ученых. В их представлении Лысенко – непризнанный гений, прозрения которого замалчивались или осмеивались завистниками, выполнявшими к тому же политический «заказ» Запада. Конспирологические гипотезы всегда хорошо продавались, но как они могут объяснить, что в 1950-е гг. на борьбу с лысенковщиной поднялось большое число вполне лояльных советской власти ученых, включая физиков и химиков, интересы которых «мичуринская биология» никак не затрагивала?

Однако лично мне представляется, что дело не в самом Лысенко, а в тоске по величию советской империи сталинского образца, порождениями которой были и он сам, и выпестованная им «мичуринская биология». Их защищают как элемент ностальгического мифа о потерянной стране, «где так вольно дышит человек».