Питомник - Полина Дашкова

– Ты поняла? – произнес он, не глядя в ее сторону. – Никогда не упрекай, не обвиняй. Будь легкой, веселой, надменной, не смотри жалобными глазами и никому никогда не вешайся на шею. Будь холодной загадочной стервой. Впрочем, у тебя это вряд ли получится.

Ксюша несколько секунд молча смотрела на него, чувствуя, что глаза у нее сейчас именно жалобные, умоляющие, и вот-вот хлынут слезы, но вместо того, чтобы заплакать, громко рассмеялась.

– Митенька, никогда не влюбляйся в холодных стерв, – произнесла он сквозь смех, – будь нежным, ласковым, и умоляю тебя, не кури столько, это очень вредно для здоровья. Ешь побольше фруктов и овощей, делай гимнастику по утрам. Все, пока, мой хороший. Не грусти.

На следующий день он позвонил, сказал, что она забыла книгу, за которой приходила, и явился к ней днем, когда она отсыпалась после ночного дежурства в больнице. Родителей не было, и все повторилось, но уже не так торопливо и грубо.

Примерно месяц они встречались почти каждый вечер. Всякий раз, когда с языка готовы были сорваться вопросы: «Митя, она тебя бросила? А что будет, если она вернется?», Ксюша начинала хохотать. Смехом она заменяла и все прочие, важные для нее слова: «Митенька, я тебя очень люблю, не уходи, я умру без тебя…»

– Мы с тобой знакомы с семи лет, ты никогда не была такой хохотушкой, – удивлялся он.

Когда она была у него дома и звучал телефонный звонок, сердце ее подпрыгивало к горлу. Он летел к телефону, сшибая все на своем пути. Потом она всматривалась в его лицо и вздыхала про себя с облегчением: «Уф, пронесло…»

Наконец ей пришло в голову, что нельзя все вечера подряд торчать дома, это скучно, к тому же проклятый телефон сводит с ума.

Заняв денег на работе, она купила билеты в кинотеатр «Пушкинский», самые дорогие, на вечерний сеанс, на американский боевик со спецэффектами, о котором говорила вся Москва. Митя сказал, что встретятся они у памятника, за пять минут до начала.

Шел проливной дождь, она, конечно, забыла зонтик и прождала полтора часа. Потом, когда совсем окоченела, решилась позвонить ему из автомата.

– А его нет, – сообщила Митина мама, – он будет очень поздно. Что-нибудь передать?

Ксюше померещился где-то в глубине квартиры чужой, мелодичный женский смех, и Митин урчащий, ласковый голос. Его мама не правильно положила трубку, и Ксюша вместо коротких гудков услышала раздраженный крик:

– Эй, в следующий раз не вынуждай меня врать, сам разбирайся со своими девочками!

Дрожа и заливаясь слезами, она спустилась в метро, доехала до «Баррикадной», перешла на «Краснопресненскую». Там ей посчастливилось сесть в темный вагон. Она забилась в уголок и страшно долго ездила по кольцу, пока на «Киевской» не сообщили: «Поезд дальше не пойдет, просьба освободить вагоны». У нее не было сил подняться, тетка-обходчица рявкнула на нее, решив, что она пьяная или под наркотиком. Ксюша вышла и тут же рухнула на ближайшую скамейку. Она уже не плакала, просто сидела как каменная. Поезда подъезжали, мимо валили толпы людей, в основном приезжих, с огромными полосатыми баулами. В дверях то и дело возникала давка. Уезжал очередной поезд, несколько минут было тихо, опять наваливала толпа.

Ксюща все сидела, не двигаясь, как будто спала с открытыми глазами. После полуночи платформа почти опустела. В голове у нее сложилась четкая схема последующих действий. Как только забрезжит белый огонь в туннеле, она встанет, подойдет к краю платформы, закроет глаза и сделает всего один шаг, потому что невозможно жить, когда так больно. Поезда не было долго, наконец загудели рельсы, брызнул свет. «Давай!» – скомандовал внутри нее чужой, властный голос.

И вдруг нечто тяжелое, невыносимо вонючее рухнуло прямо к ней на колени. Пьяный бомж хотел сесть на лавку рядом, но промахнулся. Ксюша рефлекторно оттолкнула его, и старик грохнулся на каменные плиты платформы. Под его головой стало растекаться кровавое пятно, тут же подбежали дежурная, двое милиционеров. Старика подняли, половина его лица была залита кровью. Он бормотал что-то матерное, тяжелым пьяным басом. Ксюша смотрела, как его уводят, точнее, уносят, как он перебирает ногами по воздуху и во всю глотку матерится.

Она кинулась в закрывающиеся двери последнего поезда. Ее била крупная дрожь, а в голове ни с того ни с сего завертелись непонятные числа. Она что-то пыталась подсчитать, и только выйдя на улицу, в ясную лунную ночь, поняла, что у нее задержка три недели.

А на следующий день к ней заявилась Наташка Трацук, чтобы высказать всю правду в глаза, и тараторила, не умолкая, втаптывала Ксюшу в землю уничтожала и пьянела от восторга.

– Ты урод, с твоей внешностью просто нельзя жить. Тебе надо было родиться в какой-нибудь мусульманской стране и носить паранджу. Это я тебе говорю для твоей же пользы, чтобы ты не воображала себя королевой, это со стороны выглядит дико смешно, над тобой все смеются, ты, знаешь об этом? И очень советую тебе, не звони больше Мите, ты ведь достала его. Вчера мы с ним встретились во дворе, он мне так и сказал: знаешь, говорит, эта уродка меня уже достала.

Раньше Ксюша просто рассмеялась бы Наташке в лицо и даже пожалела бы ее. Но теперь она оказалась беззащитной и вдруг поняла, что это на всю жизнь. У нее хватило сил выгнать Наташку вон, но жуткий монолог застрял в памяти надолго и всерьез.

В больнице после очередного дежурства Ксюша зашла в гинекологическое отделение, чтобы договориться со знакомой врачихой об аборте, и только хотела открыть рот, как в ординаторскую ввалилась толпа студентов. Это были первокурсники Медицинской академии, она тут же увидела Митю, рядом с ним – яркую высокую брюнетку в бриллиантовых сережках, крикнула:

«Привет!», помахала рукой и убежала. Потом, сидя в больничном скверике, наполненном вороньим криком, словно это было кладбище, она вдруг подумала, что ей сейчас так худо вовсе не из-за Мити, не из-за роковой брюнетки. Ей жалко расставаться с крошечным существом, которое растет изо всех сил и уже любит ее, бестолковую, униженную, какую угодно, просто любит, и все.

Именно в этот день выписывался из больницы Олег Солодкин и Галина Семеновна явилась знакомиться с Ксюшей.

«Вот и отлично, – думала она, ловя влюбленные взгляды Олега и любезно улыбаясь его элегантной мамаше, которую все отделение называло миллионершей, – вот и замечательно».

Глава 18

– Проходите, присаживайтесь, пожалуйста. Или, может, вы хотите остаться на лужайке? – Изольда Ивановна вскинула руку, указывая на полотняные шезлонги.

Гость исподтишка, сквозь темные очки, разглядывал хозяйку. Даме было под пятьдесят, но выглядела она значительно моложе. Высокая, крепкая, с ярко-голубыми глазами и пышными пшеничными локонами, с ямочками на круглых румяных щеках, Изольда Ивановна светилась здоровьем и оптимизмом. Все в ней было соразмерно, правильно, добротно, широкие плечи, царственный бюст, массивный зад. Яркие пухлые губы, жемчужные ровные зубы. В тоталитарные времена такими персонажами было принято украшать стенды наглядной агитации и официальные праздники, при буржуазной демократии их можно использовать для рекламы маргарина и стирального порошка.

– Благодарю вас, давайте лучше посидим в доме, солнце слишком яркое, к тому же на улице качество записи всегда значительно хуже, – произнес гость, мягко грассируя.

– Ну, как хотите, – улыбнулась хозяйка совершенно маргариновой улыбкой, – а я обожаю свежий воздух, если бы не комары, я бы спала в саду.

– Да, комаров у вас здесь много, – кивнул гость.

– Не то слово. Вечерами просто тучи. Ну, пойдемте.

Гость, корреспондент французского журнала для родителей «Лез анфан», последовал за хозяйкой в гостиную. Там после яркого солнца казалось почти темно. Корреспондент растерянно огляделся, гостеприимная хозяйка тут же предложила ему сесть в одно из огромных кожаных кресел у журнального столика и спросила с любезной улыбкой, что он предпочитает, чай, кофе или бокал белого сухого вина. Было заметно, что эта дама привыкла принимать у себя корреспондентов, в том числе иностранных. Звонок с просьбой об интервью ее нисколько не удивил. Она с удовольствием согласилась рассказать в очередной раз о своем уникальном творении.

– Спасибо, если можно, стакан воды, – улыбнулся корреспондент и добавил, облизнув губы:

– Сегодня очень жарко.

– О'кей, – Изольда Ивановна хлопнула в ладоши и глубоким оперным контральто прокричала:

– Лариса!

На зов явилась тощенькая девочка лет пятнадцати с рыжими всклокоченными волосами.

– Подойди ко мне, малыш, познакомься. Это корреспондент парижского журнала, господин… – хозяйка повернулась к гостю с виноватой улыбкой.

– Пьер Жермон, – поспешно подсказал тот.

– Ох, простите, память у меня девичья. Да, месье Пьер Жермон, – медленно, словно смакуя иностранное имя, повторила хозяйка, – а это моя Ларисонька, – она ласково взъерошила рыжие патлы.