Золото и мишура - Фред Стюарт

Когда пять мнут спустя Дэвид вошел в спальню, то одного взгляда на Эмму оказалось вполне достаточно, чтобы любовь вспыхнула в нем с новой силой.

Эмма выглядела настолько свежей и красивой, что подобная перемена весьма удивила Скотта. Лишь несколько присмотревшись, он догадался, что румянец на лице искусственного происхождения.

— Дорогой мой Дэвид, — сказала Эмма, улыбаясь ему, — ты бороду отрастил… Она делает тебя неотразимым.

— Я… — начал было он и запнулся, во все глаза глядя на Эмму. — Поскольку теперь я литератор, то, полагаю, мне следует немного походить на него хотя бы внешне.

— Ты ни разу не пришел навестить меня, Дэвид…

Он нервно сжимал и разжимал руки.

— Собственно… Словом, черт побери, мне казалось, что ты не захочешь меня видеть, Эмма. Я хочу сказать, не захочешь видеть после всего того, что я написал в газете, в «Бюллетене».

— Я всегда надеялась, что мы сможем вновь стать друзьями. Сможешь ты простить меня и Скотта?

Дэвид сам готов был пасть перед ней на колени и просить прощения. Ему хотелось сейчас проделать массу глупостей, но вместо этого, чувствуя слабость в коленках, он подошел к постели и поцеловал протянутую Эммой руку.

— Ты же знаешь, что я никогда не смог бы стать твоим настоящим врагом, — сказал Дэвид. — Забудем случившееся. Вопрос в другом: сможете ли вы с капитаном Кинсолвингом простить меня?

— Конечно! В своей газетке ты волен говорить про нас все, что угодно, и мы поймем. До тех пор будем понимать, пока чувствуем, что мы остаемся друзьями.

— Вот именно поэтому я и пришел сюда, — сказал Дэвид, выпуская ее руку и поворачиваясь к Скотту. — Я порвал с «Бюллетенем».

— Почему?

— Ни для кого не секрет, какие подонки эти Слейд Доусон и Гас Пауэлл. Да и Чикаго, видит Бог, тоже отнюдь не святая. Мне все это было давно известно. Поначалу я хотел сделать так, чтобы новоявленная газета встала на ноги, и потому сознательно закрывал глаза на многое. Но сегодня я выяснил, что они намерены устроить на похоронах Чинлинг. И вот в этом я не намерен принимать участия.

— В чем именно?

— Они наняли банду «сиднейских уток», чтобы те напали на похоронную процессию, а вам известно, как серьезно относятся «поднебесники» к церемонии похорон.

— Но зачем им это? — спросила Эмма.

— Весь город знает, что вас отравила Чинлинг и что ни вы, ни капитан Кинсолвинг не намерены ничего предпринимать в связи с этим. А Слейд и Чикаго заинтересованы в том, чтобы Гас показал этим «поднебесникам» почем фунт лиха. Это нужно для того, чтобы в преддверии выборов посеять вражду к китайцам и тем самым завоевать голоса белых. Для Гаса нет лучшего способа продемонстрировать свою силу и показать, насколько вы, капитан, слабы. Вот он и собирается организовать нападение на похоронную процессию якобы в защиту вашей чести. «Поднебесники» не получат права голоса, а, по подсчетам Слейда и Чикаго, на каждого здравомыслящего белого в городе приходится трое других белых, которые ненавидят китайцев. Придумано совсем неплохо, особенно если учитывать, что завтра вечером на Портсмут-сквер состоится первое публичное выступление Гаса Пауэлла. Однако, по-моему, — это грязные методы. Именно потому я порвал с «Бюллетенем» и пришел предупредить вас.

— Я вам очень за это признателен, Дэвид, — сказал Скотт, направляясь к двери. — Слейд Доусон желает войны? Превосходно! У меня тоже имеются собственные войска.

Он вышел из комнаты. Дэвид обернулся к Эмме.

— Что он имел в виду?

— Не знаю. Однако я тоже хочу отблагодарить тебя, Дэвид. А коль уж ты остался без газеты, может быть, мы со Скоттом найдем тебе новую.

Неотразимая улыбка Эммы произвела на Дэвида обычное свое действие. Но кроме того, он почувствовал себя порядком заинтригованным. До сих пор он был неудачником. Неужели фортуна готова сменить гнев на милость?

Глава девятая

Hа похороны Чинлинг собралась едва ли не половина «поднебесников» Сан-Франциско. Церемонией погребения руководил Крейн, и хотя кое у кого возникло недоумение по поводу того, что какой-то молокосос, не имевший даже родственных связей с покойной, может столь нахально вести себя, никто не мешал Крейну. Посоветовавшись с астрологами насчет подходящего времени для погребения, Крейн выяснил, что таковое наступит лишь через четыре месяца, и потому решил похоронить Чинлинг на следующий же после самоубийства день. Он понимал, что следует поторопиться, пока имя Чинлинг было еще у всех на устах. Это помогло бы Крейну сделаться известным всему городу.

Его очень потрясла смерть хозяйки, и он намеревался, кроме того, сделать все возможное, чтобы защитить Стар. Но слова Крейна о том, что он намерен сделаться Кай Йи Маленького Китая, были не пустой похвальбой: он решил использовать похороны Чинлинг, чтобы оказаться в центре внимания.

Многолюдная процессия двинулась вниз по Дюпон-гэ ровно в полдень. Был ветреный ясный день. Одетый в белые одежды скорби, Крейн возглавлял группы носильщиков траурного ритуального покрывала от самого дома Чинлинг. Тело ее было положено в простой сосновый гроб, который поставили на высокие носилки. В свою очередь носилки стояли на плоском прямоугольном возвышении, украшенном белыми погребальными полотнищами. Сам гроб находился под белым балдахином, укрепленным на завершавшихся перьями столбах.

Красочное и величественное сооружение несли двенадцать носильщиков, по шесть человек с каждой стороны. Крейн же, равно как и остальные носильщики траурного покрывала, шли перед гробом. Перед ними двигалась шестерка музыкантов, исполнявших ритуальную восточную мелодию. Возглавляла процессию дюжина профессиональных плакальщиц, в руках которых были те вещи, что непременно понадобятся Чинлинг в другом мире: деньги, пища, одежда, слуги (китайцы отличались большей, по сравнению с древними египтянами, практичностью, и потому вместо настоящих денег и настоящей еды, вместо живых слуг — каковых укладывали египтяне в гробницу умершего фараона — в могилу клали бумажные символы земных даров).

Вся процессия медленно двигалась по Дюпон-гэ в сопровождении жуткой, воющей музыки, звона и грохота цимбал и барабанов. Для встречных процессия являла собой красивое, но мрачное действо. Общее мнение сводилось к тому, что Крейн сумел воздать Чинлинг подобающие почести.

Кортеж прошел менее двух кварталов, как вдруг из-за угла появилась группа мужчин. Они выкрикивали: «Смерть свинячьим хвостам!», у многих в руках были грубо намалеванные плакаты: «Китайские язычники — вон отсюда!», «Вышвырнуть «поднебесников» в Поднебесную Империю!», «Все косоглазые — воры и шлюхи!».

Едва только Крейн увидел эту разношерстную банду, как сразу же узнал «сиднейских уток», но более всего его потрясло их намерение напасть именно на похоронную процессию. Бандиты принялись швырять в траурный кортеж камнями и грязью, намеренно пачкая белые траурные одежды. Китайцы начали разбегаться, бросая свои бумажные похоронные дары усопшей. В руках у некоторых бандитов были палки, которыми они наносили удары по головам и плечам участников траурной процессии.

Несмотря на то что был незаконнорожденным, Крейн относился к церемониям и ритуалам с огромным благоговением, поэтому подобное святотатство привело его в ярость. Он не знал, то ли покинуть ряды носильщиков и дать бандитам надлежащий отпор, то ли со всей возможной невозмутимостью продолжать идти во главе шествия, сохраняя торжественность старинного скорбного ритуала. Но вся его сдержанность улетучилась в одно мгновение, когда комок грязи угодил ему прямо в лицо. Он попытался протереть глаза и в это время услышал яростные крики, с которыми «сиднейские утки» вломились в середину процессии. Чья-то дубинка ударила Крейну в лицо, повергнув в уличную грязь. Как только он упал, несколько палок принялись молотить его по спине и голове. Когда Крейну все-таки удалось кое-как разлепить глаза, он обнаружил, что возле него сгрудились четверо здоровых жлобов, которые и обрабатывали его сейчас дубинками, перемежая удары с бранью.

— Вот он, главный свинячий хвост! — вопил один из бандитов, косоглазый увалень с, должно быть, четырехдневной щетиной.

— Он был ее дружком! — выкрикнул другой, опуская дубинку на руки Крейна, которыми он защищал голову.

И тут раздалось несколько выстрелов. Нападающие враз застыли. Воспользовавшись этим, Крейн сумел протиснуться между ног «сиднейских уток» и подняться на ноги. Только тут он заметил, что с дальнего конца Дюпон-гэ идут приблизительно три дюжины мужчин, одетых в униформу «Кинсолвинг Лайн» и стреляют из ружей над головами «сиднейских уток». Но более всего удивило Крейна то, что во главе моряков шел не кто иной, как самый ненавистный ему круглоглазый — сам Скотт Кинсолвинг.