Убийственно хорош (СИ) - Саша Стрельна

вспомнила, как Ильченко, после того, как наш вертолет сел на Люлькинском аэродроме, оглаживая изрешеченный пулями бок спасшей нас машины, сказал:

— В Афгане говорили, что вертолеты — это души подбитых танков.

На что Вадик, хмыкнув, заметил:

— Видимо, поэтому они считаются лучшим средством борьбы с ними.

То же и люди. Ни один зверь, никакая стихия не приносит столько несчастья, как сам же человек себе подобным.

— Ванечка, миленький, вернись ко мне. Ну пожалуйста. Я умру, если ты не поправишься. Слышишь? Я не смогу жить без тебя. Я думала, что любила Никиту, и, наверно, это было так, но я смогла справиться с его уходом и после даже нашла в себе силы на борьбу с отцом. Я была убеждена, что люблю Аслана, но то, что он оставил меня, задело, в основном, мое самолюбие, не став катастрофой. Если же меня покинешь ты, я просто не смогу… Ванечка! Ты меня слышишь? Я люблю тебя… Ванечка! Я боюсь! Ты слышишь? Эти сволочи угрожают уже моим детям. Ты мне нужен! Мужчина ты, в конце концов, или нет?! Кто поможет мне, кто защитит? Ванечка!

Я плакала и прижималась щекой к его расслабленной руке, целовала пальцы, но в ответ слышала лишь негромкое попискивание и сопение приборов, которые, казалось, одни жили в давящей тишине темной палаты…

…Я просидела возле него до утра. Лишь когда солнышко заглянуло в палату, поднялась, поставила на место стул и все так же по стеночке вернулась к себе. Днем принимала гостей, говорила по телефону, ела, лечилась под неусыпным контролем Витаминыча, но все больше отсыпалась. Ночью же опять пробралась к Ивану. Причем на сей раз чувствовала себя намного увереннее не только потому, что теперь твердо знала, как мне нужно поступать, но и даже чисто физически. А еще через ночь меня поймали с поличным. И виновата в этом была только я сама — как-то незаметно заснула прямо на стуле, уронив голову на постель Ивана. Меня повязали и депортировали в палату. Витаминыч, вызванный бдительной медсестрой, сопел более чем укоризненно:

— Мария Александровна, голубушка…

— Мне надо расхаживаться! А спать можно и днем.

— Не пойдет. Не заставляйте меня прибегать к крайним мерам. Пропишу слоновью дозу снотворного ежевечерне, и вся недолга. Что такое, я не знаю?

— Юрий Витамины… э… Вениаминович…

Грозно насупился, потом вдруг хихикнул этаким озорным и слегка разжиревшим херувимчиком и погрозил пальцем:

— Разрешаю посещение с двенадцати до часу днем, потом обед, отдых. После еще пару часиков можете посидеть там, а после ужинать и спать. И никаких споров. Замечу нарушение режима — посажу под арест.

Несмотря на мое категорическое несогласие с его распоряжениями, именно они дали мне возможность встретиться с лечащим врачом Ванечки. Это произошло на следующее же утро, когда я только-только устроилась на стуле у его высокой кровати. Дверь отворилась, и в палату вошел седой худощавый мужчина в белом врачебном халате. На карточке, пришпиленной к его правому лацкану, я прочитала, что его зовут Яков Зиновьевич, и дружелюбно улыбнулась, кивнув. Его же реакция была, прямо скажем, несколько иной. Он замер на пороге и подчеркнуто долго рассматривал меня, а потом внезапно «приголубил» неприязненно-вызывающим вопросом:

— Кто вы и что вам здесь надо?

Я, как это со мной обычно и бывало в такие моменты, мгновенно вспылила:

— А вы кто, и что здесь надо вам?

Он смерил меня убийственным взглядом и, шагнув назад, выглянул в коридор. Через минуту в палату вошла дежурная медсестра.

— Почему здесь посторонние?

Слегка испуганная девушка пожала плечами:

— Я что? Мне сказали — я и пропустила.

— Кто сказал?

— Юрий Вениаминович Кротков.

— Пф-ф! С каких пор он отдает здесь распоряжения?

— Нет, но он считает…

— Меня не интересует, что он считает!

За годы постоянного общения с самыми различными людьми, что было неизбежно при моей профессии, я научилась сразу определять тип, к которому относился тот или иной человек. Этот не был самодуром или мелкой сошкой, дорвавшейся до власти — эдакий синдром уборщицы. Нет, совсем нет. Хотя почему-то очень старался казаться именно таким. Тогда в чем дело? Что-то было с ним не так, и я не могла понять, в чем тут дело. Черт! Так — не так! Сейчас он выставит меня отсюда, и все.

Зиновьич продолжал препираться с медсестрой, а я вытащила из кармана халата телефон и набрала номер главного врача Склифа, который оставил мне Незнающий на всякий случай. По всему видать, случай этот наступил, и мне оставалось только благодарить бога за абсолютную память на цифры, которой он меня наградил.

Разговор мой с местным начальством прошел в гробовой тишине, наступившей сразу после того, как я поздоровалась и назвала собеседника по имени-отчеству. Правда, оказался он достаточно коротким и состоял из увертюры — привет от Незнающего и всяческие благодарности, первого акта, в котором я интересовалась, по какой причине не могу навещать мужа («Главное ведь не печать в паспорте, вы же современный человек и все понимаете»), и второго, завершающего, в котором желаемое разрешение на посещения было получено.

— В порядке исключения, вы ведь понимаете? — ласково-стервозным тоном адресовалась я к Зиновьичу, опуская мобильник обратно в карман. — Я не помешаю ни ему, ни вам, Яков Зиновьевич, но рядом быть должна.

— Черт знает что такое! — пробурчал он себе под нос и двинулся к кровати Ивана, а сестра, воспользовавшись моментом, тут же улизнула в коридор.

Глава 31

Зиновьич начал осматривать пациента, светить маленьким фонариком ему в глаза, приподнимая для этого веки, слушать сердце, проверил капельницу, потом просто задумчиво уставился на приборы, чьи стрелочки и зелененькие синусоиды на маленьких экранчиках были для меня китайской грамотой. Я затаила дыхание. Всегда так делала перед тем, как сунуться к человеку, уже проявившему ко мне неприязнь, но говорить с которым, тем не менее, было необходимо. Потом выдохнула и начала:

— Как он, Яков Зиновьевич?

— Мне казалось, что-то было сказано о том, что мешать здесь никто не будет.

Вот ведь сука, прости господи!

— Вы встали сегодня не с той ноги или только что прищемили палец?

Зыркнул,