Шотландская любовь - Карен Рэнни

Она взглянула на него два раза. В первый она еще уловила на его лице тень предостережения. Во второй – увидела потемневшие скулы и сжатые губы.

В минуты страсти он всегда становился таким.

Когда она расстегивала последнюю пуговицу, ее руки дрожали. Она прижала ладони к его обнаженной груди, потом подалась вперед – и поцеловала.

Гордон издал какой-то нечленораздельный звук, обхватил Шону за талию и привлек к себе.

«Да, целуй меня! Пожалуйста…»

Он слишком медлит. Она обхватила его лицо ладонями и поцеловала в губы. Сама.

Какой же горячий и мягкий у него рот… И какой искусный. Его дыхание – жизнь. Он тронул языком ее нижнюю губу – ласка-приглашение, ласка-намек. Воспоминания дарили столько же сладости, сколько и его руки, скользившие по ее коже.

Он потянул ее за собой – они почти что протанцевали в какую-то нишу. Ей казалось, что она не может дышать. И не важно, гораздо важнее его прикосновение, ощущение его кожи под пальцами. Она гладила большими пальцами его шею, отодвигая ворот расстегнутой рубашки. Ей вдруг остро и сильно захотелось провести руками по его спине, расцарапать, разодрать кожу в кровь, оставить отметины – чтобы он запомнил ее навсегда.

Внутреннее напряжение, которое она испытывала, растаяло. Руки и ноги сделались ватными, губы – мягкими, а внизу живота растеклось мягкое, сладкое тепло.

Гордон снял с нее юбки и отбросил куда-то, не важно куда. Она возилась с пуговицами на его брюках и досадовала, что у нее не такие проворные пальцы. Он накрыл ее руку своей и отступил на шаг.

«Только ни о чем меня не спрашивай», – подумала Шона.

Иначе здравый смысл может взять верх, и тогда она снова станет осторожной и осмотрительной. Нет, не сейчас, не тогда, когда ей больше всего на свете нужно – это. Нужен он.

Но нет, Гордон сбросил обувь, расстегнул брюки и, не сводя с Шоны глаз, полностью разделся.

Нагим он выглядел еще прекраснее, чем семь лет назад. Война оставила ему на память шрамы, но также и отшлифовала его фигуру. Мускулистые руки и ноги, широкая грудь, тонкая талия. Ей до боли хотелось прижать ладони к его бедрам, заново познать изгибы ягодиц.

Но ее глаза были прикованы к его мужскому естеству, бесстыдно напряженному. Какое чудесное орудие наслаждений – и все для нее!

Пульсирующий жар между ее бедер сделался еще сильнее.

Шона медленно расшнуровала корсет. Она не спешила, дразнила и его, и себя. Гордон не двигался, только смотрел на нее. Его руки напряглись, когда она отбросила корсет. И вот она сняла нижнюю рубашку…

Обнаженная грудь с затвердевшими сосками ныла от желания.

Шона медленно сняла панталоны и осталась в одних чулках и туфлях.

Гордон шагнул к ней, но она покачала головой, смягчив предупреждение улыбкой.

Она сняла туфли и неторопливо, один за другим, чулки.

Гордон продолжал смотреть на нее. Она подошла к нему с улыбкой восторга и предвкушения на губах.

В мгновение ока она уже лежала на спине, на ворохе своей одежды. Он обнимал ее, зарывался пальцами в волосы, целовал бесконечно долго, отчего перед закрытыми глазами вспыхивали цветные пятна, дыхание сбивалось, а сердце пускалось в галоп.

Гордон губами прочертил дорожку от одного ее уха к другому, поцеловал нос и закрытые веки, подбородок, щеки… Раньше он никогда не говорил на гэльском, никогда не шептал ее имя с такой отчаянной страстью. Никогда не говорил «дорогая», отмечая словом паузы между поцелуями. А теперь он все это делал.

У нее на глазах выступили слезы, ресницы сделались мокрыми.

Она обвила его руками, ощущая всю силу мускулов, и в знак приглашения раздвинула ноги. Сегодня ей не хватит терпения для долгой любовной игры, для тягучих, томных поцелуев.

Он поднялся на локтях и прижался к ее входу.

Время как будто замедлилось. Словно происходило нечто очень и очень важное. Событие, которое нужно запомнить на всю жизнь. Шону затопили воспоминания обо всех моментах их близости, когда у него было вот такое же лицо, когда вот так же бушевала страсть в глазах.

Они никогда в жизни друг другу не «уступали», всегда приходили к этому моменту одинаково жаждущими, охваченными неистовой страстью.

Ничто не изменилось и теперь.

Гордон вторгся в нее с такой силой, что Шона вскрикнула, запрокинула голову и впилась пальцами в его плечи.

Она ничего другого не чувствовала – только его.

«Дорогой мой. Мой Бог!»

Гордон принялся целовать ее, перемежая поцелуи ласковыми словами. В его глазах пылало обещание.

Каждый раз, когда он двигался прочь, ее заполняло чувство потери. Каждый раз, когда стремился ей навстречу, она вздыхала от облегчения. Снова и снова, пока ощущения, пронзительные, как боль, не хлынули через край.

Она невольно зажмурилась, когда наступил апогей страсти, когда перед глазами вспыхнула молния, когда от трепещущего наслаждения сердце замерло на долгий, долгий миг.

Гордон содрогнулся всем телом. А потом стал целовать Шону в висок и щеку, и прерывисто дышать в ухо. Она расслабилась и опустила ноги, руки ее тоже скользнули вниз – на пыльный пол.

Он поцеловал ее между ключицами, там, где выступил пот.

Молчание отмеряло секунды.

Слова казались лишними. Сколько слов, колючих, острых слов, они бросили друг в друга в последние дни? Удивительно, как они только не истекли кровью от этих своих разговоров…

Она положила ладонь ему на спину – это прикосновение словно соединяло ее с сегодняшним днем, «здесь и сейчас». Они стали на семь лет старше, а связь никуда не делась. И потребность в нем разрывала ее на куски – пока не была удовлетворена.

Он взял ее на полу. А она и рада.

Боже правый, что она наделала? Какое безрассудство! Опять.

– Я снова допустила ошибку, да? – Она смотрела на затянутые паутиной балки над головой. – Во-первых, я пришла сюда…

А во-вторых, повела себя как шлюха.

Он поднял голову, но не ответил. Какое у него непроницаемое лицо. Он, наверное, вот так же смотрел на своих солдат. Мог ли кто-то из них угадать тогда, о чем он думает? Она – не может. Если только это не тень презрения в его глазах.

Шона мягко оттолкнула его, и он перекатился на бок. Красивый он… Даже шрамы делают его тело не отталкивающим, а еще более привлекательным. Как такое возможно?

Ей хотелось спросить, откуда взялась эта отметина на груди, и как он получил тот шрам на ноге. Но спрашивать не стала. Вне зависимости от того, ответит он или нет, она будет переживать и волноваться. Семь лет она переживала и волновалась за него.

– Ты можешь куда-нибудь уехать? – спросила она. – Может, у тебя есть какие-то дела в Лондоне? Или в Инвернессе? Или в Эдинбурге?