Поручик Державин - Людмила Дмитриевна Бирюк

увидел ее большие умные глаза, светящиеся неподдельным восторгом. Но пауза длилась слишком долго, казалось, княгиня не находила слов, и он не выдержал:

— Так что же, ваше сиятельство? Подойдут ли мои стихи для журнала?

— Друг мой… — промолвила наконец Дашкова. — Какая глубина! Какая мощь и страстность! Никогда не встречала ничего подобного! Вы написали оду Богу, но возвысили человека! И все же… кое-что мне непонятно. Например, ваше толкование Троицы…

— То, что церковь называет триединством, я понимаю как три единства метафизические, которые Бог совмещает в Себе: бесконечность пространства, беспрерывное течение времени и бессмертная жизнь.

Дашкова взглянула на него пристально, чуть сдвинув брови. Спросила осторожно:

— А вы, случайно, не пантеист?

Поэт отрицательно покачал головой и пошутил:

— "Един есть Бог, един Державин"!

Но Дашкова озабоченно потерла ладонью высокий лоб.

— Ваше признание многих живых миров во Вселенной, прямое уравнивание человека и Бога… Все это необычно и сопряжено с некоторым риском для нашего журнала. Как бы не вышло у нас разногласий с церковью…

Державин понял это как отказ. Молча взял со стола свою рукопись и свернул в трубку. Но Дашкова, опомнившись, остановила его:

— Нет-нет, оставьте! Ваша ода будет напечатана в моем журнале! Если у кого-то возникнут вопросы, я найду, как ответить… И вот еще что… Приглашаю вас, Гаврила Романыч, принять участие в издании первого Словаря Академии Российской… Слыхали о таком?

— Ваша светлость! Но… у меня нет профессорского звания! — вспыхнул от неожиданности Державин.

— Профессоров у нас достаточно, — улыбнулась княгиня. — Уже набрана редакция из сорока семи ученых мужей. А вот талантливые поэты — бесценная редкость. Не смущайтесь! Мы будем обращаться к вам за советом по мере надобности. Согласны?

— Это великая честь!

Глава 13

БОГ

Случилось так, что как раз в ту пору на Державина вдруг снизошло вдохновение, и, позабыв о служебных неурядицах, поэт очертя голову бросился в его объятия.

Эта тема волновала его всегда. Как появился мир — земля, звезды, люди? Кто их творец? Благообразный старец на облаке или некий непостижимый высший разум? И для чего рожден человек?

Однажды в канун Христова Воскресенья он стоял всенощную в храме и вдруг почувствовал в глазах блики света. Кто-то неведомый, добрый и великий посылал ему знак… Державин разомкнул уста и, как когда-то в младенчестве, произнес только одно слово: "Бог!" Вернувшись домой, долго не мог успокоиться. Слова теснились в голове, и он, движимый внезапным порывом, написал на листе бумаги:

О Ты, пространством бесконечный,

Живый в движеньи вещества,

Теченьем времени предвечный,

Без лиц, в Трех Лицах Божества…

Но после нескольких строк работа застопорилась. Не хватало ему идеи, без которой ода не жила своей жизнью, а была лишь повторением славословий Создателю, многократно расточаемых в стихах других поэтов.

Державин думал, думал непрестанно… и через несколько дней почувствовал, что нашел то, что искал. Сам ли понял, или кто-то нашептал ему, но с той поры он потерял покой и сон. Сочинял то легко, с наслаждением, то с тяжким трудом пробивался сквозь тернии мыслей, то душою уходил ввысь, то падал в бездну. Житейская суета мешала ему, и в один прекрасный день он вдруг собрал бумаги и объявил жене, что едет в Белоруссию, поглядеть на свои деревеньки, выкупленные из-под залога.

— Я с тобой! — воскликнула Катя, с тревогой заметив лихорадочный блеск в его глазах.

Он ласково провел рукой по ее упругой щеке. Поцеловал свежие вишневые губы, чувствуя, как нежность волной подкатывает к сердцу. Но сдержался.

— Нет, Пленира… Мне надобно ехать одному. Не скучай, я скоро.

Весна еще не вполне вступила в свои права, дороги едва подсохли. Державин доскакал до окраины Нарвы и, не въезжая в город, попросился на постой к старухе-немке. Та поначалу колебалась, с тревогой глядя на незнакомца. Но его обаятельная улыбка и безупречный немецкий смягчили сердце старой фрау. Она лишь растерянно сказала, что может сдать только одну комнату, и то небольшую.

— Не беда, — кивнул Державин, — лишь бы меня никто не беспокоил.

По лицу старухи снова пробежал испуг.

— Вы не алхимик?

— Что-то в этом роде, — пошутил он. — Я — поэт… Пытаюсь добывать золото из слов.

Она усмехнулась и пригласила его в дом.

Фрау Луиза Бергер, бывшая гувернантка, жила одна на крошечное пособие, которое присылал ей из Петербурга сын, чиновник средней руки. Бедный, но чистый ее домишко пришелся Державину по душе, и он прожил в нем почти три недели. Старушка стряпала ему нехитрую еду и старалась не отвлекать разговорами. Да и квартирант оказался на редкость тихим. Целыми днями сидел, согнувшись за столом, лишь изредка до ушей фрау Бергер доносились его мерные шаги и взволнованный голос, читавший нараспев русские стихи.

Иногда он уезжал к Финскому заливу и подолгу бродил по пустынному берегу, глядя на холодные волны.

Как капля, в море опущенна,

Вся твердь перед Тобой сия.

Но что мной зримая вселенна?

И что перед Тобою я?

Мысль, пришедшая к нему и погнавшая в дорогу, состояла в том, что сотворивший Вселенную Бог, в которого он истово верил, каким-то непостижимым образом связан с ним самим. Он вдруг понял, что и в нем, и в каждом человеке живет малая капелька Бога. И как бы ни был велик Бог, а он "перед ним — ничто", но вместе они — единое целое.

Ничто! — Но ты во мне сияешь,

Величеством Твоих доброт;

Во мне Себя изображаешь,

Как солнце в малой капле вод.

Теперь он не сомневался в том, что Бог, создав человека, передал ему часть Своей божественной сути. Слишком уж человек отличается от других созданий природы. Во всем мире только он один осознает свое "я", во все пытается вникнуть, исследовать, познать. Его руками преобразуется природа. Человек задуман Творцом, как связующее звено между Ним и остальным миром.

Я связь миров, повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна Божества;

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь — я раб — я червь — я бог!

Державин встал и прошелся по комнате из угла в угол. Смерть… Нет ничего страшнее ее! Поэту припомнился дикий, животный страх, охвативший его, когда увидел он в гробу несчастного князя Мещерского. Бренность бытия и